Строчки на салфетке

Ни лампы, уходящие в тоннель, ни рельсы, проведённые во тьму, ни чёрные подтеки на стене, густая кровь мальчишек на стене, ведущих поезд в стену — на стене, ничто не подчиняется ему. Колонны, люди, лестницы — ведро перевернулось, куполом накрыв, господь играл в песочнице, но кровь, господь копал, порезался — и кровь, господь упал — спустись к нему в метро, поглубже в рану, в самое нутро, в его незаживающий нарыв. Увидишь: макрофаги едут вверх, пока эритроциты едут вниз, по кольцевой налево, овдовев, уходит свет, без пары гаснет свет, у путевого кровь на рукаве, реципиент, прошу, остановись. Платформа, мрамор, известь и гранит, табло, таблетки, та еще беда. Таблицы превращаются в огни, он тоже превращается в огни, гниет и гаснет, и теряет нить, ему не подчиняются они — и машинист, и черная вода. И лампы, уходящие в тоннель, и рельсы, и мальчишки за стеклом. Скажи мне «да», и я отвечу «нет», нет выхода, пора, сдавай билет, мигает красный, нам не повезло. © Кот Басё

      После утренней истерики предсказуемо навалилась усталость, ничего не хотелось, в голове царила пустота и тишина. Никаких мыслей, ни сожаления, ни обиды или разочарования — ни-че-го.       Тихонов, обхватив обеими руками рюкзак, приткнулся в углу сиденья, мечтая только о том, чтобы мерное движение вагона продолжалось и дальше. В наушниках играла одна и та же песня на повторе уже больше часа, другая музыка не воспринималась. Чей-то кавер* на старинную, еще советского периода, песню, неожиданно «зашел» и точно попал в настроение.       Глубокий капюшон удобно закрывал глаза, слезящиеся от яркого света и недосыпа, Иван согрелся и почти уснул. Теперь ему торопиться было совершенно некуда, можно было вот так кататься в метро хоть до самой ночи.       На очередной станции зашло слишком много людей, запахло совсем по-новогоднему хвоей и мандаринами. Приоткрыв глаза, Тихонов заметил стоявшего в углу мужчину с довольно большой, аккуратно упакованной елкой.       «Надо будет тоже нарядить… Наверное… Хотя смысл? Оксанка обиделась и новый год встречать будет отдельно… Я могу и без елки обойтись. Лягу спать и к черту все эти празднования. И вообще, как же хорошо, что Рогозина сейчас в командировке. В Питере сейчас красиво, правда слякотно… С Кругловым проще, он всегда меня терпеть не мог. А тут только и рад был уволить. Правда ему потом с Галиной Николаевной объясняться…», — Иван усмехнулся и, сев прямее, огляделся, разминая затекшую шею.       Полный вагон разномастных людей, какие-то подростки в мишуре и колпаках Санта-Клауса, крикливые шумные цыганки с кучей детей, иностранные студенты. Но взгляд зацепился за странного парня в черной объемной куртке и с туго набитым рюкзаком в ногах.       Что-то в нем было не так.       Он спокойно стоял, едва касаясь поручня рукой, явно погруженный в свои мысли. Периодически губы слегка шевелились, как если бы он что-то повторял про себя. Но самым пугающим было даже не это.       Взгляд. Иван это понял, стоило украдкой глянуть на парня еще раз. Такие глаза он не раз видел на работе, у отморозков, убийц и прочих подонков, совершивших ужасные, непоправимые вещи. В позвоночник впилась ледяная тонкая иголка предчувствия, пальцы мгновенно заледенели.       Не понимая, что он делает и зачем, Тихонов выбрался со своего места и, на очередной станции, бесцеремонно расталкивая людей, выбрался из вагона. Толкотня и давка заставили ускорить шаг, отойти подальше. И выдохнуть почти у самой лестницы.       Время как будто застыло на месте. Сердце, стучавшее в висках, тоже замедлилось. Раздался механический голос по внутренней связи, двери с характерным звуком закрылись. Гул, от которого закладывало уши и почему-то начинали ныть зубы, постепенно нарастая, стал еще громче.       «Дебил! Парень тебе не таким показался… А что такого-то? Ну куртка, ну рюкзак… Мало ли, переезжает человек. Или вообще к Новому году закупился. Теперь стой, жди следующую…» — покачав головой и обвинив себя в излишней подозрительности, мнительности и просто дурости, Иван прошел к краю платформы.       От взрыва, оглушающего грохота и металлического треска, тут же подкосились ноги. Из тоннеля потянуло дымом и гарью, кто-то закричал, сработала пожарная сигнализация. Сам Тихонов, привалившись к стене, достал телефон и на автопилоте собрался набрать Круглова.       Вовремя вспомнив, что он теперь не работает в ФЭС, позвонил 112, не сразу попав на нужные цифры.       — Это не прикол, не пранк. На «Новокузнецкой» только что произошел взрыв. Задымление сильное! Вагон в тоннеле был, когда рвануло, там дети и женщины! Это теракт!       Не дожидаясь ответа, Тихонов сбросил звонок, надеясь, что его сигнал не посчитают шуткой и спасатели вместе с остальными службами скоро приедут.       От дыма и гари заслезились глаза, в горле першило, хотелось на воздух, на свободу, но ноги банально не шли. Вокруг метались перепуганные люди, сотрудники полиции — две молодых совсем девчонки в форме, а он, закрыв нос и рот так кстати прихваченным шарфом, плюхнулся на ближайшую лавку. Уйти Иван посчитал неправильным — все-таки он видел предполагаемого террориста, его показания могли пригодиться.       «Я мог там быть… Я мог там быть… Господи…»