Under Control

– Слушай, ботаник, обязательно ли быть настолько раздражающе умным? – Лиам даже не знает, кто этот парень. Очевидно, он новенький в школе и так же очевидно, что он присоединился к банде Зейна. А их священный долг, своеобразное посвящение – унизить кого-нибудь столь забитого, как Лиам. Унизить прилюдно, на глазах у как можно большего количества. И если Зейн посчитает это достаточным – человек будет принят. Лиам знает об этом обряде уже очень давно – и далеко не первый раз становится его жертвой. Почему он привлекает внимание очень многих новичков, пытающихся пробиться к Зейну – неясно. Лиам даже не считает, что выглядит так уж беззащитно: в нем 1,80 роста, он не болезненно худой и не носит мешковатые свитера. Очевидно, причиной является его привычка смотреть чуть снизу, будто исподтишка. И случается то, что случается. – Ботаник, по-моему, мой вопрос адресовывался тебе, - злобно прищуренные глаза изо всех сил пытались просверлить дырку в черепе Лиама. Но ему на это изображение вселенской ненависти было плевать – сейчас занимало его совсем другое: не хотелось вступать в прямой конфликт и привлекать к себе слишком много внимания, как к обиженному и униженному. Но и просто принимать удары и пинки значило ещё большее унижение. В голове у Лиама была пустота – ни одного верного шага, ни одного правильного решения. Он уже почти отчаялся, укладывая на чаши весов идею ответить и идею молча перенести все происходящее. Мысли в голове путаются, поэтому он просто открывает глаза и встречает взглядом стоящего чуть поодаль Зейна. Тот никогда не вызывал у Лиама симпатии, даже интереса. Он был одним из тех, про кого Пейн считает все более, чем очевидным. Никаких открытий, никаких новых граней Лиам искать не хочет – поэтому и выбирает в качестве способа подняться на вершину путь не через него. Но сейчас он смотрит – как-то странно, чуть прищурившись, не показывая удовольствия от происходящего – и над этим взглядом стоит поразмышлять. А потом Лиам чувствует резкий удар в живот и успевает подумать, что без его участия перевесила чаша, на которой лежал завет про «подставь другую щеку». Удары повторяются – и он не в состоянии думать, голова все так же пуста. Из этого анабиоза его выводит только голос, звучащий слишком резко, слишком громко для сознания. Голос Луи. – Пусти его. Просто пусти его, - в голосе Луи чувствуется настоящая злость. – Если ты сейчас же этого не сделаешь, я клянусь, я оторву тебе яйца и подвешу их на заборе. Лиам пытается приподнять голову, но у него не хватает сил, поэтому он просто слушает. – Вы осточертели мне, чертовы мудаки. Каждый в этой школе боится сказать слово против вас, и знаете, я достаточно молча наблюдал за этим, - голос Луи чуть отдаляется, и Пейн уже даже не силится ничего понять, просто осознает, что удары прекратились, да и хватка ослабла, а значит, он может безвольно сползти на пол. – Малик, ты просто ублюдок, – Луи стоит напротив Зейна, ниже него на полголовы, но достаточно уверенный в себе, чтобы выглядеть выше и весомее. – Ты считаешь, что если между нами заключено перемирие, то ты можешь просто так всегда и всех бить? – Решил защищать униженных и оскорбленных? – Зейн ухмыляется. – Что-то раньше тебя не особо это волновало, Томлинсон. – Раньше было раньше, - голос Луи не теряет уверенности, и Пейн невольно восхищается его способностью не реагировать на откровенные провокации. – Ты считаешь все это нормой. Кому ты мстишь и за что? Что с тобой, блять, не так? Не дожидаясь ответа Малика, он подходит к Лиаму, собирает бумаги, разлетевшиеся из рюкзака и почти силой поднимает его на ноги: – Пойдем со мной. Если очень больно – обопрись на меня. Отсидишься в футбольной раздевалке, а потом мы решим, что делать дальше. Лиам неглубоко вздыхает – все ещё очень больно делать любые резкие движения, и пытается отказаться: – Я не думаю, что это хорошая идея, Луи. – Это прекрасная идея. Я считаю тебя своим другом, окей? Так что просто пойдем со мной. Сам или помочь? Лиам делает пробный шаг и осознает, что вполне в состоянии