Преодолеть карму

Данная глава категорически не нравится авторам, а потому, скорее всего, будет в дальнейшем переписана когда ненаглядные родственнички уберутся обратно в свою Тьмутаракань и перестанут ржать над ухом ___________________________________________________________ Девушка Елена говорила очень много. В сравнении с пестрым, многоцветным хаосом ее мыслей разум Александра теперь представлялся дракону просто до крайности упорядоченным. Большую часть времени Кханджухиро слушал и молча кивал – наверное, невпопад, потому что иногда Елена смотрела на него странно и хмурилась. Он не решился ни о чем спрашивать: у этих людей, живущих в мире-без-магии, было свое представление о нормальности, Александр уже считал его немного сумасшедшим и, пожалуй, ситуацию не стоило усугублять. В своей жизни Кханджухиро видел очень много человеческих женщин. Знал даже нескольких, что не уступали грацией и изяществом родовитым драконницам. Представления об идеале красоты у двух рас имели больше сходств, чем различий - но к девушкам запретного мира, если судить на примере Елены, они были не применимы совершенно. В ее движениях, походке, даже в грубоватом заливистом хохоте сквозило нечто совершенно мужское. Почему-то все в манерах, повадках и образе жизни этих людей казалось молодому дракону потрясающим в своей правильности. Елена очень долго и многословно ругала какого-то мужчину - средних лет, полноватого и практически лысого, носившего на переносице кусочки тонкого стекла (немного другой формы, чем у Александра) – размахивала перед носом у Кханджухиро истрепанной тетрадью. Образ мужчины в чужом сознании был расцвечен красным и фиолетовым. Ее ничуть не смущало молчание собеседника, а вот сам дракон очень жалел, что не может на равных поддерживать диалог. Елену, кажется, вообще ничто и никогда не смущало. А еще у девушек запретного мира были действительно пугающие увлечения… *** Примерно через месяц после того, как Сашка начал работать в скорой, один из его коллег повесился на бельевой веревке в собственной квартире. Когда пили за упокой, Барановский сказал свое коронное: «К тому все шло, - и добавил с неподдельной горечью: - Хотя жаль, конечно. Веселый был мужик», - а остальные собравшиеся с этим выводом молча согласились. Домой Александр вернулся в десятом часу утра. Долго возился с ключами, пальцы едва ощутимо дрожали, даже попасть в замочную скважину удалось не с первого раза – в конце концов, вся связка, жалобно звякнув, упала на коврик возле двери, и на некоторое время Сашка просто замер, прислушиваясь к звукам внутри квартиры. Радио пело голосом Розенбаума «Вальс-бостон», на кухне что-то жарилось (если судить по запаху, картофельные оладьи), Клавдия Андреевна, шаркая тапками по линолеуму, прошла в прихожую. Дверь, в конце концов, тоже открыла именно она. - А я слышу, скребется кто-то… - подслеповато щурясь, старушка добродушно улыбнулась своему жильцу. - Сашенька, случилось что? На тебе лица нет. Александр покачал головой и все так же, молча, наклонился за ключами. На улице было жарко и влажно, пахло дождем, стекла очков покрывались испариной, поэтому Сашка снял их еще в подъезде. Без своих «стекляшек» он ориентировался довольно сносно – по крайней мере, не натыкался на людей и предметы обстановки. Глаза после бессонной ночи болезненно реагировали на яркий свет и вообще были красными, как у кролика-переростка – в основном, потому, что Александр постоянно растирал их пальцами. В коридоре он случайно зацепил локтем стеганый байковый халат Клавдии Андреевны и свою видавшую виды ветровку – будто бы даже не заметив этого. Стянул с ног кроссовки, не развязывая шнурков. И вдруг вновь замер, застыл, опустив плечи, невидящим взглядом уставившись в пол. На дверце холодильника стояла початая бутылка водки. Сашка редко пил, на самом деле, и почти никогда – просто ради удовольствия. Жидкость неприятно обожгла язык и небо, огненной волной скользнула в горло, заныл пустой желудок. - Ты бы хоть сперва поел чего-нибудь, сердешный, - засуетилась хозяйка, придвигая ближе к Александру большое эмалированное блюдо. – Я тут оладиков свеженьких наготовила - пока с пылу с жару, ты бы… Сашка растянул губы в благодарной улыбке и кивнул. В силу некоторых индивидуальных особенностей организма, пьянел он очень медленно – от четверти стакана сорокоградусной, пусть даже принятой натощак и без закуски, всего лишь появился легкий румянец на щеках, а взгляд стал еще чуть более рассеянным. Александр тяжело вздохнул и прижал к пылающим вискам привычно ледяные ладони, опираясь локтями на обеденный стол. Клавдия Андреевна, охая и причитая, вновь повернулась к плите. «Как часто вижу я сон, мой удивительный сон, в котором осень нам танцует вальс-бостон, - в какой-то момент он поймал себя на том, что потихоньку напевает себе под нос мелодию, звучащую из старенького радиоприемника. – Там листья падают вниз, пластинки крутится диск, не