* * *
Гарри будто заключили внутрь горящего полена. Он бы решил, что умер и попал в ад, если бы мог думать, мог помнить те крохи сведений о христианстве, который волей не волей ухватил в магловском мире, но он не мог. Он дышал сипло и неглубоко; вокруг кружили смутные тени, падали на лицо и облепляли, чьи-то прикосновения убирали их, принося облегчение. Спокойный голос шептал непонятные слова, — в них не было ни сострадания, ни утешения. Голос обращался не к Гарри, а к его боли, и та отбегала, как бродячая собака, выжидающая, когда чужаки уберутся и она сможет снова вгрызться в свою добычу. Именно так оно и происходило: голос умолкал, прикосновения таяли, боль накатывала снова. Будь у него возможность взглянуть на себя со стороны, Поттер сказал бы, что над ним издеваются, продлевая это жуткое существование. Конечно, такой возможности у него не было. Пожар, бушевавший внутри и снаружи, выгнал из головы все мысли. Внешний мир двигался, менялся, а Гарри застыл; боль и жар стали его янтарем. Голос возвращался, когда мучения становились невыносимыми, и снова укутывал Поттера магией. Наверное, колдун мог опереться на эту закономерность, извлечь из нее надежду, а с надеждой снова почувствовать себя частью мира живых, но всё, чем его душа цеплялась за жизнь, за будущее, за других людей, было либо сломано, либо вырвано, либо отрублено. Однако полено постепенно прогорало, превращалось в тлеющие угли, и, хотя Гарри всё еще был его узником, жар смягчился до терпимого. Однажды колдун очнулся, и память впервые за долгое время проснулась вместе с ним. Он знал, кто он, и догадывался, где находится. Комната расплывалась, но Поттер понимал, это происходит не потому, что горячка сделала ее мягкой и податливой, а потому, что он забыл надеть очки. К тому же глаза болели. На прикроватной тумбочке стоял стакан, Гарри потянулся к нему, попытался обхватить скрючившимися пальцами, но тот ускользнул. Второе неуклюжее движение попросту опрокинуло стакан на пол. Поттер инстинктивно дернулся, наклонился, чтобы посмотреть вниз, и потерял сознание. В следующий раз он мыслил яснее и действовал четче, наградой ему послужили два сладких долгих глотка. Большая же часть воды пролилась на грудь. Пижама насквозь промокла от пота, так что колдун не почувствовал дискомфорта. Поттер хотел вернуть стакан на место, но уронил, видимо, на ковер, потому что падение закончилось глухим мягким звуком. Гарри свернулся под одеялом и заснул. Он не знал, долго ли спал, но сил определенно прибавилось. Руки не тряслись; он выпил всю воду, хотя в этот раз в горле уже не было той великой засухи, что раньше. На языке остался горьковатый привкус лекарства. Простыни, как и пижама, холодили тело приятной свежестью. Боль съежилась и распалась на отдельные очаги. Гарри лежал, не закрывая глаз, он хотел дождаться Риддла и думал: у него получится. Избавление от настоящей боли пьянило, заставляло верить, что у него намного больше сил, чем было на самом деле. Он даже не заметил, как провалился в сон. Новое пробуждение принесло новые улучшения: меньше ломоты в теле, больше желания вылезти из опаскудевшей постели. — Ты быстро идешь на поправку, глупый колдун, — произнесла Нагайна. Она снова заполняла собой почти всю комнату, но возвращение к прежним размерам не прибавило ей благодушия. Шипение змеи звучало почти осуждающе. — Где Том? — прохрипел Поттер, хотя перед тем, как заговорить, выпил воды. Осилил всего два глотка, сполна словив все вкусовые оттенки добавленного туда зелья. — Внизу, наводит порядок в кабинете. — Он заходил ко мне? — Нет, Мары из тебя сами вылезли, не смогли вынести твоей непролазной тупости. Эй! Даже не думай сейчас к нему идти, — воскликнула Нагайна, когда Поттер отбросил одеяло и неуклюже опустил ноги на пол. — Он очень зол. Из-за тебя он потерял все свои дневники и разругался с этой. — А ты и рада. — Отчасти, но мне не нравится, что Том переживает из-за дневников. В них были какие-то очень важные воспоминания, а он не успел их спасти, был слишком занят, вытаскивая тебя с того света. — Ты нарочно меня подставила? Хотела устроить большой переполох? — Никакого переполоха бы не было, если