Under Control

Впервые за долгое время Луи может сказать, что он живет. Не то чтобы скрывать свои отношения (он все ещё не уверен в том, что происходит, потому что – «подождите, это слишком быстро, как это вообще вышло?») было его главной мечтой. Но хорошо, когда вообще есть, что скрывать. Он не чувствует к Лиаму безумной страсти и не надеется, что это любовь на всю жизнь – но рядом с ним отпускают какие-то внутренние демоны, и да, он чувствует, что простое существование прекратилось. Иногда Луи сравнивает себя с Ханной Монтаной – Лиам смеялся над этим сравнением, когда он попытался рассказать, так что он старается больше не поднимать эту тему, но не может прекратить об этом думать. Свой секрет он хранит так же тщательно. В школе ничего не меняется – он все так же является образцом и примером, девочки все так же запихивают ему в карманы записки, где иногда довольно-таки откровенно предлагают встречу не только для разговоров, футбольная команда по-прежнему тренируется, но другая часть его жизни становится совершенно иной. Они встречаются с Лиамом каждый день: разговаривают, целуются, смотрят кино, целуются. Все развивается не слишком быстро, но Луи устраивает этот темп. Не то чтобы он не думает о большем. Он размышляет об этом регулярно с тех пор, как ему исполнилось 14, вообще-то. Но отчего-то Лиам так и не стал ни объектом его эротических фантазий (все по-прежнему туманно и неясно – Луи так и не научился представлять никого конкретного), ни даже снов (можно радоваться – подсознание не действует отдельно от остального мозга). Однако, он не против попробовать. Все равно его идеальные планы о первом поцелуе и первых отношениях рухнули (нет, абсолютно точно Томлинсон доволен всем, что сейчас происходит, но это не та утопическая картинка, которая могла бы быть), так почему бы не завершить начатое неидеальным сексом? Лиам джентльмен. Иногда до такой степени, что у Луи сводит зубы и он хочет тряхнуть его хорошенько за плечи. За эти две недели таких моментов было даже слишком много. «Лиам, не открывай передо мной дверь!», «Лиам, не отодвигай мне стул», «Лиам,матьтвоюможеттрахнемся?». Как будто это накатанная дорожка, и они скользят от остановки до остановки. Поцелуй, свидание, секс. Но, где-то после свидания, колеса сдулись, лезвия сточились, а они затормозили. И не двигаются с места. Луи не знает, против ли Лиам. Он не спрашивает, вообще-то. Потому что – это все новое, совсем новое, то, о чем он никогда не решался говорить вслух. И вдруг перебороть в себе все эти ограничения, разрушить заборы, распилить решетки – не так-то просто, на самом деле. – Капитан, ты уходить не собираешься? – голос резкий и неприятный. Луи с закрытыми глазами узнает Тайлера – одного из игроков команды. – Мы уже уходим. – Можете меня не ждать, - Луи отвечает, не открывая глаз. Тайлер хмыкает что-то, кажется, соглашаясь. Через несколько минут шумная толпа закрывает за собой дверь. Наверняка, Лиам ждет его уже слишком долго – Луи раздражен на «товарищей», которые собирались так медленно. Сразу после хлопка двери он подрывается со скамейки, начиная порывисто и слишком резко скидывать в сумку вещи. Он благодарит Бога за то, что футбольная форма не похожа на гидрокостюм, и снимается легко и быстро. И где-то в середине этой благодарности, он чувствует холодные ладони у себя на талии. Первая реакция – испуг. Это всегда был испуг, всегда будет испуг. Луи предпочитает думать, что это заложено в инстинкте самосохранения, а не в его личном инстинкте «луисохранения от выхода из шкафа». Но несмотря на это чувство, он не спешит поворачиваться. Он узнает. Касание рук знакомое – и в то же время чужое. Он еще не чувствовал их без слоев одежды, но даже за две недели он успел привыкнуть, что только Лиам может так неловко сжимать пальцы, как будто боясь перейти какую-то черту. Но сейчас черта как будто из песка, раздуваемого ветром, – она размазывается, становится прозрачной и почти незаметной. Возможно, это потому, что Луи стоит полуголый – одни футбольные шорты и кроссовки. Возможно, потому, что эта раздевалка, черт