Хочешь жить — стреляй первым.
—
Ну что, русские, готовы сегодня умереть?
Хриплый голос откуда-то сверху, сквозь ржавую решётку с замком, как будто с неба.
Они ждут, пока сдадимся. Они считают, что избив, могут заставить нас предать. Кто-то ломается, да. Но таких мало. И в итоге все равно убивают. Смешно. Русские не сдаются. Высокопарно, но чертовски правдиво.
Сдохнуть всегда успеем, достаточно просто криво посмотреть на проверяющего. Ляпнуть что-нибудь. Или начать шуметь. Правда, на это нужны силы… У меня они на исходе после допроса. Выбито колено, лицо опухло и отекло — вместо глаз две смотровые щели. Сломаны два пальца на левой руке. Соврал, что левша… Когда бил, почему-то подумал, что не смогу играть на гитаре,
если вернусь. Когда вернусь.
У Лёшки сломана рука, выбиты зубы, от этого поднялась температура, но пока не критично. Пока.
Поборемся.
К заточению в яме, с идеально гладкими, ровными стенами, земляным полом, с парой охапок сена, почти удалось привыкнуть. Но вот к сырости, запаху глины и близости земли — совсем нет. Отсутствие одежды, оружия, и даже нательных крестиков почти не волнует. Главное, что живы. Пока живы.
К крикам ребят, которых пытают по соседству, тоже не привыкнешь. Остается только терпеть, ждать, пока закончат, сцепив зубы. И знать, что следующими будем мы.
Мой лучший друг — Славка, откосил от службы в «психушке». Он выбрал «белый билет», а я — автомат и возможно скорую смерть. Слава предлагал и мне…
А я не смог. Отец так учил, что долг мужчины — воевать за свою родину, за свой дом, семью.
Долг. Родина. Честь.
Не пустые слова.
Идиот? Наверное, да. Сделал выбор и отвечаю за него сам. Единственное, не могу себе простить того, что не выстрелил тогда первым. Сейчас все было бы иначе. Не погибли бы ребята… Наши близкие, родители, не сходили с ума, зная, что мы в плену. Правильно говорят, правильно. «Хочешь жить — стреляй первым». Или мы их, или они нас.
—
Пашка…
Воды совсем чуть-чуть. Протянем ещё день. А там видно будет. Нас в яме двое – я, да Лёха. Был третий, Инвар, но его увели на вторые сутки. Расстреляли…
—
Тихо, Лёх, тихо… Обход. Молчи.
Нам, как только привезли в селение, обещали отрезать головы. Тянут почему-то. Может, потому что в плену, кроме нас, «желторотиков», есть старшие офицеры.
Спим по очереди. Страшно. Нестерпимо страшно ждать приближения очередной ночи. Потому что будут пытки, допросы. Заверения, что мы, русские, не нужны своей стране. Что нас бросили. Что мы — пушечное мясо. И рассвета уже не увидим…
Мне и Лешке пока везёт. Хотя, это сложно назвать везением, в какой-то мере.
Сидящих в соседней яме ребят били, заставляли принять ислам, а затем ослепили. Они не сдаются. И мы не будем. Ни за что.
—
Живые ещё? Готовьтесь, к рассвету вас перевезут на новую базу. И дорогу переживут не все.
Черное, обрамленное спутанными бородой и волосами лицо склонилось над решеткой, я поднял глаза прямо на него. Не отвел, усмехнулся.
—
Шайтан… — и добавил какое-то ругательство.
Этот переезд будет третьим. Надеюсь, нам повезет.
Главное, не бояться смотреть им в глаза, когда кто-нибудь склоняется над решёткой. Знаю двух — Ахмеда и Ширани. Они проверяют пленников чаще всего. Грозятся убить, но отчего-то дают немного воды, раз в три дня, и кидают по куску чёрствого хлеба.
—
Нас найдут, Лёха, слышишь? Наши нас найдут, мы выживем, — продолжал упорно тормошить друга. Он слабел и сдавался. А я не мог ему этого позволить.
—
Пашка, ты дурак. Какое «найдут»? Мы в такой глуши, в яме… Можно подумать, у командования других дел нет.
—
Вспомни, ради кого тебе надо жить. Мама. Отец. Братишки младшие. О них подумай, Лёха…
Над нами снова шаги. Глухой шорох о щебёнку, камни покрупнее, цемент.
—
Всё равно сдохнем, как баранов перережут, — прошептал мой сосед по «камере» и затих.
Шаги стали удаляться от нас. Пронесло…
— Ты чем будешь заниматься, когда отсюда выберемся?
Вопрос товарища по несчастью застал врасплох. Действительно, чем? ..
—
Если Наташка дождется, женюсь… В милицию пойду работать. А ты?
—
А я напьюсь первым делом, сильно напьюсь. С батей.
—
А потом?
—
И потом буду пить. Чтобы всё это забылось.
—
Ну, а потом?
—
А потом просто жить, Гранин. Просто жить. Как будто ничего и не было.
Мы сидели в яме, тесно прижавшись друг к другу, не зная, что следующие несколько часов будут решающими и нас спасут. Не зная, что потом, наш взвод будут перебрасывать в разные точки, в одной из них Лёшка чудом не подорвётся на мине, отделается осколочным ранением в ногу… Что меня не дождется девушка, что по возвращению в Москву мы окажемся в другом мире, в другой стране. Той, за которую мы воевали, уже не будет. Мы сидели и всё-таки надеялись на лучшее. Вопреки.