бы ты хоть немного разбирался в магии, — в змеином шипении появилось нечто похожее на раскаяние. Гарри подумал и решил, что принимает желаемое за действительное. Сожаление — это не та вещь, которая случается с созданиями вроде Нагайны. Скорее уж призрачная канарейка нагадит, чем риддлова радость испытает чувство вины. — Без разницы, — колдун поднялся. Его комната казалась меньше. Если бы Нагайна умела читать мысли, она бы непременно поправила: «Это комната для гостей, а не твоя». Еще она бы принялась яростно отрицать, что сжирает больше свободного места, чем все книжные стеллажи вместе взятые. — Не хочешь подвинуться? — Гарри выразительно посмотрел на толстые петли и восьмерки, загромоздившие путь к двери. — Повторю еще раз, глупый колдун: Тома сейчас беспокоить нельзя. Ад не так страшен, как чародей, который пять бессонных дней и ночей пытается утихомирить кучу взбесившихся магических фолиантов. И причине всего этого безобразия, то есть тебе, не стоит показываться ему на глаза в ближайшие лет пять, а лучше десять. — Я в туалет иду, — буркнул Гарри; его шатало. Боль в закушенной губе ненадолго разогнала туман в голове. — Как знаешь, — Нагайна, прильнула к стене и застыла шевелящейся массой, похожей на кошмарную волну. — Только не говори потом, что я тебя не предупреждала. Поттер правда пошел в туалет, кое-как помочился, кое-как умылся, кое-как скривился, отдав должное своему бледному измученному отражению. Потом побрел вниз. Силы еще не вернулись, а без них не было уверенности. Тело казалось уязвимым, готовым подвести в любой момент, сломаться, чтобы потом долго и, возможно, безрезультатно исцеляться. Теперь Гарри знал, как он будет двигаться, когда ему стукнет девяносто: с опаской, ползуче медленно, жадно хватая ртом воздух. Лестница закончилась, и пришлось отлипнуть от перил; без опоры колдун заковылял еще тише. Даже удивительно, что до кабинета Риддла он добрался в тот же день. Поттер постучал, терпеливо ожидая разрешения войти. Как провинившийся мальчишка, он надеялся показным послушанием смягчить гнев чародея. Ему никто не ответил. Он повернул ручку: отчаянные времена требовали отчаянных действий. И отчаянных оправданий. Гарри прищурился. От более-менее знакомой обстановки ничего не осталось. Комната изменила форму, став круглой. Мебель исчезла. Темный пол покрывали сложные белые узоры, будто кто-то положил на него огромную бумажную снежинку. Из завихрений серого тумана, клубившегося на потолке, опускались столбы света, синие, красные, зеленые, фиолетовые, серебристые… В них лежали книги. Над одной парили золотые искры, на другой спал толстый черный кот, рядом с третьей стояла музыкальная шкатулка, тихо играя. Гарри не мог разглядеть, что творилось в дальних столбах: в сравнении с прошлым годом зрение опять ухудшилось. Возможно, была виновата темная магия, а возможно, близорукость незаметно прогрессировала сама по себе. Поттер никогда не уделял глазам должного внимания. Рядом с дверью валялся большой перевернутый котел; наверное, в этом тоже был какой-то смысл, но Гарри не разгадал бы его и за полжизни. Шагнуть за порог он не рискнул: не хотел тревожить чужое колдовство и боялся отпустить дверь, которой доверял больше, чем собственным ногам. — Что ты здесь забыл? — Том вынырнул из тени, крепко прижимая к себе нечто обернутое в чешуйчатую шкуру. — Я… Гарри пришел сюда потому, что присутствие Тома Риддла было ему нужнее и лекарств, и магии, но выпалить это признание вслух означало подставиться под насмешки или непонимание. Пока Поттер боролся со смущением, темный маг успел наколдовать прозрачную сферу и сунуть туда свою ношу. Покрывало свалилось на пол — под ним оказалась толстая книга в красной обложке. Обретя свободу, «кирпич» раскрыл мелкие зубастые пасти и завертелся, будто пес, решивший поймать собственный хвост. Риддл в ответ крутанул пузырь — тот начал вращаться и обрастать чем-то напоминающим сахарную вату. — Я хотел тебя увидеть, — выдавил из себя Поттер. — Увидел? — слой «ваты» на сфере становился всё толще. От нее исходил неяркий свет. Том нарочно повернулся так, чтобы мертвенно-бледное сияние подчеркнуло все изъяны его внешности: