Розарий

Сон — это не страшно. Сон — это всего лишь маленькая смерть и не более того. Тяжесть пробуждения — муки рождения, крик, вырывающийся из легких с первым глотком воздуха. Просыпаться тоже больно, но мы этого не помним, мы только родились, и еще не знаем, что такое боль. Мои глаза не хотят открываться, я не хочу прерывать дрему, но сон грубо выталкивает меня из матки грез, а щипцы реальности тянут мою голову. Я не хочу, я об этом не просил, но я делаю вдох. С выдохом рождается крик, но он не содержит в себе ни единого звука. Может, я слишком привык рождаться, каждый день умирая на закате. Быть может, благо, что я так редко запоминаю сны. Вот уже очень давно я вижу один и тот же сон. В большинство дней, когда сны застывают за пределами моей памяти, я уверен, я и тогда вижу именно его. Не все кошмары пугают, не все счастливые сны приносят покой и радость... Пока я сплю, мое тело успевает закоченеть. Пока я сплю, кто-то находит его. Кто-то, кто подозрительно часто обнаруживает мертвых людей. Он смотрит на меня, на то, что мной было. Он поднимает мою руку, осматривает трупные пятна. Проверяет реакцию зрачков на свет, ищет пульс в руке. Не находит. Прижимается ухом к неподвижной груди. Ничего. Он вызывает санитаров. Они всегда быстрее приезжают к мертвым. Через десять минут меня уже грузят в машину, везут в морг. Через полчаса скальпель любовно касается моей кожи. Меня бальзамируют и хоронят. Я успеваю разложиться. Через пару часов кто-то вспоминает о том, что я должен ожить на рассвете. Меня везут домой, укладывают на диван... Я поднимаю к глазам затекшие руки, счищая с век могильную землю. Я думаю о вампирах и зомби, просыпающихся под землей и выкапывающихся из могил. Я думаю о том, что если меня забудут выкопать, я буду мирно спать как и остальные мертвецы. Я буду видеть сны о загробном и этом мире. Я надеюсь, что я не проснусь... Глаза открываются только с помощью рук. Жестокий электрический свет вползает в зрительные каналы и бьет по сетчатке с такой силой, что в углах глаз рождаются слезы. Я зеваю, очищая от могильной пыли и червей легкие. Я снова жив, я снова рожден, хотя снова не просил об этом. Я слышу удары сердца в висках. Через минуту их заглушает звон электричества в недрах проводов. Забытые видения истираются с сетчатки, глаза щурятся от света и прямых углов мебели. Я потягиваюсь, скидывая окоченение. Я слышу новый звук, но не сразу могу его идентифицировать. Хриплый, прерывистый. Знакомый. Смех. Кашель. Некоторое производное от их суммы. - Даю сотню за твой сон, - набор новых звуков превращается в слова, обретающие осмысленность в глубинах моей головы. И я понимаю, что это и значит — понимать человеческую речь. Поворот головы вызывает болевой спазм в позвоночнике. Я сдерживаю готовый вырваться стон. Я еще не настолько привык быть живым. Я вижу движение рядом. На моей сетчатке отражается обернутая в белый цвет фигура. Та самая, которую я бы не отказался видеть в своих кошмарах, но не могу воспринять в качестве их персонажа. Это женщина. Ее цельный образ неделим на фрагменты, каждая ее часть в свою очередь характеризует ее полностью, от начала и до конца. Так же, как сердце или любой другой орган характеризуют человека, чьей частью они когда-либо были. Кроме сердца у этого человека были (или есть) мысли, чувства, болезни. У него были мышцы, кожа, были кости. Когда-то уж точно. Это женщина. Она здесь, я вижу ее, слежу за мельканием ее рук, за движениями тонких пальцев. Сделав пару шагов я смогу прикоснуться к ней, ощутить рельеф ее кожи. Но она не реальна. Я слышу ее, я осязаю ее взглядом, но это не изменит того, что ее не существует. Даже тот факт, что она не детище моего больного воображения. В каждом ее движении жизнь и смерть сплетаются причудливым танцем, вновь заставляющим понять то, что все пытаются забыть. Обе они — сиамские близнецы, неделимые между собой. Пара с общим телом, но двумя головами. Кто она, если жизнь и смерть рождаются в ее руках?.. Она — паук, нитями игральных карт плетущий паутину бытия. Гадающий на прошлое, впитывающий опыт будущего, давным давно потерявший настоящее. Я вижу, как карты на столе перед ней образуют картину, но я никогда не пойму, какой смысл заключен в ней. Но она понимает. Она называет это «пасьянсом». Она творит судьбу. Она ее бог и покровитель. Боги говорят, что лишь предсказывают судьбу, но не верьте им. Они ее пишут, хотя, быть может, и