передвигаться без помощи Томлинсона. Луи понимает это, поэтому просто подхватывает рюкзак, подходит к Зейну и буквально тычет в него пальцем – и это могло бы смотреться смешно и нелепо, если бы Луи не был так откровенно зол: – Если у тебя есть проблемы с людьми, то разберись со своей головой, а не мсти тем, кто ни в чем не виноват. Изживи свои комплексы, Зейн. А пока что – иди нахуй. Просто иди нахуй. Томлинсон возвращается к Лиаму, который ждет, прислонившись к стене, и, слегка поддерживая, быстро уводит его, несмотря на протесты. Зейн чувствует себя так, будто он получил под дых. Он не первый раз видит Лиама в компании Луи, но это первый раз, когда они так откровенно объявляют о своем знакомстве. И это вызывает у Зейна страшную смесь боли и злости. И ненависти. Слепой, почти черной ненависти к Томлинсону. Между ними никогда не было этого чувства – просто соперничество, но сейчас она подняла свою голову и вгрызлась зубами в стенки желудка. Вгрызлась так, что захотелось мстить. И ударять так же больно. *** – Ты не должен был этого делать, – Лиам сидит на низкой лавочке и смотрит на Луи, который меряет шагами раздевалку. – Ты абсолютно бессмысленно подрываешь свою репутацию. – Почему бессмысленно? – Томлинсон не останавливает свой взгляд ни на чем, будто смотря сквозь предметы, и, если ему так все равно, как он пытается сказать, то что его так волнует? – Лиам, это не может быть зря. Зейн просто утомил меня, утомил всех в этой школе. И я не мог поступить по-другому, ты сам знаешь. – Ты мог, ты ведь поступал по-другому много лет. Луи останавливается и смотрит прямо в глаза: – Это упрек? – Это констатация факта, – Лиам тяжело вздыхает и поднимается, намереваясь уйти. Многовато приключений для того, чтобы спокойно вернуться на занятия сейчас. Луи хватает его за руку в попытке удержать и тут же одёргивает её – он даже не понимает, зачем попытался это сделать. Как будто просто он просто должен объяснить Лиаму все именно сейчас. – Ты можешь выслушать меня? Да, я сделал это не потому, что я устал, а потому что мы общаемся с тобой, а они просто не могут трогать тех, с кем я общаюсь. – Они не в курсе, что мы общаемся, Луи. – Прекрати упрекать меня! Я сделал это ради тебя! Не для себя, Пейн, не для того, чтобы поднять свой авторитет – ты же знаешь, где он, не для того, чтобы… Луи не договаривает. Просто не успевает. Он чувствует руки Лиама на своих щеках, чувствует губы Лиама на своих – тот слишком напорист и быстр, чтобы Луи успел что-то изменить. Мысли в голове Томлинсона сталкиваются друг с другом, мечась между стойким желанием оттолкнуть (это сложно, потому что руки Лиама уже переместились на затылок и держат достаточно крепко, чтобы попытка оттолкнуть превратилась в борьбу) и ответить (потому что, в конце концов, это его первый поцелуй с парнем, и Луи думает, что можно было бы взять от этого момента все). Лиам целуется умело – не то, чтобы Луи знал, как целуются парни, но ему определенно нравилось. Не было нерешительности – была сила. Не было попыток просто плыть по течению – Лиам вел. На долю секунды Луи удивляется, почему в его голове так много мыслей, сколько времени прошло и что в принципе происходит, а потом с силой кусает Лиама за губу. Это точно нельзя расценить как попытку заигрывания – Томлинсон чувствует во рту вкус крови и, наконец, почти отпрыгивает от Пейна. Лиам смотрит, почти не моргая, глаза слегка бешеные, и Луи чувствует внутри себя немного страха – кажется, что в следующий момент Лиам может так же неожиданно ударить. Кажется, никто из них не знает, как поступить дальше. Луи отстраненно думает, что он прогулял урок, что, наверняка, ему придется отрабатывать, потому что ему нужны идеальные баллы, что сегодня мама обещала уйти с девочками куда-то гулять и дать ему свободу на вечер (которая, на самом деле, ему не нужна). Он думает обо всем и ни о чем. Потому что единственное «все», которое сейчас важно – это то, что произошло между ним и Лиамом. То, чему он не может найти объяснения. То, что ломает все, что они строили эти две