морщины, серый цвет кожи, круги под глазами, носогубные складки, чернильные пятна на руках; рукава рубашки, тоже испачканной и вдобавок помятой, он закатал до локтя. Вдобавок на щеке бугрилась уродливая багровая полоса вроде тех, что оставляют ядовитые щупальца. Гарри вместо ответа сглотнул и до боли сузил глаза, стараясь не упустить ни одной детали. — Вот и отлично, — подвел итог Риддл. — Теперь возвращайся в постель. — Я чувствую себя нормально… — Еще лучше. Тогда одевайся и убирайся из моего дома. Вещи можешь не собирать, я пришлю их с курьером. — Не надо, — Гарри вцепился в ручку двери: комната начала крениться и уползать из-под ног. — Я вел себя как дурак. Я приревновал тебя и наделал глупостей, но я люблю тебя. Ты мне нужен. — Меня не волнуют причины, мне важен результат, — Том скосил взгляд на шар: тот уже втрое увеличился в размерах и не думал останавливаться. На лицо Риддла набежала тень. Ему бы поспать сутки, лучше — двое, а то темный маг выглядел как многодетный отец-одиночка, у которого все отпрыски разом заболели ветрянкой. — Я устал от тебя и от твоих выходок. Будь добр, избавь меня от своего присутствия. Прямо сейчас. Он принялся изучать шар, ясно давая понять: эти чары намного важнее Гарри. — Ты считаешь меня надоедливым щенком, — сказал Поттер тихо, осторожно. В его намерения не входило срываться на крик. — Думаешь, мои чувства всего лишь придурь. Но они у меня хотя бы есть. Пусть они как паразиты в желудке. Они у меня хотя бы есть. А ты ничего не чувствуешь и никогда не почувствуешь, нелюдь. Том дернулся, а вместе с ним дернулся воздух. Холодная бессильная ярость ударила в Поттера и разбилась вдребезги, не сдвинув того ни на шаг. Зашелестели страницы. Кот вскочил со своей лежанки и вздыбился. По потолку, будто молнии, побежали вспышки. — Пошел вон, — рявкнул Том. Гарри вывалился в коридор — дверь тут же с грохотом захлопнулась. Он дрожал, но понимал: если сейчас поддастся слабости и рухнет на пол, то встать не сможет. Будет корчиться на пороге, пока одна из магических прислужниц Риддла не схватит его за шкирку и не вышвырнет как мусор. Спасение было в движении, шажок за шажком, пока руки в отчаянном броске не вцепятся в перила. — Я тебя предупреждала, — самодовольное шипение догнало Гарри на первой ступеньке. Колдун оглянулся: Нагайна высунулась из стены; наверное, в тот момент она жалела, что не умеет ухмыляться. — Знала бы ты, как меня тошнит и от тебя, и от твоего хозяина. Вы двое друг друга стоите: ни души, ни сердца, так что живете вдвоем долго и счастливо. — Вот как мы заговорили, — протянула змея. — А ты разуй глаза пошире — может быть, тогда увидишь лес за деревьями. Гарри не стал ее слушать. На середине лестницы дыхание пересеклось, но ярость погнала его дальше. Чем быстрее он отсюда уйдет, тем… Что? Тем меньше будет болеть на душе. Коридор как-то извернулся, и стена вдруг оказалась ближе, чем он думал. Поттер пошел, перебирая по ней руками, будто слепой. Он больше не полагался на свое чувство равновесия. До двери спальни оставалось всего лишь несколько шагов, когда в глазах потемнело и колдун отключился. Ему пришлось провести в доме Риддла еще два дня, но с Томом они больше не разговаривали.* * *
В хогвартских коридорах хватало мест, в которых можно было затаиться. Гарри выбрал узкую нишу с небольшим двустворчатым окном, где впервые за несколько часов смог по-настоящему высморкаться. На людях он стеснялся, так что сейчас по-тихому выжимал сопли из покрасневшего шелушащегося носа. Настоящего облегчения это не приносило, да и не успел он очистить мокрый скользкий платок, истончившийся и растянувшийся от постоянных заклинаний, как правая ноздря снова закрылась. Гарри прижался горячим лбом к холодному окну. В стекло были вплетены голубые линии — то ли чары, то ли чьи-то волосы. Сквозь их сетку он смотрел на небо, которое по цвету несильно отличалось от грязно-серых заснеженных полей внизу. Его частое хриплое дыхание тревожило магию, и линии проступали четче, будто подбирались к поверхности стекла. Долгое время Гарри избегал появляться в Хогвартсе. Он по-прежнему любил школу, но здесь было трудно отгородиться от прошлого. Однако Джею В.