Сумеречные корабли

Я никогда не понимал, почему в этом мире все настолько несправедливо. Все расположено так, что одним приходится жить, а другим выживать. Люди зовут это странным словом — судьба. Будто все, что случилось и случится, уже предрешено заранее. Одни рождены быть счастливыми, а другие — несчастными. Но отнести себя ни к тем, ни к другим я не мог. Я был чем-то особенным в этом порочном замкнутом кругу. Будто нулевой точкой отсчета. Я всегда был счастлив настолько, насколько был несчастен. Но я был. Мою мать звали Анной. Я всегда знал, что с детства ее здоровье оставляло желать лучшего, оттого после свадьбы они с отцом переехали за город по рекомендации врачей. Мама говорила, что лесной воздух — ее целитель. Я верил и тоже любил лесной воздух. Будучи ребенком, я прогуливался по заросшим тропкам, шепотом благодаря природу за то, что моя мама была жива. Всю свою жизнь я провел в доме на берегу реки, довольствуясь книгами и частыми встречами с друзьями семьи. Сейчас все кажется лишь эфемерной идиллией, но тогда это было моей личной вселенной. Я, отец, мать. Лес, озёра, поля, палисадник, в котором росли алые и белоснежные мальвы, аромат клубники… Там я и встретил Агату. Когда мы были детьми, то ладили, словно брат и сестра, не желая отпускать друг друга ни на миг. Мы придумывали, строили, мастерили, баловались. В детстве девушка более напоминала мне озорного мальчишку: чаще всего различного рода шалости придумывала она, но по закону жанра от родителей всегда получал выговор я. Та смешливая девчонка с короткими темными волосами, едва достигающими плеч, стала для меня настоящим другом. Она подарила мне счастливое детство и первый поцелуй. Я подарил ей то, что она предпочитала называть первой любовью. Я был счастлив целых четырнадцать лет. Два года назад моя мама вновь начала болеть. Она кашляла и кашляла, отчего лицо ее становилось белым, словно молоко. Я видел, как по телу любимого мною человека пробегает дрожь, подобная землетрясению самого маленького значения. Эта дрожь отдавалась и в моем теле, тысячей алых осколков подбираясь к самому сердцу. Хотелось кричать, но фразы тонули под горлом, едва я открывал рот, чтобы вымолвить хоть звук. Я не мог позволить себе такой роскоши. Отец говорил, что хочет видеть меня сильным. В свои четырнадцать лет я смог взглянуть на мир глазами взрослого человека. Люди вызывают у меня прямую ассоциацию со свечами. Душа — словно фитиль, который загорается при рождении и долго горит, пока не истлеет. Но есть свечи, которые случайно задул ветер или которые вовсе не могут удержать на себе тяжесть пламени. Такие свечи потухают раньше, чем успеют растаять. И моя мама была именно такой свечой. Однажды утром за завтраком она сильно закашляла, отчего ей даже пришлось покинуть стол раньше, чем она закончила пить кофе. Я отправился в школу, не подозревая о том, что случится через каких-то жалких три часа. Моя школа находилась довольно далеко от дома, примерно в пяти километрах. Естественно, пешком добираться было довольно утомительно, поэтому каждое утро я просыпался очень рано, чтобы успеть на свой автобус. Транспорт ходил по расписанию, поэтому часто приходилось подстраиваться под этот график, порою ущемляя собственные интересы. Ведь кому хочется стоять на остановке и ждать, когда подъедет нужный автобус, вместо того, чтобы поспать на полчасика подольше. Но я знал. Все это ради моей мамы. По возвращении из школы я узнал, что самого родного мне человека увезли в госпиталь с сильнейшим приступом астмы. В больнице мама прожила недолго. Через несколько недель ее тело опустили в гроб. Знаешь, что такое отчаяние? Чувство, которое пронзает тебя ржавой спицей сквозь грудь. Воздух. Его просто нет. Мир. Его просто не существует. Во вселенной только ты и твое бескрайнее горе. Мой отец сильно изменился. Он много пил и часто плакал, что было для него абсолютно нехарактерным. Наверное, он страдал еще сильнее, чем я: с полок исчезли семейные фотографии, мамины вещи были заперты на чердаке, зеркала плотно занавешены. Однажды он сообщил мне, что через несколько недель мы переезжаем в город. Наш дом был выставлен на продажу, а вскоре и куплен. Отец просто не мог смириться, поэтому и принял решение сбежать. Да, он такой же слабый, как и я. Но чем дальше и быстрее бежишь от своего горя, тем сильнее и прочнее оно обживается в твоей душе. Мы не знали и продолжали бежать с неистовой быстротой. Но прошлое все равно наступало на пятки. Город сразу встретил меня не радушно. Лишь увидев непривычно огромные толпы людей, я почувствовал, что задыхаюсь от их бесконечных беспричинных взглядов. Поначалу так было всегда, стоило мне показаться из нашей маленькой норы, называемой «квартирой». Позже я немного привык, но все равно старался не находиться рядом с людьми так долго. Это зовется агорафобией. Всю жизнь, за исключением последних месяцев моей мамы, отец работает вахтовым методом. Он уезжает на север, после чего работает там два месяца. Это еще один шаг к одиночеству. Я всегда знал, что это лучший для него выход, поэтому не винил. Я бы и сам мечтал сбежать куда-нибудь в Арктику и похоронить себя в саркофаге изо льда, но отбрасывал всяческие идеи подобного рода. Я нужен отцу. И он нужен мне. Одиночество — злая штука. В нем мы видим настоящего себя, поэтому до дрожи боимся, что все на свете нас покинут. Люди боятся, ибо не знают, что у них внутри за «начинка». По собственному желанию я поступил в ту же школу, что и Агата. Не сказать, что новые одноклассники отнеслись ко мне с враждебностью, но в их сердцах я не нашел отклика. Не было уюта и в классных кабинетах, рассчитанных на несколько десятков учеников. Там, где я учился тогда, нас было всего десять. Со времени моего переезда прошло уже полгода, а мне все кажется, что здесь я оказался вчера. Странная вещь — память. Я думал, что если заставлю себя думать о том, что моя мама все еще жива, то непременно буду счастливее. Нет. Я стал еще более несчастным. Отныне я не мог именовать себя «нулевой точкой отсчета».