Преодолеть карму

Иногда зов ослабевал настолько, что Кханджухиро почти его не слышал. Тогда дракон останавливался, буквально замирал на месте, выжидая, и через несколько минут в ушах вновь начинал звучать монотонный шепот. Подобно маяку в бушующем море, этот шепот вел его, и Кханджухиро подчинялся, не сопротивляясь. Окружающий мир казался затянутым дымкой белесого тумана, и даже страх перед механизмами запретного мира, даже постоянное чувство нехватки воздуха отступали на второй план. Люди, проходившие мимо, сидевшие внутри машин, равнодушными взглядами скользившие по лицу дракона, неосознанно делились с ним своим желанием куда-то спешить. И Кханджухиро тоже хотелось, чтобы путь быстрее окончился. Как будто он мог не успеть на собственные похороны. Сперва он был уверен, что убийца ведет его прочь из города. Даже в моменты, когда зов набирал силу, дракон чувствовал, что может освободиться, но так и не предпринял ни единой попытки. Его час приближался, и такова была судьба. Голос убийцы говорил о спасении в новом круге, о прощении и искуплении, и Кханджухиро всем своим существом осознавал, что так правильно. Даже когда шепот стихал, сомнения почти не посещали его. Это было, конечно, странно, что зов так прерывался. Казалось, маг-преследователь затеял некую игру, правил которой дракон не знал. Маут удана были известны своей прямолинейностью. Если они и прятались в тенях, то только для того, чтобы убивать быстро, одним ударом. Улицы, по которым пролегал его путь, казались смутно знакомыми. Кханджухиро миновал множество серых башен, где-то на периферии сознания возникла мысль: как мог он раньше думать, что все здания запретного мира ничем не отличаются? Словно с глаз вдруг спала пелена, и появилась возможность видеть тысячи оттенков там, где раньше все казалось одноцветным. В один из эпизодов «временного просветления» дракон понял, что был в этой части города совсем недавно. Город был большим, очень большим. Наверное, немногим меньше, чем Сонэшихар, выстроенный на костях Великого Предка. Кханджухиро хотел бы, чтобы его кости навеки остались в этой чужой земле.