сами не знают о том. Богиня Судьбы. Она никогда не спит. Я никогда не видел, чтобы она спала. Боги не умирают на закате, боги бессмертны. Им недоступны страх и наслаждение смерти, как и вожделение и муки рождения. Она раскладывает карты. Снова и снова. Раз за разом. Плетет судьбы людей, которых никогда не видела и никогда не узнает, которые лишь смутно догадываются о ее существовании. О той, кого не может существовать. В ее руках остается одна карта, и тонкие пальцы находят ей место среди остальных на столе. Картина закончена, я стал свидетелем финального штриха. Она говорит, что пасьянс сошелся. Иногда в таких случаях она улыбается. Я не знаю, что это может означать. Когда спрашиваю — она отвечает всегда по-разному. Кого-то ждет успех, кого-то счастье, кого-то легкая смерть. И я знаю, что ее слова реальны. Тот, кого не может быть, не может и ошибаться. Она никогда не ошибается. Она никогда не спрашивает. На тонкой коже, обтягивающий ее скелет, нет ни единого волоска — они уничтожены химиотерапией. И они больше никогда не вырастут. Никогда — фаталистичность, неприменимая к людям, но являющая собой суть жизни богов. Ее блеклые глаза плохо улавливают свет, но это ей и не нужно. Я знаю, что она не глядя может сплести паутину любой сложности, без единой ошибки. Боги никогда не ошибаются, ибо любое их слово становится правдой. Они делают это. Ее руки остановились. Я отвлекаюсь от них, перевожу взгляд на ее лицо. Я вижу, что ее помутневшие зрачки смотрят на меня, заглядывают в глубину моих глаз, под веки, за сетчатку... Она улыбается. Пергамент кожи собирается складками в углах ее улыбки. Там, в морщинках, отчетливо виден желтоватый оттенок. Мне кажется, что, если я поглубже всмотрюсь в ее глаза, то увижу белые отмирающие участки на ее печени. Она смотрит на меня не отрываясь, краем глаза я вижу, как ее рука собирает со стола карты. Она тасует колоду так, как я никогда не видел и никогда не научусь. Людям это недоступно. Каждое ее движение — вершина шулерского мастерства. Говорят, что боги всего лишь характеризуют мир, но я могу сказать точно: это неправда. Мир характеризуют люди. И, может, частично — то, что происходит с богами, когда они спускаются с небес. Богиня Судьбы, устав от света Небесных Чертогов, с дождем покинула звездные своды и спустилась на землю. Она спустилась на землю, Судьба с колодой гадальных карт в руках прирожденного шулера. Она спустилась на землю и потеряла все волосы, почти лишилась печени и зрения. Богиня спустилась на землю и умирает от рака. Я не могу печалиться, поскольку этого не может быть. Ее не существует, она не может заболеть, она не может умереть от болезни, но так оно и есть. Это не смешно, наверное, но я улыбаюсь. Я не могу сдержать смех. Быть может, она читает мои мысли, она видит их, тасует, перебирает, подобно картам. Вглядывается в их расклад в поисках потаенного смысла, не находит его и ищет дальше... но, мгновения спустя, где-то в глубинах моего мозга ее взгляд натыкается на что-то. - Не смотри на меня так, - она делает едва уловимое движение головой, не прекращая улыбаться, но голос ее лишен веселья. - Ладно, - я закрываю глаза, зная, что это не помешает ей созерцать мои мысли. Я откидываюсь головой на подушку под хриплую какофонию ее смеха. Самое приятное из хаотичных звуковых сочетаний. - Она снова тебе снилась, - произносит она спустя вечность, в течении которой я не пускаю ни единой мысли в свою голову. Я воссоздаю и созерцаю Богиню за шторами своих век, я вижу, как она отворачивается от меня, как ее пальцы снимают часть перетасованной колоды... Она не спрашивает. Она просто не против узнать ответ. Ни больше, ни меньше. Я не отвечаю. Я знаю, что там, внутри моей головы, она уже видела то, что я могу ответить. В общении с ней нет верных и оправданных слов. Я не знаю, зачем я ей. Зачем она здесь, со мной, сидит на кресле в паре шагов от меня. Я не думаю, что богам действительно так необходимы жрецы и паства, как думают о том люди. Да и я не похож на жреца. Я не думаю, что ей вообще нужен кто-то, ей нет нужды скрашивать последние дни общением, как любят делать люди. В этом нет смысла. В этом, быть может, никто его и не видит. Люди вообще склонны делать множество бессмысленных вещей, в самых бессмысленных из которых очень любят наиболее настойчиво искать смысл. Я не знаю, как давно она спустилась, но она устала от людей. И, тем не менее, она здесь. Зачем?.. - Сигареты