Строчки на салфетке

Ты всегда любил поезда, само ощущение поездки, предвкушение чего-то нового, неизведанного, другого. Сейчас же был готов завыть в голос или выругаться матом — соседи по вагону пили, орали песни, что-то друг другу доказывали, звенели бутылки, слышались рваные переборы расстроенной гитары. Пошлые анекдоты, шутки, обсуждения… Мерзко, но жизненно. Присоединился бы, только вот зверски болела голова и безумно хотелось спать. Отключиться так, чтобы до самого приезда не чувствовать, не слышать, не осознавать. Темно, жарко, душно, воздух кажется совсем вязким, соленым, дышать нечем, а так хочется хоть немного свежести, чтобы перестало казаться, будто задохнешься в следующую секунду. Крепкий, въедливый запах пота, дешевого алкоголя и сигарет уже не раздражает, он стал частью тебя, но от этого не менее противным. Тебя до озноба страшит мысль, что вы все едете умирать. По воле тех, кто управляет страной, не считая вас всех — обычных солдат, живыми и обычными людьми. Масса, обученная стрелять, воевать, обороняться, бесчувственная и тупая. Поворачиваешься к стене, чтобы немного закрыться от общего кутежа. Молотки и наковальни в висках стали чуть тише, но все равно, ощутимо били изнутри. Добивали. На нижней полке захрапел Юрка — в прошлом интеллигентный парень из семьи инженеров, сейчас же он пил и вытворял такое, о чем потом явно будет сожалеть… Если вернется. Прислушавшись, понял, что пошли споры о оружии, какой пистолет лучше — Макарова или Марголина? .. На твой взгляд это одинаково отвратительные вещи, способные лишить жизни. Что гражданского, что военного, что боевика, уходящего на смерть под зеленым знаменем. До конечной станции еще два часа. Всего два часа. Почти мирной, еще спокойной жизни, без страха, ужаса и убитых однополчан. — Я солдат, солдат забытой богом страны. Я герой, скажите мне, какого романа… — хрипло орал бритый, коренастый парень, в майке и куртке, несмотря на жару, накинутой на плечи. Любители музыки под гитару ехали в трех метрах от тебя. Смирился, понимая, что возможно, их вопли совсем не худший вариант. Тишина тяжелее. Даже не глядя, можешь сказать, что ваш комбат сидит там же, привалившись к нагретой спинке сидения, хмурит брови, пьет одну за одной — вы достали отличный самогон на одной из станций, — курит «Беломор», молчит. Парни и те, кто постарше, орут, гомонят, обсуждают, стараясь перебить страх громкими словами. А он смотрит на часы, морщится, то и дело потирая старые шрамы. Говорят, что командир подорвался на гранате, осколками посекло все тело, но сильнее досталось лицу. Живые и яркие остались только глаза, черные, темные, насмешливо-ехидные, неожиданно добрые. Он, периодически смотрел на всех вас и, прикуривая, вздыхал: — Пацаны… — Я — солдат, мне обидно, когда остаётся один патрон, только я или он. Последний вагон, самогон, нас таких миллион, о-о-о-о… — после этих слов что-то громко хлопнуло и потянуло долгожданной свежестью. Кто-то дернул раму и открыл окно. Все вы — дети войны. Кто младше, кто старше. Но, все равно, дети. Дети своей страны, отправившей выполнять долг. Тебе повезло чуть меньше, ты детдомовский, в случае чего, плакать никто не будет. Вас таких двое, ты и Иванов, тоже Степан. Откуда-то из-под Рязани. Двухметровый белобрысый парень, неплохой, только вы толком не общались, не до того было… — Эй, браток, — в спину ткнулся кулак, не больно, но неприятно. Остро. — А? — Пошли выпьем, — тебя тормошил ефрейтор Мишляев, коренастый, с пропитой красной физиономией и ста шестидесятью сантиметрами роста. Отчего-то сапоги и камуфляжка делали его еще ниже. Но авторитетом он пользовался безусловным. Пришлось согласиться, лишь бы не вызывать подозрений и ненужных вопросов. Какая теперь разница, что, с кем и как? .. Все равно через энное количество часов, дней, недель, а может и месяцев, от вас останется, в лучшем случае, десятая часть. Ты не тешишь себя иллюзиями, и все же, отчаянно хочешь вернуться. К теплой водке из стакана со сколотыми краями, после черствой горбушки, посыпанной крупной солью, дали конфетку, подтаявшую и отчего-то пахнущую горелым. Не привередничая, развернул липкий комок и сунул в рот. Захотелось курить, и вместе с тем же Мишляевым пошел в тамбур. Там, сидя на полу, спал парнишка лет восемнадцати, в новеньком, с иголки, камуфляже, на него же, пьяные старшие товарищи, не стесняясь, кидали окурки. Смахнул малоаппетитную кучку с пацана и встал у окна, с узкой щелью-форточкой. — Хорошо, парень, — ефрейтор, мотавшийся из стороны с сторону, улыбнулся. Щербато, пьяно и искренне. — Так что ж хорошего? Война… — О, паря… На войне все просто и ясно. Есть свои и есть враги. А на гражданке хер разберешься, что к чему, — красный огонек сигареты мелькнул в темноте окна и твой старший товарищ медленно побрел обратно. Ты стоял у мутного, запыленного окна, позади спал мальчишка, по сути, совсем ребенок, ему снился дом, сестры, собака — любимец Джек и девушка, первая и любимая. Он не знал, что вернется домой через долгих полтора года, контуженный, с осколком в правой ноге и вконец сломанной психикой. Парень спал, а ты изо всех сил надеялся, что самая страшная участь вас обойдет. Неожиданно защемило в груди от осознания, что все могло бы сложиться иначе. Не детдом, а семья, мать, отец, сестра, хорошая школа, армия, но не война, а обычная, отсюда казавшаяся просто раем… Но, все получилось так, как получилось. Ты, вглядываясь в чужой, безрадостный пейзаж, не знал, но чувствовал, что впереди будет ад. Самый настоящий, кровопролитный, с предательствами, чудесными спасениями, опасностью на самом острие ножа, крестами на чужеверной земле, седыми восемнадцатилетними мужчинами, сотнями раненных, тысячами убитых. С похоронками, как в далеких сороковых, кострами, перестрелками, с пленом и пытками, принуждению христиан принять ислам — иначе расстрел, с враньем по телевизору, возвращением уже после, в чужую, непонятную страну, забытую богом. Под стук колес медленно, вдумчиво курил, смакуя, растягивая последние минуты лично твои. Еще довоенные. Металлический шум заглушал биение сердца, пульса, казалось, и не было вовсе. Или ты весь стал этой ритмичной пульсацией, отдающейся где-то в районе нательного крестика, на обычной веревочке. I am soldier, I am soldier, i am soldier…