недели, и неизвестно, становится ли фундаментом для чего-то ещё. Но он не хочет и не в состоянии думать об этом. Он не знает, почему, у него стойкое ощущение, что в груди образовалась дыра. Та дыра, которую он заполнял своими секретами, своими тайнами, своими мечтами, в которых он не всегда решался признаться даже себе. Та дыра, в которой бережно хранились мысли о том, что его первый настоящий поцелуй с парнем случится тогда, когда он будет готов, с тем, кто будет любить его. А сейчас все то, что можно было хранить, доставать перед сном, прокручивать в своем мозгу и даже не считать наивностью – все оказалось в момент утерянным. Когда тебе 18, ты устаешь ждать первого поцелуя с по-настоящему интересным тебе человеком, устаешь ждать первых отношений с по-настоящему интересным тебе человеком, устаешь ждать первого секса с по-настоящему интересным тебе человеком. Но когда тебе 18, и часть ожиданий у тебя забирают – ты не испытываешь благодарности. Теперь Луи Томлинсон знал точно – в этом случае ты не испытываешь ничего, кроме… Ты не испытываешь ни-че-го. Чувствуешь пустоту, трогаешь пустоту руками в попытке нащупать то, что было там ещё 5 минут назад, пытаешься заполнить пустоту бесполезными мыслями. А потом просто уходишь. И Луи уходит. Он больше не смотрит на Лиама, не смотрит в зеркало на выходе, как привык делать это за много лет, он забывает сумку на лавке. Единственное его желание – оказаться подальше отсюда прямо сейчас. И он следует ему. Наконец-то, он не задумываясь следует тому, чего хочет только он. *** В доме накурено. Луи практически раздвигает руками дым в попытках найти хоть кого-то знакомого. Его попытки не увенчаются успехом – вокруг слишком много незнакомых лиц, рядом с ним трется какая-то левая блондинка, а он даже не отталкивает её. Цель одна – напиться и забыть. Сейчас, спустя два часа после «происшествия в раздевалке», как называет это про себя Луи, вся та гамма эмоций значительно притупилась. Казалось, что об этом можно забыть, как о не самом приятном сне. О Лиаме Пейне можно забыть. Выпихнуть его из своей жизни так же бесцеремонно, как он туда вошел. В конце концов, он еще не успел там прочно обосноваться, так что, это должно быть легко. И Луи просто не вспоминает о том секундном желании ответить. Его не было, если никто об этом не знает. – Томлинсон! – на плечо опускается рука, которая кажется слишком горячей через тонкую ткань футболки. Луи сразу же может догадаться, это Майк. Только он рисковал называть Луи по фамилии, только у него были такие отвратительно горячие и чуть влажные ладони. Эта загадка не была проблемой. – Томлинсон, ты решил почтить нас своим вниманием? С чего такие чудеса? – Просто подумал: почему бы не отдохнуть? – Луи старается усмехнуться как можно беззаботнее, но даже если у него не получается – в таком пьяном состоянии, в каком сейчас Майк, сложно распознать неискренность. – Ну наконец-то, Томлинсон. Я уж думал, ты совсем зашьешься в свои тренировки, – Луи думает, что страсть Майка к называнию его по фамилии какая-то нездоровая, но молчит в ответ. В конце концов, тот все равно забудет, даже если Луи запретит ему так обращаться. – Пить будешь? Луи утвердительно кивает, не размениваясь ни на какие уточнения – он точно знает, что сейчас ему принесут все, что нужно. В какой-то степени он любит такие вечеринки – это всегда помогает расслабить мозг, забыть о том, какое на нем давление. Ему нравится то, что можно не думать, просто пить, просто курить травку. Единственное, чего делать нельзя – трогать всех парней, находящихся в радиусе километра. То есть, нельзя откровенно лапать вообще никаких парней. Но Луи преуспел в контролировании настолько, что, даже будучи практически неадекватным от количества выпитого, он ни разу не прокололся. И почему-то он думает, что этот успех стоит отпраздновать именно сейчас. И очень масштабно. *** Спустя три часа, неизвестное количество алкоголя и танцы на столе, Луи забывает, что было что-то «до» этой вечеринки. Спустя три часа, неизвестное количество алкоголя и танцы на