побери, всегда будет так или иначе связывать их. А возможно, это потому, что когда Луи, наконец, поворачивается в этом полукольце из рук, взгляд Лиама совсем незнакомый – напряженный, немного жалостливый (это выражение просто невозможно оттуда убрать) и чуть темнее, чем обычно. Если бы Томлинсон имел в этом опыт, он бы мог точно говорить о том, что это желание. Но даже не имея – он может биться об заклад, давать на отсечение руку – это оно и есть. Лиам не отводит взгляд. Луи старается даже не моргать. Лиам открывает глаза шире. Луи чуть прищуривается. Лиам медленно опускается на колени. Луи борется с апокалипсисами. Все летит к чертям – и возрождается из пепла. Руки Лиама чуть подрагивают – уверенность, которую он излучает, как будто просто не успела остановить дрожь в кончиках пальцев. Пальцы Лиама прохладные, и, когда они касаются боков, цепляясь за резинку шорт, Луи вздрагивает. Он все так же не отрывает взгляда от глаз Лиама – тот на коленях перед ним, Луи мог бы чувствовать власть, но ощущения диаметрально противоположные – он ощущает полную зависимость от чужих действий. Лиам тянет шорты вниз – и Томлинсону хочется осесть, потому что в ногах безумная слабость, как будто кто-то ударил под колени. Вместо этого он просто упирается спиной в шкафчик. Луи осознает, что в определенный момент Лиаму придется отвести взгляд – но пока он настолько поглощен этим ощущением, что не хочет разрывать зрительный контакт. А потом Луи перестает думать, потому что лишается последней защиты – его боксеры где-то внизу, и не сказать, что его это сильно волнует. Хотя, разумеется, такое не может не волновать. Он находит применение своим рукам – волосы Лиама совсем короткие, Луи чувствует их под своей ладонью, и это ощущение еще быстрее отключает его от реальности. Лиам все еще смотрит ему в глаза, его рот горячий и мокрый – и все это слишком. В первую секунду Луи просто отключается. Эти ощущения слишком новы. Это очень далеко от того, как он себе представлял. Это не так, как ласкать себя самому. В этом больше… Больше всего. Ни одна фантазия никогда не встанет рядом с Лиамом, чьи зрачки невероятно широкие, чей язык выписывает какие-то непонятные узоры, будто чертя заклинания, которые в определенный момент просто убьют Луи. И он понимает, что не выдержит долго. Ему всего семнадцать, у него нет опыта, и все эти ощущения просто слишком огромны. Луи пытается предупредить Лиама руками, почти в панике делая попытки оттолкнуть его голову. Но тот как будто не замечает этого, из всей реакции Луи улавливает только какое-то странное хмыканье – оно отдает у Лиама во рту, и это самое странное, что он когда-либо испытывал. Оно и становится последним камнем, положенным в стену удовольствия. И Луи кончает, неразборчиво выстанывая что-то, сам не понимая, что именно. Он слышит, как Лиам закашливается, но это просто не способно привести его в чувство. Послеоргазменный шок еще слишком силен. Луи очень хочется сползти на пол, но в нем снова просыпается Луи-я-должен-быть-собран-Томлинсон, поэтому он заставляет тело слушаться и концентрируется на том, чтобы подтянуть шорты. Сейчас это действие почти невыносимо тяжелое для него, но он справляется – и это как плюс в его карму, как то, чем он может гордиться сейчас и всегда. Еще сложнее заставить себя двигаться в сторону душа. Не то чтобы Луи думал, что оставить Лиама, сидящим на коленях на холодном кафеле раздевалки – это самая лучшая идея. Не то чтобы Луи вообще подумал о Лиаме в этот момент. Он делает воду в душе как можно более холодной и садится на пол в душевой кабине. Это помогает собрать мысли в единое целое, и все, о чем он сейчас думает – это «Лиам, будь гордым и уйди» и «Пожалуйста, только не разговоры». Он изо всех сил тянет время: остается в душе до того момента, пока губы почти не синеют, нарочно медленно вытирается и надевает белье. И медленно, медленно открывает дверь. А потом видит, что Лиам все еще там. Он сидит на лавочке, откинув голову на шкафчики. Его глаза закрыты, и на долю секунду у Луи мелькает надежда, что тот уснул, и можно тихо уйти. А