***

Возле крыльца приемника стояла еще одна машина. Задние дверцы были открыты, и двое молоденьких санитаров (студенты-медики на подработке, не иначе) закатывали по широкому пандусу каталку с исключительно древним существом неопределенного пола. Существо флегматично жевало беззубыми деснами и никак не реагировало, даже когда тревожили неественно развернутую в тазобедренном суставе правую ногу. Вышедшего из кабины покурить водителя Сашка узнал сразу. - Три тысячи чертей, каналья! – Козлов тяжело вздохнул и спросил, скорее у самого себя, чем у собригадников: - Эта черная полоса в моей жизни когда-нибудь уже кончится? В приемнике оказалось неожиданно многолюдно: помимо несущих свою суточную повинность врача-терапевта и медсестры, за двумя письменными столами устроились еще три человека в медицинских пижамах. А еще, в дальнем углу, обнаружился стремительно заполняющий карту Петя Клюшкин, коллега и редкая сволочь по совместительству. Все, кроме медсестры и Клюшкина, смотрели на вошедшего Сашку с томительной надеждой. - Острый панкреатит, - с порога объявил Козлов. Смутно знакомый армянин лет пятидесяти обреченно застонал. Справедливо заключив, что это и есть абдоминальный хирург, Сашка подошел ближе. Когда накануне вечером в квартире Клавдии Андреевны раздался звонок и Света Лисовская попросила отдежурить за нее пятничную смену («Хочешь - поменяемся, хочешь – деньгами отдам. Ну, очень нужно, Саш!»), Александр едва ли не впервые в жизни ощутил некое подобие трудового энтузиазма. Все же в чем-то Ленка была права: если Костя решил уйти, он мало что мог с этим сделать. Собрать свои мысли в кучу и заставить их вертеться вокруг чего-нибудь, кроме исчезновения дракона, тоже никак не получалось. В кои-то веки работа, неизменно вызывавшая в душе волну искренней неприязни, казалась настоящим спасением. Клюшкин, не поднимая головы от бумаг, зыркнул на него исподлобья, но все же протянул руку для приветствия. Выглядел Петя отчего-то изрядно помятым, хотя с начала смены прошло только шесть часов. То ли дежурил не первые сутки, то ли недурно кутил накануне – впрочем, представить себе занудного и высокомерного до крайности Клюшкина в развеселой компании Сашка попросту не мог, поэтому остановился на первом варианте. На ввозимое в приемник существо с явными признаками перелома шейки бедра Петя косился с особым неодобрением: ему, очевидно, очень сильно хотелось обратно на подстанцию, а дежурный травматолог не слишком торопился. Хирург, сдвинув к переносице густые брови, принялся собирать у «панкреатитного» мужичка анамнез («Плохо, пил. Шесть дней»), и Александр с чувством выполненного долга тоже устроился за дальним столом. - Очумели все окончательно. Голос у Клюшкина, как и все в нем, был непередаваемо мерзкий и въедливный. Кроме того, Петя картавил, гнусавил и, по настроению, шепелявил, и у него всегда плохо пахло изо рта. - Что? - Очумели, говорю, - с необычайной для него доброжелательностью повторил коллега. – Как смену принял, так и без перерыва. Трижды – нет, ты только прикинь – ТРИЖДЫ к одному и тому же наркоше ездил. Еще раз увижу суку – закопаю нахрен. Последнюю фразу он произнес, поведя плечами и гордо выпятив грудь, что, в принципе, могло бы выглядеть угрожающе, будь Петя чуть менее задохлым дрищем. Сашка вопросительно приподнял правую бровь, впечатленный скорее словоохотливостью своего злейшего товарища и ударной волной запаха. Козлов был фельдшером, а Клюшкин – врачом скорой помощи. Вся невеликая разница ощущалась исключительно в заработной плате. Петя, однако, считал, что имеет полное право смотреть на «недодоктора», как император Нерон на первых христиан, и Александр, разумеется, тоже питал к нему «нежнейшие дружеские чувства». - Интересно, - сказал он самым скучным тоном, на который только был способен. - Главное, одна и та же история каждый раз. Вызов с улицы. Мужчина, плохо, без сознания. И звонит какая-нибудь сердобольная бабка. Приезжаем. Там какой-то хрен в простынке – из окна выпал в таком виде, что ли?.. Худой, бледный аж до синевы, валяется где-нибудь под кустиком. Вроде, не бухой – то ли укуренный, то ли обколотый. В возрасте «до тридцатки». Смотрим, ставим кому два*… Клюшкин вдруг резко замолчал, глядя почему-то снизу вверх с большим недоумением. Только тут Сашка понял, что в какой-то момент вскочил на ноги, и теперь нависает над собеседником, жадно ловя каждое слово. Отчего-то ему даже в голову тогда не пришло, что речь идет о простом совпадении, и неизвестный мужчина, к которому Петину бригаду трижды вызывали прохожие, не имеет никакого отношения к сбежавшему из восьмой больницы телепату из параллельного мира. - Дальше. - Что «дальше»? – Клюшкин хлопал глазами, и явно уже сам был не рад, что решил изменить своим мизантропическим принципам и затеял этот разговор. – Грузим туловише в машину. В какой-то момент – прям на секунду буквально, без шуток – отвернулись. И все! Был мальчик – нет мальчика. Гребанный фокус-покус. - Поясни. - Да нечего пояснять, - Козлов говорил короткими, будто рублеными фразами, выглядел странно сосредоточенным, и что-то во всем происходящем вообще было очень не так, но Петя никак не мог сообразить, что именно. – Вот просто взял человек и исчез. Не выходя из своей комы два. Не сбегал, не вскакивал, вообще в сознание не приходил. Только поворачиваемся – нет его. - И вот это все – трижды? - Ну, да. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», - к месту вспомнилась Сашке мудрая пословица. В глубине души шевелилось что-то смутно похожее на благодарность, хотя благодарить Петю следовало бы, пожалуй, только за врожденный кретинизм и любовь к жалобам на жизнь. Где-то сбоку дежурный терапевт дотошно интересовался у пьяненького мужика, сколько тот перенес операций и когда в последний раз проходил флюорографию. Абдоминальный хирург мыл руки с антисептиком и ругался. Медсестра, заполняя титульный лист истории болезни, поджимала губы и смотрела на «скоряков» так, словно своим приездом они нанесли ей личное оскорбление. Мальчишки-санитары на улице, под окнами, курили вместе с водителями. Жизнь, в конце концов, действительно продолжалась, и в голове Александра стремительно, как напичканный нитратами овощ, созревал план дальнейших действий.