столе, Луи чувствует себя как никогда свободным от любых обязательств. Спустя три часа, неизвестное количество алкоголя и танцы на столе, Луи обнаруживает себя наедине с той самой блондинкой, которая старательно терлась возле него. Его все устраивает. Он слышит, как она шепчет что-то, больше похожее на бессвязный бред, чем на полноценную речь, и смеется. Все это кажется ему на самом деле смешным – даже когда он вспоминает раздевалку. Ведь это действительно забавно – ещё днем его целовал какой-то невнятный ботаник (ничего внутри Луи не протестует, когда он думает о Лиаме так), а сейчас он на полпути к сексу с шикарной девушкой. Луи переводит взгляд на её грудь – она размера третьего, не меньше! – и это тоже смешно. В большей степени потому, что Луи просто хочется ткнуть в неё иголкой, чтобы проверить, не сдуется ли она. Никакого восторга и возбуждения. – Луи, давай же, почему мы стоим, Луи! – блондинка, чье имя Луи все ещё силится вспомнить, тащит его к кровати. – Не стой, давай просто… Её бессвязный бред перестает быть смешным и начинает раздражать. Она слишком настойчива, но настойчива как-то по-женски, отвратительно пытаясь одновременно руководить и угождать ему. Но внутри него сидит мысль о том, что он мог бы сделать это. В его крови достаточно алкоголя, в его легких все ещё чувствуется слабый привкус травки, в его мозгу происходят коллапсы, он почти готов. В голове всплывают какие-то кадры из просмотренного порно – и он чувствует прилив возбуждения. Ему даже плевать, что рядом с ним сейчас девушка – если не сосредотачиваться на этом, все может получиться. Поэтому Луи вытягивает вперед руку и легонько толкает блондинку на кровать. Почти одновременно с этим в комнату открывается дверь. Девушке абсолютно все равно – Луи думает, что она просто не слышит, яростно пытаясь расстегнуть слишком мелкие пуговки на кофте. А Томлинсону даже лень поворачивается. Он знает негласный кодекс тусовки – если комната занята кем-то, просто выйди и найди себе другую комнату. Поэтому Луи замирает на пару секунд, ожидая, пока дверь хлопнет снова. А потом поворачивается к девушке на кровати: – Почему ты перестала раздеваться? – голос чуть-чуть хриплый, и он думает, что наверняка сорвал его, горланя песни. – Может продолжим то… Луи поворачивается и видит, что девушка беззастенчиво спит. Она просто взяла и уснула, не дожидаясь, блять, секса. Томлинсон злится. Томлинсон в невероятной ярости. Томлинсон готов убить эту спящую сучку. Почему его планы должны срываться таким образом? Почему он, в конце концов, не мог довести до конца то, что было бы предельно правильным и даже нужным сейчас? Но другая часть его мозга настаивает на том, что он должен радоваться. «Ты не облажался, тебе не пришлось оправдываться, почему у тебя не встал, ты не провалился по полной в своей попытке сделать вид, что все хорошо». – Заткнись! – Луи утыкается лицом в руки. Он ненавидит Лиама Пейна. Его мир в очередной раз был пробит. Все стены, которыми он себя окружал, сломались и рассыпались – оказалось, что они были несостоятельны все это время. Оказалось, что его системы, шифры, кодовые замки можно взломать, вынести самое дорогое и даже не потрудиться закрыть за собой и создать иллюзию неприкосновенности. Это злило, это раздражало и это создавало полное ощущение собственной никчемности. Луи Томлинсон, звезда футбола, капитан команды, образец идеальности, мечта девушек – был для себя никем. И сейчас ему не хотелось оставаться здесь. Весь алкоголь как будто улетучился куда-то из его организма. Ему хотелось спать, спать, забыть все происходящее, спать, не думать, спать, спать, спать. Он должен был выбраться отсюда. Он дойдет до дома пешком. Главное – не оставаться здесь, с этими людьми. Они были пустыми. Но, в отличие от него, ещё недавно наполненного до краев, они и не знают, что такое этот внутренний сейф. Им легко. Луи ненавидит и их тоже. *** Утро начинается плохо. Если честно, Луи предпочитает термин «отвратительно». Или «мерзко». Все те слова, которыми описывается это состояние после тусовок, которые