В. стукнуло в голову, что посещение школьного квиддичного матча сделает Сорокам хороший пиар. Сначала Поттер подумывал отказаться, тем более за поводом далеко ходить не требовалось: он уже тогда сопливил и температурил. Потом колдун решил, что два часа его не утянут, а с торжественного обеда можно будет улизнуть, прикрывшись плохим самочувствием. До определенного момента план работал четко, как гоблин. Люди сочувствовали ему, подбадривали, совали антипростудное зелье. Эбернот, загонщик Сорок, был исключением. Он смерил Гарри презрительным взглядом и демонстративно отодвинулся, буркнув что-то про нежелание знаться с заразными идиотами. Поттер заверил, что набросил на себя ограждающие чары. Эберноут задрал нос, стараясь, чтобы его ответ прозвучал как можно высокомернее: «Я не доверяю чарам колдунов, которые не могут защитить себя от тупой простуды». Гарри отвернулся. Он не видел смысла тратить силы на пустые перепалки, как чувствовал, что они ему пригодятся. Поттер собирался попрощаться сразу после матча, но тут профессор Макгонагалл отозвала его в сторону… Гарри еще немного постоял у окна, оттягивая неприятный разговор. Возможно, однажды он научится говорить: «Ваши проблемы — не моя забота», — и тогда непременно случится какое-нибудь чудо. Например, прожорливая Нагайна сядет на диету из коры и одуванчиков. Но пока чувство долга перевешивало желание послать всё и всех подальше, ему не оставалось ничего другого, кроме как быстрее выполнить взятые на себя обязательства. Поттер отвернулся от окна, снял с шеи гриффиндорский шарф, аккуратно скатал и сунул в карман. Теперь он носил зеленую мантию, ту самую, выцыганенную у Тома Риддла. Она прилично выглядела, отлично подстраивалась под погоду и не имела матерных надписей, которые только и ждали случая выпрыгнуть из-под маскировочных чар. Такими доводами Гарри обосновал свой выбор, но за показной практичностью пряталась острая нужда снова ощутить присутствие бывшего любовника, пусть призрачное и бередящее раны. К счастью, болезнь немного отвлекала от любовных страданий. Гарри высморкался. Как еще подготовиться к разговору — он не знал, разве что добавить глубокий вдох, выпрямить спину и шагать тверже. Коридор закончился слишком быстро. Под сверлящим взглядом уродливой горгульи Поттер постучал — дверь распахнулась без промедления. Он хотел запихнуть скомканный платок в карман, но передумал. Держи врагов близко, а носовые платки еще ближе. С порога Гарри попал в тепло, которое здоровому человеку показалось бы удушающим, а простуженного, наоборот, порадовало. Огонь в камине горел во всю, с аппетитным треском вгрызаясь в толстые поленья. При этом ни отблески пламени, ни тусклый свет, проникающий сквозь широкое окно, не могли разогнать густые тени. Кабинет выглядел заброшенным и негостеприимным. Впервые на памяти Поттера рамы многочисленных портретов пустовали. Фоукс, еще одно светлое пятно в этой комнате, встрепенулся и посмотрел на Гарри — тот улыбнулся старому знакомому и опустил голову, намеренно избегая взгляда человека, сгорбившегося в огромном кресле. — Здравствуйте, профессор. — Здравствуй, мой мальчик, — голос звучал надсадно и почти неслышно. — Проходи, садись. — Спасибо. Я простудился и не хотел бы, чтобы вы заразились. — Одно из преимуществ умирающего заключается в том, что мне больше не нужно беспокоиться о простуде, — Дамблдор попытался рассмеяться. Гарри вздрогнул: звук шел будто не из горла, а из пробитого легкого. — А вот тебе не помешает выпить горячего чаю с лимоном. Хорошее антипростудное зелье тоже будет весьма кстати. — Спасибо, сэр. Я уже принял свою порцию, — соврал Поттер: лечиться он не собирался. — Хорошо, — Дамблдор замолчал. Домовой эльф шустро сервировал столик для чаепития. Рядом с дымящейся чашкой слуга поставил хрустальный флакончик. — Но всё же прими от меня небольшой подарок. Это снадобье прогонит простуду быстрее, чем драконий взгляд. Гарри вежливо поблагодарил и положил пузырек в карман — тот тихо звякнул, встретившись с четырьмя другими флаконами. Их Поттеру вручили Джой, профессор Макгонагалл, мадам Помфри и Хагрид. Склянки были разной формы и разного