потом понимает, что раздет – значит, сейчас придется хлопать шкафчиками, доставать свои вещи, и даже если Лиам дремлет – он проснется. Это почти раздражает – черт побери, неужели все не понятно? Хотя все на самом деле непонятно. Луи и сам не знает, почему ведет себя именно так. Он хотел этого. Ему понравилось это. Но отчего-то, именно сейчас, хочется закрыть уши и глаза руками и делать все, что угодно, чтобы не разговаривать. Спрятаться в свой кокон, устроиться там с комфортом, и игнорировать, игнорировать, игнорировать все то, что должно менять его жизнь. Примерно так он и поступает. Абсолютное игнорирование того, что в комнате есть кто-то (и уж тем более, что этот кто-то – Лиам Пейн, 20 минут назад отсосавший ему в этой самой раздевалке) удается ему более, чем успешно. Он чувствует, что Лиам открыл глаза и наблюдает за ним – взгляд не то чтобы прожигает дыру в спине, но чувствуется вполне отчетливо, будто Лиам нарочно хочет заставить его обернуться. Но Луи борется. Луи сражается и даже выигрывает. Луи одевается за 5 минут – это абсолютный рекорд, и уже почти уходит. И именно в дверях слышит голос Лиама. – Ты не сможешь игнорировать меня всегда. Как и тот факт, что тебе понравилось. «Луи, ты ведь не против?», «Луи, я был хорош?», «Луи, повторим или не стоит?». Не то, чтобы Луи не считал, что они должны поговорить. Наоборот. Но не сейчас. Пускай это случится чуть-чуть позже, когда он отпустит себя окончательно. Дверь закрывается тихо. Лиам слышит удаляющиеся шаги Луи по коридору. Все в очередной раз идет не так. И никто не может точно сказать, почему. *** Зал до безумия прокурен. Кажется, клубы дыма можно трогать руками, жевать воздух, который вдыхаешь, и выплевывать его, как жвачку, которая потеряла вкус. Из различимого – только силуэты. Никаких лиц, никаких условностей. Это все легко, правильно, так, как надо. Люди передвигаются почти на ощупь – периодически чувствуется, как кто-то хватает тебя за локоть, слышатся возгласы вроде «Извините, обознался» и «Блять, а где тогда..?» Лучшее место на Земле. Место, где люди – это всего лишь условные картинки, которые (если они, конечно, тебе симпатичны) займутся с тобой сексом. Здесь нет ярлычка «рабочий», ярлычка «бизнесмен», ярлычка «проститутка». На всех висит один, совершенно другой по своему характеру, сближающий и одновременно отталкивающий их друг от друга – «гей». Абсолютно неважно, как часто ты говоришь об этом в реальной жизни. Одни из этих людей-теней идут по жизни, гордо неся в правой руке радужный флаг, а левой поправляя боа, другие прячутся со случайными партнерами по клубам, подобным этому, и подворотням. Но здесь они все находятся в абсолютно равном положении. Гарри Стайлс чувствует тут легкость. Когда тебе 24, но груз ответственности на твоих плечах около тысячи тонн – ты не выдерживаешь долго. Когда тебе 24, и трагедии в твоей голове делятся между тобой, тобой и, кажется, еще тобой – ты вынужден искать расслабления. Когда тебе 24, а за твоими плечами не стоит милая девушка, подносящая по вечерам ужин, а потом сообщающая о своей внеплановой беременности – ты обнаруживаешь себя каждую пятницу в клубе, где воздух гуще, чем коктейли у барной стойки. И это Л-Е-Г-К-О. Стайлс чувствует коленями костлявую задницу какого-то парня – он вертится, пытаясь усесться, не понимая, что все это время его настойчиво стягивают обратно. Парень совсем не в его вкусе – высокий, тощий до невозможности, крашеный в какой-то дурацкий цвет, различимый даже в ужасном освещении клуба. Стайлсу не видно его лица, но ему это и не нужно. Этот парень – точно не кандидат на его сегодняшнюю веселую ночь. Гарри, несомненно, любит мужчин и парней, иногда без привязки к возрасту. Но он до одури ненавидит эту потрясающую навязчивость, свойственную некоторым мальчикам до 20, которые приходят в этот клуб по поддельным документам. Липкие руки, старательно уложенные волосы, сумасшедший взгляд от выпитого спиртного, на которое едва хватило денег в баре – все это не было сексуально привлекательным. На самом деле, это не было привлекательным вообще