закончились не самым лучшим образом. В нем странным образом смешивается ненависть ко вчерашнему алкоголю, к Лиаму и к самому себе. Он слышит за стеной, как бегают сестры по комнате, и испытывает острую потребность положить на голову подушку и просто уснуть. Остаться в одиночестве. Но это очередной день, когда надо встать, собраться и надеть маску Луи Томлинсона – такого, каким его знают все. Луи не уверен, что готов, но просто не может позволить себе проявить слабость. Не сейчас. Достаточно того, что Лиам вывел его из равновесия – не стоило ещё и давать ему это понять. *** Было бы странно, если бы в школе что-то изменилось за неполные сутки, во время которых Луи в ней отсутствовал. Но он заходит туда с полной уверенностью, что что-то будет не так, как раньше. Однако ничего не меняется: к нему все так же подходят поздороваться, что-то спрашивают на счет команды, интересуются, как его голова, после вчерашней вечеринки. Ответы Луи не отличаются разнообразием, это скорее универсальный набор: привет, хорошо, хорошо, окей, хорошо, пока. Как два дня, месяц, год назад. Лиам стоит, опершись о стену у входа в кабинет биологии. Он выглядит абсолютно расслабленным, в его ушах наушники и это вызывает в Луи новую волну почти неконтролируемой злости. По какому, черт возьми, праву, он так спокоен, разрушив чужой мир? Почему он может слушать музыку, почему он выглядит так, будто в его жизни все в порядке, а Луи должен собирать себя в кучу? Все это вырывается из-под контроля. Футболка Лиама отлично сжимается в кулаке – в голове у Луи мелькает мысль, что, возможно, производители думали о том, что это будет происходить, когда создавали её. Он ещё крепче сжимает пальцы и чуть дергает – ворот уже почти трещит, и Луи хотел бы порвать его. Лиам смотрит на него непонимающим взглядом, но даже не пытается спрашивать о чем-то. А Томлинсон просто молча тащит его в раздевалку. Там его мир разрушился – там он и соберет его обратно. Когда почувствует, как кулак проходится по лицу Лиама, когда скажет ему все, когда поставит его на место и доходчиво объяснит, что ботаники просто не должны целовать капитанов школьных команд, ломать мир капитанам школьных команд и думать, что это закончится ничем. Спина Лиама встречается со шкафчиками очень громко – в полной тишине уже начавшегося урока это похоже на выстрел. Луи смотрит прямо на него. Желание ударить слегка притупляется, но желание доказать Лиаму, что нельзя просто без стука вламываться в чужую жизнь и все там портить, стало только острее. И Луи ждет объяснений. Он думает, что Лиам должен понять это сам. Он не хочет задавать вопросов – он хочет услышать то, что скажет Лиам. Но Лиам будто издевается – молчит и смотрит с долей какого-то катастрофического непонимания во взгляде. И Томлинсон срывается в очередной раз. Он просто подскакивает и бьет. Удар получается не сильным, но он видит, как испуганно жмурится Лиам, чувствует, как костяшки ударяются о скулу и понимает, что это недостаточно. Слишком мало, чтобы отомстить. Он снова заносит руку и не может ударить. Он на секунду вспоминает Лиама. Он переносит удар на шкафчик и на секунду не видит ничего из-за боли. Перед глазами бегают пятна, костяшки кажутся раздробленными в пыль, дышать невозможно. – Черт тебя возьми, Лиам Пейн! Кто вообще сказал тебе, что так можно жить! Ты просто вломился и, блять… – Луи не хватает дыхания закончить фразу. Он чувствует себя истеричной девочкой после неудачного поцелуя. С той разницей, что девочки не чувствуют себя разрушенными и не бьют потом тех, кто целовал их. – Луи, если это проблема… – Ты проблема! Зачем ты пытаешься сломать все вокруг себя?! Я понимаю, почему тебя не любят в этой школе! Ты несешь разрушение! – Луи вкладывает в эти слова всю свою злость. Он просто хочет вернуть Лиаму то, что тот заставил его испытать. – Кто тебя вообще просил появляться рядом со мной? Голос Луи становится все громче, он выплевывает эти слова почти в лицо, приблизившись так, что между ними практически не остается расстояния. Он не контролирует