кончились, - произносит она тем же ровным голосом, которым однажды сообщила мне о своей болезни. Я помню это. Она сказала тогда, что люди обычно поступают одним из двух возможных способов. Либо они говорят о болезни всем вокруг в желании вызвать жалость, либо не говорят о ней никому, пытаясь забыть о ней. Будто из-за этого болезнь пройдет. Она сказала, что больна, что мне стоит это знать. Я не буду ее жалеть, поскольку не так хорошо ее знаю. Но мне стоит знать это, поскольку это значит, что скоро ее не будет. Кстати, можно ли ей переночевать у меня... Я разрешил. Но после — не разрешил ей уйти. Но я не держал ее. Она не соглашалась остаться. Я просто предложил и не услышал отказа. Ни больше, ни меньше. - Я схожу, - киваю не открывая глаз и поднимаюсь с дивана. Все то время, что я одеваюсь, она не роняет ни звука. Ее взгляд ни разу не касается меня. Все ее внимание поглощено картами. Как будто это меня не существует. Как будто?.. - Скоро вернусь, - она не отвечает. Я — невидимка. Меня не существует. Меня не может быть. Но тогда — есть Богиня. Божества говорят, что лишь заглядывают в судьбы. Они говорят, что ничего не в силах изменить. Они говорят... Но я знаю. Я действительно знаю, что они их плетут. Возможно, сами не зная об этом. Я знаю. Я видел. Но никому не расскажу об этом. В абсолютной тишине я закрываю за собой дверь. Капли дождя ударяют о ткань моей куртки, и я слышу музыку. Эта мелодия старше всего, что придумано людьми и, быть может, богами. Быть может, даже старше самих богов. Само явление музыки создано временем, и звучащая на моем теле мелодия — и есть тот самый мотив, тот, наверное, слишком вульгарный напевчик, которым была создана вселенная... Дождь пробует меня на вкус, дегустирует звук капель в моих волосах и на моей одежде, он окружает меня, берет в кольцо, шепчет, спрашивает о чем-то, а я не понимаю его вопроса. Я не знаю, что ему ответить и должен ли я отвечать. Дождь не слышит ответа, дождь распробовал меня, и я признан едой. Моя одежда промокает насквозь, но я не боюсь, я протягиваю лицо кровоточащему небу, я слушаю музыку, я умываюсь желудочным соком голодной непогоды. Звуки дождя всегда сильнее по ту сторону окна, изнутри конструкции из бетонных спичечных коробков с дырками для света. Просто потому, что дождь голоден. Дождю нужны собеседники, нужен кто-то, кто услышит его музыку и его слова. Все, кто был снаружи, уже растворены его речами. Вокруг меня нет никого. Дождь шепчет, что никого не осталось в живых, весь мир вымер, и остался только я. Но я не верю. Они — люди или нет? - я знаю, они там. Я слышу их, но не слушаю. Они думают, они говорят. Их слова громче моих мыслей, но тише песни дождя. Они не умеют петь, их речи зовут и соблазняют, но я не поддаюсь. Их мысли обещают свободу за плоскими кулисами из песка, расплавленного их жаждой. Они тоже голодны, прячут свой голод за ставнями непрозрачных тканей, мелькают в светотени пузырьков, наполненных электричеством... Я не хочу, чтобы они знали. Я прячу свои мысли, скрывая под капюшоном промокшие волосы. Я знаю их мечты, но не хочу открываться им. Я спускаюсь по ступеням подъезда. Они боятся дождя, лишь одному дождю под силу справиться с ними, растворить их в воде, разложить на составные части, подарить им забвение, которого они когда-то решили бояться. Дождь зовет их. С ними он не будет говорить. Он не может насытиться мной, он все еще голоден. Между ними и дождем я выбираю небо. Если я поддамся их зову, дождь поглотит меня. Я останусь лишь незримым отражением на дне грязной лужи, я обращусь пылью... Здесь все обращается в прах. Я поднимаю глаза. Дождь стекает по моим плечам, облекает меня в вымышленную им форму, создает мне новое тело. Но я молчу. Я делаю шаг, за ним — еще один. Я иду, продвигаюсь по пути, силясь не смотреть в лужи. Я уже знаю, чем мне суждено стать по его воле, рано или поздно, но я не хочу помнить об этом. Хотя, быть может, и поздно — я ведь уже знаю... Мой взгляд упирается в надпись «Табак», синие буквы, обильно напоенные дождем. Я опускаю глаза и вижу женщину, укрытую от истеричных небес, спрятанную за занавесью тонкого пластика с маленьким окошком. Я знаю, дождь пощадит ее, она выйдет, выживет, быть может, обретет второе водяное тело, как и я, но не растворится, не останется отражением в луже... а есть ли у нее отражение? - Ну, чего? - ее голос пропитан усталостью ровно настолько, насколько я