***
Прима действительно пела прекрасно. Бьянки даже не ожидала, что ей вдруг так понравится эта старая опера. Что бы ни говорили о стареющих певцах, но их партии и музыка Моцарта всё еще пленяли слушателей. И молодая девушка в серебристо-зеленом платье то вскипала праведным гневом вместе с обманутыми женихами, то окуналась в опасные шашни распутного Дон Жуана, то проклинала обидчика с той стороны могильной плиты. А больше всего сочувствовала приме Анне, Донне Анне. Ах, как горели ее глаза! Какие странные, нечеловечески совершенные ноты тянула откуда-то с небес эта смертная женщина! Бьянки хотелось заплакать от бессловесного восторга, но в то же время ей было слишком хорошо, слишком светло на душе, чтобы залить эту идиллию слезами. В какой-то момент она прикрыла глаза, растворяясь в музыке и голосах артистов. И тогда произошло нечто странное. Реборн сидел рядом, и боковым зрением девушка видела его аккуратно причесанную макушку с одним непокорным смоляным вихром. Так когда же вдруг он стал выше Бьянки на целую голову? Она могла поклясться, что видела медальный профиль и прямую осанку взрослого мужчины, и был он так хорош собой, что все Дон Жуаны всех опер на свете могли сесть в уголке и поплакать от зависти. Но стоило Ядовитому Скорпиону, обернуться к этому мужчине, как в глаза ударил яркий свет, а ее руку сжала ладошка Реборна. — Бьянки, ты спишь уже? Чаоссу! Я чувствую себя святым Николаем…***
Чем дольше Реборн наблюдал за своей спутницей, тем меньше ему нравилось всё происходящее. Он был готов к тому, что Бьянки Ядовитый Скорпион одержима идеей об убийстве. Он давно подозревал, что карьера киллера этой девушке оказалась не по силам, что семейная традиция сломала ее психику в зародыше. Но к тому, что эта дурочка нанюхается своей же наркоты, Реборн готов не был. Проследив за мэтром Роберто, который удалился через служебный выход, держась под ручку со своей избранницей и за сердце, они выпили еще по бокалу вина и церемонно пожали руки. Дело было на мази. Ему удалось незаметно сдернуть и вышвырнуть розу в воду, когда Бьянки садилась в гондолу, постреливая глазами на Моретти. Чаоссу! Да она сама для себя опасна!.. — Реборн, мой цветок!.. Я его где-то обронила! Леон юркнул с лацкана на ладонь, прикинулся блестящей брошью с жемчугами и изумрудами. Пятно на платье снова оказалось замаскировано, но Бьянки выдала новую мысль: — Да она выглядит на целое состояние! Реборн, а я уже сто лет не была в казино! Поедем? Жаль, если наш вечер окончится так скоро!.. Приколов украшение на грудь, она так склонилась к самому носу Аркобалено, что отказывать было бы верхом беспечности. Оставить девушку под «порошком Купидона» (будь он неладен!) одну в доме, значит искать ее с утра по полицейским участкам в лучшем случае. — Чаоссу! Гондольер, правь в «Золотую птичку»! Моретти кивнул и затянул песню на редкость гнусавым голосом, забыв о проигрывателе, спрятанном под скамейкой. «Халтурщик! Надо снизить ему плату», — решил Реборн. В этом притоне его, по крайней мере, хорошо знают, и никто не станет задавать лишних вопросов, а уж тем более, приставать к спутнице Реборна. А рулетка и пара бильярдных столов с баром — уже достаточно для насыщенного вечера. «Всё под контролем! В худшем случае, люди решат, что она — моя любовница, но папочке мы об этом не скажем. Хаос! Я уже и забыл, как это бывает», — думал он, крутя бакенбарду. Хамелеон с груди хохочущей Бьянки фривольно подмигнул и покосился на ее ногу, открытую разрезом от щиколотки и до самого Милана.