размера, но все содержали в себе весьма действенные препараты, сваренные по особым, фамильным рецептам. Видимо, для любого уважающего себя магического семейства было делом чести придумать собственный вариант антипростудного зелья. Поттер притулился на самом краешке тяжелого бархатного кресла. Оно, также как и кресло Дамбдора, было повернуто к огромному мрачному камину. Гарри не стал играть в гляделки с огнем, а взял чашку и сосредоточил всё внимание на ней. Горячий чай пришелся как нельзя кстати, горло: которое до недавнего времени не поддавалось болезни, начало першить. — Профессор Макгонагалл сказала, что у вас ко мне важный разговор. — Да. Это мой последний шанс попросить у тебя прощение. Я виноват перед тобой, мой мальчик: я с самого начала должен был рассказать тебе всю правду о смерти твоих родителей. — Ничего. Всё нормально, — сказал Поттер, но не от чистого сердца. Умирающие имели еще одно «преимущество»: им прощали обиды, даже когда прощать совсем не хотелось. — В текущей ситуации нет ничего нормального. Поверь мне, ты попал в беду. Гарри не выдержал и высморкался. Первым делом он вспомнил о столкновении с Марами, но Дамблдор никак не мог об этом узнать. Магия Риддла не только исцелила его тело: она обманула время, и для всего остального мира Поттер отсутствовал всего лишь сутки. Даже Фред с Джорджем не заподозрили ничего неладного. — О чем вы, профессор? — Во времена моей молодости в романах часто попадалась одна фраза. Обычно ее произносили старшие родственники и звучала она так: ты связался не с тем человеком, — странно, что голос директора, шелестящий и полумертвый, не растерял своей власти. Поттеру был знаком этот терпеливый доброжелательный тон, и колдун ему не верил. — Но проблема, Гарри, состоит в том, что ты связался не с человеком, а с тварью, тенью, живой тьмой. Оно проникло сюда обманом и должно быть изгнано. — Почему, если кто-то отличается от нас, его обязательно нужно прогонять? Почему ему нельзя остаться? — Гарри скомкал платок и запихнул в карман. Сейчас ему требовались обе руки, чтобы удержать опасно подрагивающую чашку. Он понимал, что не сможет до бесконечности отделываться общими обтекаемыми репликами. Их беседе недолго осталось блуждать вокруг да около, но Поттер не собирался первым переходить на конкретные личности. — Потому что этот мир наш, а не его. Подобному существу нет места среди людей. Пожалуйста, возьми со стола коробочку и открой. Сначала Гарри поставил чашку. Не напортачил, хотя боялся, что рука подведет. Пальцы слушались через раз, мозг будто пытался докричаться до них по испорченному телефону. Так себе расклад для костяного, или какой там у Дамбдора фарфор? Том бы разобрался, а Поттер не обладал и сотой долей его знаний. Вещь, о которой говорил господин директор, и по форме, и по размеру напоминала коробок с каминными спичками. Коробочка оказалась тяжелой, точнее, ее содержимое. Сам футляр был сделан из тонкого дерева, разрисованного геометрическими фигурами, перекрывающими друг друга, врастающими друг в друга, сплетающимися, как звенья одной цепочки. Гарри сдвинул крышку в сторону: внутри лежало нечто похожее на планшетку от доски Уиджи — металлический треугольник с прозрачным кристаллом в центре. Поттер повертел коробочку так и этак, но треугольник не поймал ни одного отблеска света. Колдун закрыл глаза и позволил себе помечтать, а что если сейчас его шеи коснулся бы вкрадчивый шепот. Сначала задел бы легкой издевкой, потом увлек бы за собой в таинственный мир чудес и перевоплощений. Заворожил так, как умел один лишь Том Риддл. Впрочем, Гарри и без темного мага догадался, что именно держит в руке. Дамблдор подтвердил его опасения: — Этот артефакт заставит тень уйти, но необходимо, чтобы она находилась на расстоянии вытянутой руки: тогда эффект будет максимальным. — Я тут при чем? — спросил Поттер, вместо того чтобы швырнуть коробочку в камин, Удержаться было трудно. Остановила его уверенность, что огонь эту штуку не возьмет. — Ты единственный, кого это существо подпустит к себе достаточно близко. Гарри уставился на пламя и залип, а потом отводить глаза стало страшно. Вдруг предметы в комнате тоже