сам пропитан дождем, но, не в пример дождю в моих волосах, ее усталость сквозит теплом. Помнят ли боги о небесах, спускаясь с них? Сколько их устали от искр света, рассеянных над облаками, там, выше самых звезд? Я думаю, она тоже богиня. Та, что спустилась познать слезы и человеческую боль. Богиня, подносящая дары и ждущая даров в храме из пластика... нет. Это вулканический хрусталь и драгоценные камни, истерзанные временем, покрывшиеся пластиковой пылью, укрытые до неузнаваемости. Обитель Богини Табака и Рака Легких, покровительницы никотиновых пятен и закопченных потолков... - Эй, парень, ты слышишь? - божество вопрошает меня. Когда-то трон ее стоял выше всех строений, возведенных человечеством, но сейчас он скрылся в пыли, она сидит ниже меня... Я оглядываю разноцветные прямоугольники картона, с обратной стороны приклеенные к стеклу. Пробегаюсь глазами. Поднимаю руку, раскручиваю палец и указываю наугад. Красный с белым... - Две, - я киваю, соглашаясь с выбором случая. Волосы богини вытканы в полотне реальности тусклыми жилами табачных листьев, ее одеяния — плотное облако ядовитого тумана. В ее глазах поет дождь и танцует ветер. Ее дрожащие руки выбивают дробь из всех песен, известных дождю и всему этому миру. Я стараюсь запомнить хотя бы одну... Богиня встает со своего трона. Никогда ранее богам не приходилось этого делать, в те древние времена, когда их длань покрывала всю землю сложной системой храмов и жертвенников, сетью из благодати и страха. Но времена изменились. Хотя, времена не меняются. Время само по себе неизменно. Изменились люди. Быть может, я действительно последний, кто помнит о существовании богов?.. Кожа богини выглядит мертвой от электрического света ее храма. Весь мир вокруг нас болен. Это что-то подобное чуме, но вьющее гнезда куда глубже, в нервной системе, пускающее отравленные корни в мозг. И я тоже болен. Мы все больны. Электричество разносит заразу, его холодный свет заразил богов. Он заразил и меня. Излучение. Радиация проникает сквозь кожу, я чувствую и слышу ее, мой организм, пытаясь бороться, выделяет килограммы ледяного свинца, оседающего в кончиках пальцев и мыслей. Я вижу свое отражение в стекле — и вижу, как он откладывается в моих губах, они синеют из-за него. Это особый вид свинца, тот, что растает лишь от теплоты... -...эй, парень! Ау! - зовет меня богиня. - Проснись. Восемьдесят. Моя рука опускается в карман и нащупывает жертву — черную курицу, взращенную при древнем храме на зернах священного маиса, выпоенную золотистым вином, раздавленную освященным прессом, разрезанную на прямоугольные кусочки. Их раскрашивают в разные цвета. Дар богини в обмен на мое подношение. В этом плане ничего не изменилось с древнейших времен, лишь стало удобнее для обычных людей... и болезненно опошлилось, если кого-либо, кроме меня, это волнует. Я скажу ей. Ей я могу рассказать, что когда-то, приподняв пелену дождя, я нашел ее сестру, рассказать, что видел ее. Быть может, что Владычица Никотина спустилась на землю только ради того, чтобы отыскать потерянную сестру. Я скажу ей, что я знаю это. Скажу, что ее миссия здесь не завершилась провалом. «Богиня Судьбы передает привет» - скажу я ей. «Как я счастлива, что нашла ее след, - улыбнется она. - Я вижу тебя насквозь. Я знаю, что ты хороший человек. Я могу тебе доверять. Вижу, что ей не так уж и плохо у тебя. Скажи мне, что с ней сейчас? Стоят ли храмы, молятся ли жрецы, подносятся ли жертвы?». А я отвечу ей правду. Скажу, что Судьба больна раком, что храмы опустели и разрушились, что электрический свет заразил ее. Скажу, что ей, однако, не стоит волноваться, осталось не так уж и долго: еще совсем немного — и сестра ее вернется на небо, где ее давно ждут. Скоро все вернется на круги своего медленного, но, к счастью, неумолимого распада... Дождь смолкает на миг, но не прекращается полностью. Я знаю, он будет идти дни за днями, годы и века, он будет ждать. И он дождется, пока у них, скрытых за стеклами, не кончится воздух. Пока они не будут вынуждены выйти наружу или распахнуть окна. И тогда Страшный Суд в его лице доберется до них, смоет их в водосток, заразит и мгновенно излечит болезнью распада. Попадая под дождь, люди думают, что обретают всего лишь насморк, но они и понятия не имеют, что он — сигнал прогрессирующего разложения. И исход их давным давно предопределен, он уже начался... Я знаю это. Я видел. Но никому не расскажу...