ни в каком смысле. Парня, наконец, удается столкнуть. Он оборачивается – в темноте его взгляд совсем неразличим, но Гарри может предположить (то есть, Гарри абсолютно уверен), что там смертельная обида. Не то, чтобы в голове у Стайлса сидит желание обидеть кого-то из этих мальчиков – он просто ненавидит ложные обещания. Они не ищут развлечения, они ищут отношений, даже не отдавая себе отчета в том, что это место совсем не подходит для этой цели. Когда тебе 18, ты, очевидно, все еще веришь в лавстори, которая будет похожа на гейский вариант фильмов по книгам Николаса Спаркса. Гарри не хочет обещать это ни одному из них. Зато он может показать, что таких чудес не случается просто так – в клубе и с незнакомцами, которые явно старше тебя лет на 5 и умнее на все 20. Парень отходит, и Гарри, сощурившись, наблюдает, как он мигом оказывается у барной стойки, где стоит мужчина, снова явно старше его. Это все вызывает только усмешку – Стайлс видит подобные ситуации настолько часто, что перестал удивляться уже очень давно. Непозволительно опаздывающий Ник присылает очередную смс с обещанием «абсолютно точно быть через 20 ебаных минут». Гарри переводит их в часовое измерение любовника и понимает, что раньше, чем через час Гримшоу здесь не будет. Стайлс ненавидит танцевать, но здесь он любит играть на грани. Заигрывать, доводить, уходить. Возвращаться, заигрывать, исчезать. Появляться, получать минет в туалете и понимать, что лучше случайного – только случайное, случающееся с завидным постоянством. И сейчас у него есть время на это развлечение. Танцпол как каток. Гарри ненавидит его еще и за то, что ощущение скольжения – это как выбитая почва под ногами, нетвердое стояние на земле, землетрясение интенсивностью в пару баллов по шкале Рихтера. Но здесь кипит жизнь, здесь воздух горячий и терпкий не от сигаретного дыма, а от дыхания людей рядом. Он чувствует тела во влажных футболках, чувствует, как кто-то кладет руки ему на бедра – как будто ему снова 17, и он впервые тут. Эти ощущения накрывают каждый раз, заставляя до боли прикусывать язык, чтобы снова вернуть себя в реальность – в этот раз ты правишь парадом, ты выбираешь, и только тебе решать, кто из этих людей будет с тобой на 15 минут (или, если повезет, на час) сегодня. Этот мальчик танцует так, что Стайлсу становится почти неловко – то ли он до безумия пьян, то ли до безумия хочет не остаться сегодня один. Мальчишка в толпе, но ощущение, что он танцует один, для себя, и в его попытках соблазнения есть что-то инстинктивное – возможно, он и сам не осознает, что делает. Гарри смотрит, пожалуй, слишком пристально (этот парень как будто один из тех немногих подвидов «до 20», которые действительно вызывают интерес), поэтому тот открывает глаза и встречает взгляд. Его глаза сумасшедшие, но в хорошем смысле – Гарри думает, что это должно быть весело. Он любит развлекаться. Он любит смотреть таким мальчикам в глаза, облизывать губы, чуть прищуриваться – действовать по всем правилам. Чаще всего у них одна реакция – они подходят и почти предлагают себя. Потираются бедрами. Проводят руками по телу. Это все как торги, но не на цену, а на собственную выдержку. Уйдешь или нет, доведешь это до большего, чем флирт или остановишься? Чаще всего остановиться не удается. Но Стайлс просто не думает об этом сейчас. Здесь можно жить мгновением, можно не придумывать себе цель, которой необходимо добиться. Просто жить. То, что удается так редко в его обычной жизни, в которой все расставлено по полочкам. Парень подходит ближе, но действует нестандартно – не прижимается, не ведет себя так, будто его важнейшая цель – соблазнить. Он танцует, и танцует сексуально, но в рамках, которых вовсе и нет в этом клубе, но, очевидно, в достатке в его голове. Когда Гарри здесь – он просто ненавидит рамки. Поэтому он подходит ближе – парень делает шаг назад, скорее инстинктивно, чем действительно желая отступить, но это отрезвляет. Сейчас вовсе не время кого-то добиваться, играть в кошки-мышки, ловить убегающих, а потом разрушать Берлинские стены, возведенные у них