начали бы дергаться и плясать, а тени — схлестываться друг с другом, как в недавнем бреду, с той лишь разницей, что теперь рядом не было человека, который вернул бы его к реальности. — Я не смогу его убить. — Конечно не сможешь. Нельзя убить то, что никогда не было живым. Тебя сбивает с толку его облик. Трудно бороться с тем, что так похоже на нас, с тем, что способно вызывать те же чувства, которые мы, люди, испытываем к себе подобным. Мальчик мой, это всего лишь иллюзия. Не дай ей сбить себя с толку. — Вас зато с толку ничем не собьешь, — Гарри достал платок и вытер мокрый нос, больно царапая и без того раздраженную кожу. — Я потерял твое доверие. Это неудивительно, — терпению Дамблдора не было конца, как и вопросам любопытного мальчишки. Поттер впервые посмотрел на собеседника. Профессор сильно сдал, высох — фиолетовая мантия висела на нем как на пугале. Даже волосы и борода будто истончились и походили на паутину: казалось, тронь их — и они или разлетятся, или останутся на ладони. Однако жалкий вид старика не тронул Гарри по-настоящему, потому что воспринимался как часть спектакля, где всё продумано заранее: место и время действия, костюмы, убедительные реплики и выразительные паузы. Сейчас пришел черед многозначительного молчания. Дамблдор надолго уставился в камин — Поттер подумал, а не пытается ли профессор сосчитать языки пламени? — Если ты не доверяешь мне, может быть, ты доверишься Фоуксу? — вдруг спросил профессор. — Долгие годы феникс был моим компаньоном. Я не его родственная душа, нас связала не магия, а обстоятельства, причем не самые веселые. Сначала я не придавал этому значения. Я не мог представить, что когда-нибудь в школе появится мальчишка, чей дар приворожит мою птицу. Фоукс не мог уйти от меня по своей воле, а я его не отпустил, убедил себя, что так будет лучше для всех. В те годы я был самоуверен и не мог допустить мысли, что я по-мелочному завидую чужой силе и хочу уязвить счастливчика. — Что же вы тогда не позавидовали его одиночеству? — Гарри вскинул голову. — Его страхам? Его ненависти? Его боли? — В любом случае, — тихо сказал профессор; спокойствие ему не изменило, — того мальчишки больше нет. — Не вам судить. — Мне осталось немного. Старые маги знают час своей смерти, и мой наступит вскоре после полуночи. Гарри никогда бы не подумал, что известие о чьей-либо близкой смерти может вызывать восхищение. Тем не менее Дамблдор разыгрывал свою смерть, будто козырную карту, а это не каждому дано — уйти, сохраняя в душе холодный азарт. Том бы тоже оценил. — Когда я умру ,Фоукс отправится к нему и останется, если найдет в нем достаточно человеческого, а если нет, полетит к тебе. Ты тоже обладаешь искрой той силы, которая сродни вечному пламени. Я прошу тебя, Гарри, будь сильным. Фениксы не ошибаются. Правда будет горькой, но ты прими ее и отправь тень обратно во мрак. Ради всего нашего мира. Поттер опустил взгляд на треугольник. Он не касался артефакта, но всё равно чувствовал холод. До полуночи оставалось еще много времени, и, если он откажется, Дамблдор может попытаться найти другого добровольца. Не исключено, что господину директору повезет. Пальцы крепче стиснули коробочку. Гарри понятия не имел, как он воспользуется нежданным «подарком», но одно знал точно: Риддла он не отдаст. Никому и никогда. Эта история, чем бы она ни закончилась, была историей их двоих. — Я буду действовать по обстоятельствам. — Хорошо, — Дамблдор слабо улыбнулся и мобилизовал весь свой талант манипулятора, чтобы превратить расплывчатый ответ собеседника в твердое обещание. — Я верю в тебя, мой мальчик: в нужный момент ты сделаешь правильный выбор. — Постараюсь, — Поттер убрал коробочку в карман. — Пожалуй, мне пора. Я… Вы… Он запнулся, подбирая, что сказать напоследок человеку, который вот-вот отправится туда, откуда не возвращаются. «Хорошего дня» точно не годилось. — Не мучайся, утешительная вежливость не подсластит мою пилюлю. Пожелай мне спокойного сна. Этого будет достаточно. Я рад, что учил тебя. — Я тоже, сэр, — и хотя не все уроки были приятными, Гарри не кривил душой, поэтому его слова прозвучали не как прощание, а, скорее, как прощение.