Любимый цветок Персефоны

С рассветом дождь над Венецией утих. Небо наливалось синевой ферганского кобальта, а кошачий зрачок старого месяца заглядывал в стрельчатые окна «Арабески». Месяц видел фантастические вещи. На пестром восточном ковре, там, где ровный оранжевый свет камина незаметно перетекал в голубой рассветный полумрак, еще дымилось черное пятно от пролитого кофе. Если, конечно, кофе прожигает дыры в коврах. Над этим термоядерным пятном горько плакала хозяйка. Бьянки Ядовитый Скорпион, киллер-одиночка, просто красивая девушка. Впрочем, сейчас ее никто не назвал бы красавицей. Тяжелый азиатский макияж от слёз поплыл, расписав лицо Бьянки черными и розовыми полосами, а пальцы, порезанные лопнувшей чашкой, дополнили гамму чистой кровью. Не каждая женщина позволит себе так показаться перед посторонним, но Бьянки уже перешагнула какую-то невидимую черту отчаяния, и ей было наплевать на свидетелей. Горе, подавленное лишь силой воли, вдруг прорвалось, и не было средств, чтобы остановить эти слезы. Безжалостная, как могут быть безжалостны лишь юные, она недрогнувшей рукой уничтожала тех, кто вставал на пути. А сейчас — оплакивала. Оплакивала всех и каждого по отдельности, и себя заодно. Может ли скорпион ужалить сам себя? Реборн терпеливо ждал, когда девушка выплачется и придет в норму. Дети, видя чужие слезы, сами начинают плакать. Мужчины теряются при виде женских слёз. Но Аркобалено — не дитя и не мужчина. Он — проклятый младенец с душой и опытом матерого убийцы. И хладнокровием хамелеона. Леон успел вновь вернуться на плечо, оценить эффект от своего огнестрельного воплощения, превратиться от нечего делать в пузырек валерьянки, большой зеленый леденец, пластырь и коробку носовых платков. Но хозяин лишь покачал головой. Отмывать зверонапарника от чужой туши, сурьмы и помады Реборну не улыбалось. Он протянул Бьянки свой настоящий платок и печально вздохнул: — Современные синьорины так беззаботны! Ни у одной я не видел носового платка вот уж лет двадцать! Рыдания Бьянки постепенно затихали, а маленький киллер снова погрузился в воспоминания: — Да, это было двадцать лет назад. Меня нанял один не слишком влиятельный дон. Он добивался руки прекрасной синьорины. У синьорины были волосы цвета махагони, цвета розового дерева. Такая молодая, такая веселая… Но к ней сватались еще трое синьоров, куда богаче моего клиента. Чаоссу! Я никогда прежде не работал в долг, но тот дон был влюблен всем сердцем. Я лишь заручился его обещанием, что первенец прекрасной синьорины однажды поможет мне в моих делах. Кто же знал, что первенцем будет дочь, красивая, как ядовитая орхидея? Реборн бросил быстрый взгляд на свою заплаканную собеседницу, и был в этом взгляде изящный флирт пополам с трезвым расчетом профессионального охотника за головами. — Но мой знакомый оказался очень честным малым! И его дочь научилась убивать раньше, чем стала красить губы. Очаровательный ядовитый цветок… Какая ирония! Мне посчастливилось найти эту девушку, когда она оставила свое ремесло! Чаоссу! Бьянки, ты собралась на покаяние в монастырь или в ближайший полицейский участок? Черные глаза-маслины мальчугана блеснули едва прикрытой насмешкой. Девушка судорожно вздохнула, в последний раз промокнула лицо платком и швырнула испачканный кусочек батиста на поднос. — Ты думаешь, мне нужно чье-то прощение? Меня могут осудить или оправдать люди, но ад у меня в груди. Мой ад всегда со мной! — голос ее был осиплым, как у безумной пифии. — Ты думаешь, я порвала с профессией? О, нет! Я взялась за самое важное задание в своей жизни! Жених бросил меня накануне свадьбы. Трус и подлец! Но это ничтожество не сбежит от меня. Ромео любил восточную кухню и Венецию. А это значит, он сам избрал свою смерть. Мне осталось лишь подать ее на расписном ферганском блюде! На протяжении всего этого монолога лицо Реборна становилось всё грустнее. А когда Бьянки замолчала, тяжело дыша и глядя невидящими глазами в совсем посветлевшее окно, он покачал головой. — С такими методами Ромео Скарапекья рискует тихо помереть от старости. Неужели ты не заметила, что в твой ресторанчик никто не заходит? — Заметила, — тихо промолвила она. — Но я не знаю, почему так происходит. Что я делаю не так, Реборн? — Ты совсем еще неопытный киллер, не умеющий устраивать засаду, — поучительно ответил малыш. — Тебя подводят мелочи. Разве это годится, встречать клиента на китайском коврике-дешевке? Смени ковер, и ты убедишься, что я прав. Этот абсурдный совет внезапно рассмешил Бьянки, но Реборн был абсолютно серьезен. — Нет, с таким отношением к делу ты не добьешься ничего. Я сам выберу тебе ковер. Даже более того, я готов стать постоянным клиентом твоего ресторана. Если, конечно, ты больше не будешь потчевать меня своей отравленной кулинарией! С этими словами он водрузил на макушку узорчатую турецкую феску, а Леон превратился в кальян и выпустил облачко зеленого дыма. Бьянки ошарашенно заморгала, хамелеон вернулся в нормальную форму и уставился на нее равнодушно и властно. «Бежать бесполезно, детка. Ты работаешь с нами, хочешь ты этого или нет. Смирись». «Дожили! Я начинаю понимать язык животных» — подумала она и кивнула Реборну. Если он и вправду тот самый знаменитый киллер из маминого рассказа, он поможет. Если же нет… Бьянки уже давно не верит в чудеса. «Дура!» — беззвучно откликнулся хамелеон.