происходящее, поэтому приходит в себя только тогда, когда видит глаза Лиама прямо напротив своих собственных, слишком близко, чтобы это расстояние можно было просто проигнорировать. И у них не получается. Очевидно, что ни один из них даже не осознает, что сделал, пока их губы не сталкиваются. И Луи приходится просто сдаться – забыть о том, сколько стен все ещё осталось вокруг него, не вспоминать, как безвыходно все было ещё вчера и падать, падать, падать в эту бездну. Он знает, что из этого уже нельзя будет выбраться. Внизу острые камни, все те, которые Луи скидывал туда в течение многих лет. И он обязательно наткнется на них. А потом это нельзя будет оправдать случайностью, неудачным стечением обстоятельств, нельзя будет спихнуть на Лиама. Придется принять и жить с этим дальше. Он сильнее прижимает Лиама к шкафчику, чувствует, что тот как-то сдавленно выдыхает ему в рот – это, наверняка, больно, на его спине, наверняка, синяки и Томлинсон думает, что это такая маленькая месть за его костяшки и разрушенный мир. Он старается вести, старается завладеть ситуацией, чтобы обезопасить себя в этом падении хотя бы чертовым парашютом, и Лиам позволяет ему. Лиам-проблема. Лиам-я-разрушу-твой-мир-одним-своим-действием. Лиам-я-действительно-хорошо-целуюсь-для-ботаника. Луи все ещё не хочет признаваться себе, что происходящее кажется ему самой естественной вещью на свете, но все равно наслаждается. Как будто из падения это вдруг превращается в полет – Луи нравится так летать. Он уже готов. Готов попробовать, если Лиам предложит. Готов предложить сам. Как будто вся его вселенная в момент сменила орбиту и теперь вертится в совершенно ином направлении. И он готов поверить, что всегда знал, что так и будет. Лиам отрывается от него первым. Луи немного вздрагивает, потому что, черт побери, это как тот самый момент окончательного падения – он почти чувствует спиной камни своих страхов и сомнений. Он даже боится поднять глаза – это слабость, но сегодня день, когда Луи мирится со многим, и с этим тоже. Он ждет, когда внутри него раздастся голос, который начнет бить тревогу и почти сумасшедшим голосом кричать «Ошибка! Ошибка! Ошибка!» и даже возможно что-то про срочную эвакуацию сознания, но этого не происходит. Вместо этого он слышит тихий голос Лиама. Он не сразу понимает, что тот вообще что-то говорит, просто чувствует легкую вибрацию, которая отдает в его грудь из груди Пейна. Это совсем незнакомое ощущение – Луи сосредотачивается на нем вместо слов, а потом осознает, что надо слушать и слышать, слушать и анализировать, слушать и отвечать, в конце концов. – Мы можем куда-нибудь сходить вечером? Наверняка, это звуковые галлюцинации. Луи понимает, что это назначение первого в его жизни свидания с парнем. Луи думает, что придет домой и выпьет за это. Луи думает, что завтра нужно сдавать проект по истории. Луи думает, что не хочет отказывать. – Я, – голос срывается, поэтому он откашливается и пробует снова. – Я думаю, я согласен. Можно сделать все завтра утром или… Он решается поднять глаза и видит, что Лиам улыбается. И это как будто выдергивает Луи из-под колпака, в котором они находились. Но он не чувствует себя раздетым – скорее, наоборот, как будто его оголенные раньше нервы вдруг покрылись тонкой тканью, которая предохраняет их от всего. Томлинсон расслабляет плечи – он не замечал, что все это время они были сведены, и, кажется, он чувствует боль в каждой их части. Руки Лиама отпускают его талию, он отходит на шаг назад и между ними вдруг появляется немного неловкости. А потом Луи улыбается в ответ – просто потому, что он так хочет, просто потому, что, оказалось, его можно было склеить, просто потому, что они идут на свидание вечером. – В семь. В семь у моего дома. Я напишу тебе адрес. – Я знаю его, – хмыкает Лиам. Луи решает не комментировать это, просто улыбается еще шире и уходит, мягко прикрыв за собой дверь. А потом думает, что если когда-то станет богатым и знаменитым, то на двери этой раздевалки можно будет повесить табличку: «Как закалялся Луи Томлинсон».