уходи, побудь со мной, ты мой каприз». - Иди, иди пока. Видишь, плохо человеку, - за спиной послышались шаги босых ног, медленные и будто бы неуверенные. – А, может, ты оладиков хочешь? Остыть еще не успели… - Нет, не хочу. Спасибо. Александр повернул голову назад, чуть дернул уголком рта. Костя стоял очень близко, почти прижимаясь коленями к сиденью табурета. Правую руку он немного вытянул вперед, будто хотел коснуться Сашкиного затылка, но в последний момент не решился. Почему-то фельдшеру совсем не показался удивительным тот факт, что паренек никуда из квартиры не делся. Сашка также не смог бы сказать, что сильно расстроился по этому поводу. Усталость туманила разум, мысли путались. Если бы в эту минуту по двору за окном проскакали, выстроившись в ряд, четыре всадника Апокалипсиса – наверное, он бы тоже не слишком удивился и расстроился. - Правда, садись, - Александр ногой выдвинул из-под стола еще один табурет, замотал головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. – Ничего, ничего, нормально все. Мне б чайку сейчас, Клавдия Андреевна – давно чайник кипятили?.. - Ненормально, - Костя ни о чем не спрашивал: утверждал. Сашке подумалось, что глаза у парня-найденыша какие-то странные, нечеловеческие. Не только в цвете было дело, нет – хотя Александру действительно никогда еше не приходилось видеть таких удивительных радужек. В самом взгляде Костика было что-то очень звериное: как будто разум его заполняли кристально чистые эмоции, безо всякой логики. Расширив ноздри, «человек-ящерица» резко втянул в себя воздух, и вдруг наклонился почти к самому Сашкиному лицу. Козлов вновь улыбнулся, теперь уже действительно широко и открыто, почти искренне, и уперся ладонью в чужое плечо. - Ерунда, я тебе говорю, - не убирая руки, он начал подниматься со своего места; Косте пришлось выпрямиться. – Работа у меня сволочная – но тут уж никуда не денешься, - в этот момент Клавдия Андреевна чиркнула спичкой, зажигая горелку под грязно-бурым от копоти чайником. – Да, что ж вы… я бы сам… - Я чувствую, - как-то уж чересчур проникновенно сообщил паренек. – Я могу – не так как вы. По радио, в рамках пятиминутки русского шансона, передавали «За глаза твои карие». Сашка никогда не был большим любителем русского шансона, но эта песня почему-то очень нравилась Валентине Павловне – и он помнил текст наизусть: четыре месяца назад, подобрав на слух мелодию, пел на ее дне рождения. У Валентины Павловны, кстати говоря, были голубые глаза. А вот у самого Сашки – как раз карие. Костик поднес его ладонь к своему лбу, мягко сжав запястье, и опустил ресницы. - Это не то, что я могу тебе объяснить. Когда эмоции другого, собеседника для тебя открыты – это как-то называется?.. У меня пока нет нужного слова. Постоянное сравнение с ящерицей, казалось, действительно имело под собой основания – кожа Кости была очень прохладной на ощупь. Должно быть, с его кровяным давлением творилось что-то неладное. - Пять часов назад у меня на руках человек умер, - видит Бог, Сашка не собирался этого говорить. Он резко дернул кистью, сделал два шага назад, задев бедром угол стола. Поморщился, опустился на табуретку, которую минутой ранее сам же выдвинул для Костика. Покачал головой. Клавдия Андреевна, по-прежнему стоя у плиты, спиной к своему жильцу, прижала к тонким губам сухонькую ладошку. Растительно масло на сковороде потихоньку начинало дымиться. - Это страшно, - очень серьезно кивнул Костя, выражение его лица было трудно описать одним конкретным словом. – Я понимаю. - Что ж так-то, Сашенька? - Нет, - Александр был спокоен, запрокинув голову, смотрел на парнишку прямо и пристально. – Люди умирают каждый день. Не это страшно, - он повернулся всем корпусом вправо и легонько пожал плечами. – Изначально на инфаркт приезжали. Мужчина в возрасте - гипертония, хроника… Обычное дело, к сожалению. - И не откачали? - Откачали. Не довезли. Наступила пауза, в какой-то степени неловкая, тяжелая. Костик перевел взгляд на радиоприемник и теперь изучал его так внимательно, будто впервые видел подобный предмет. Оладьи жарились; Михаил Шелег пел дифирамбы своей женщине; по асфальтированной дорожке за окном проехала белая «копейка», и из ее окон звучал тот же самый русский шансон - не всадники Апокалипсиса, конечно, но что-то вроде этого. - Обычное дело. Не это страшно, - повторил Сашка, ненамеренно выделяя голосом каждое слово. – Есть просто такой момент... можно сказать, тот самый, когда все происходит. Вдруг понимаешь, что твои действия не имеют смысла. Страшно – вообще не то слово. Но не растеряться… трудно. Он вновь поставил локти на столешницу, закрыл лицо руками, выдохнул глубоко и очень устало. Александр не был пьян, но от него пахло низкопробным алкоголем, глаза покраснели от недосыпа, а волосы торчали в разные стороны. Самому же Сашке везде и всюду чудился запах лекарств. Он был чертовски веселым человеком, на самом деле – неизлечимым оптимистом.