в голове. Стайлс прикрывает глаза – три секунды на размышления. Решение уйти кажется самым лучшим, самым оптимальным сейчас. Наверняка, очень скоро приедет Ник. У него будет хороший секс (действительно хороший, они с Ником отлично знают друг друга), ему не нужно будет напрягаться. Примерно так он и планировал провести этот вечер, вообще-то. Решение развлечься – просто способ убить скуку. Всего лишь. Это вовсе необязательный пункт. Передвигаться в толпе слегка проблематично: его все еще пытаются зацепить какие-то руки, кто-то прижимается чуть ближе, и он не уверен, из-за количества людей это или по совершенно иной причине, но ему все равно. Он уже решил, как завершит этот вечер и не собирается менять свои планы из-за слишком цепких пальцев. Столик пуст. За ним не устроился очередной кандидат на постель – это радует, но Ника за ним тоже нет – это почти раздражает. Гарри проверяет телефон. Еще две смс-ки. «Стайлс, это какая-то ебань, я могу не успеть приехать!» («Ты уже не успел, вообще-то!») «Возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку» («Гримми, ты идиот. Я в клубе, тут орет музыка! И я в любом случае не собираюсь слушать оправдания, которые ты собираешься придумать»). И неважно, что Гарри уже настолько привык к музыке, что почти не замечает её. Он усаживается на диванчик и опускает голову, прикрывая глаза – в один момент вдруг начинает безумно хотеться спать. Он не спал нормально уже несколько лет, серьезно. Только урывками – три часа ночью, 20 минут в пробке и это все при условии невероятнейшего, безумного везения. Он просто отвык тратить много времени на сон, но сейчас мозг готов дать ему шанс уснуть прямо в шуме этого клуба. Очередная задница на коленках – неприятная неожиданность. Более, чем неприятная. Отвратительная неожиданность, с которой просто не хочется мириться. Гарри резко распахивает глаза – и неожиданность становится еще более… неожиданной? Этот парень. Тот самый, который «во мне есть природная сексуальность». Да, тот самый, который «я пришел в гей-клуб, и вокруг меня бетонная ограда». Он ерзает, и на Гарри накатывает ощущение дежавю – с той разницей, что на этот раз задница не кажется такой костлявой. Не то, чтобы это спасало ситуацию, но это, определенно, плюс. Хотя желание столкнуть парня со своих коленей и продолжить спать (= ждать Ника) никуда не исчезает. – Я совершенно не настроен, - голос Гарри звучит спокойно. Слишком спокойно, но парень пьян, так что Гарри не сильно задумывается об интонации. – Я смо.. смогу настроить, - парню явно сложно складывать слова в предложения, - Ты не пожалеешь. Гарри хмыкает и все-таки подталкивает парня со своих коленей. Тот не сопротивляется, встает, чуть пошатываясь, но не отходит. Смотрит даже внимательнее, чем нужно, но слишком пьяно – взгляд почти не фокусируется. – Меня зовут Луи! – кажется, он почти гордится этим. – Очень приятно, Луи, еще увидимся. Взгляд парня становится обиженным: – Я еще не ухожу! – он проявляет неожиданную для такого опьянения ловкость и снова забирается к Гарри на колени, на сей раз оказываясь лицом к лицу. Стайлс морщится – эта навязчивость становится не самой приятной, даже учитывая все неплохие визуальные достоинства парня. Тот дышит в ухо, шепчет что-то полусвязное, потом опускает голову и пытается поставить засос на шее. Он делает это слишком неловко – и Гарри уже готов списать это на алкоголь, пока не чувствует, как парень отрывается, делает слишком глубокий вдох и закашливается, очевидно, заглотнув слишком большое количество клубного воздуха. Стайлс мимолетно вспоминает себя в первый раз – этот клуб почти не изменился за те 8 лет, что он ходит сюда. Ему было 16. Его провел кто-то из знакомых, и Гарри дышал иногда слишком глубоко и закашливался точно так же – потому что воздух тут слишком густой и терпкий, и кажется, что легкие просто не выдержат этого, кажется, что ты заглотнул клубок игл, которые царапают тебя изнутри. Осознание приходит очень странно – оно как будто слегка ударяет по голове. Гарри отрывает парня от своей шеи и смотрит прямо ему в лицо. В его глазах все еще горит бешеный огонек, и только тогда Стайлс окончательно понимает, что он значит. Мальчик впервые в этом клубе. Скорее всего, он впервые в гей-клубе вообще. Отсюда это сумасшествие в глазах, эти неловкие попытки привлечь к себе внимание, эти бетонные стены. Он не знает, как себя вести. Похоже, он не знает вообще ничего, поэтому даже сейчас, когда Гарри сжимает его плечи и всматривается в его лицо, он молчит и позволяет себя изучать. Стайлс хорошо представляет его жизнь: это осознание отличности от всех, эти вечные попытки все скрыть, эти тайные посещения сайтов для геев, где каждое сказанное о себе слово оказывается выдумкой. Гарри слишком хорошо знаком с этим. И он знает этот клуб. Мальчишка переспит здесь сегодня, с ним или не с ним, но это случится – таких парней не пропускают мимо. Не то, чтобы Гарри страдал альтруизмом (вовсе нет, на самом деле), но в том, чтобы увести этого мальчика в свою квартиру, определенно, будут и другие плюсы, кроме тех, что в карму. – Я Гарри. *** Мальчишку приходится почти нести на себе – он с трудом переставляет ноги, пьяно смеется Гарри в шею и даже пытается её целовать. На ходу это получается из рук вон плохо, он несколько раз заплетается в ногах и почти падает – в эту секунду Стайлс даже жалеет, что решил прикинуться Памелой Андерсон из «Спасателей Малибу». Машина ждет их у черного входа. Парень отрывает голову от Гарри и выдыхает как-то с присвистом, будто сильно удивляясь – эти определенные преимущества сна по три часа в сутки никогда могут оставлять равнодушным. Его реакция удивляет Гарри – обычно все мальчики уже готовы, что он – отличный улов, практически золотая рыбка, и не удивляются ни машине с водителем, ни квартире. – Гарри! Гаааарриии, – парень снова пьяно хихикает и утыкается в шею, голос становится приглушенней, но все равно различим. – А мы трахнемся? Поразительная наивность этого вопроса в сочетании с игрой в отвязность не то, чтобы афродизиак, но тоже отдает почти возбуждением, которое Гарри так не успел снять в клубе. Но это явно не вариант. Он хмыкает: – А ты сможешь? – Я все смогу, Гарри! Ты просто не знаешь, на что я способен, Г- гарри! – парень поднимает пьяные глаза и встречается с Гарри взглядом. Его глаза подернуты пеленой, и Стайлсу вдруг отчего-то сносит крышу. Обычно Стайлса не возбуждают маленькие невинные мальчики. Он не любит неопытность и явное неумение в сочетании с безумным опьянением. Поэтому он винит во всем тот алкоголь, который успел выпить в клубе, и, возможно, дурман от травки, висящий в воздухе. Спина мальчишки встречается с дверью машины с излишне громким звуком, и тот охает явно не от удовольствия. Стайлс быстро находит его губы, прижимаясь всем телом, почти вдавливая его в авто. Это не очень удобно – Луи ниже, но Гарри чувствует, что он поднимается на цыпочки, тянется, зарывается руками в волосы, оттягивая их – и такая показательная отзывчивость возбуждает еще больше. Луи целуется так, будто это один из первых поцелуев в его жизни – чуть-чуть неуверенно, но с отчаянным желанием, и этому невозможно не поддаваться. Гарри чуть отступает, понимая, что прижал его слишком сильно – у парня наверняка будут синяки на спине (и не сказать, что Гарри это волновало, но все же). Он отпускает руки по его телу, шаря ими почти панически – потому что возбуждение становится все сильнее. И, господи, он ведет себя как подросток в период гормонального всплеска, но… черт, черт, черт!!! Ему слишком нравится, как Луи отзывается на все прикосновения – тихо постанывая прямо в губы, иногда слишком резко выдыхая. Такого давно не случалось с ним. А когда Стайлс сжимает руки на его заднице, мальчишка стонет громко и отчетливо. Даже слишком громко. И это отрезвляет. Потому что секс рядом с машиной (что угодно рядом с машиной, вообще-то) – это вовсе не то, что он планировал делать прямо сейчас. Не с явным девственником, который впервые пришел в клуб и перебрал с алкоголем. Возможно, дома, если он протрезвеет к этому моменту, но не сейчас. Поэтому он снова хватает Луи за плечи (абсолютно как в клубе, эффект «дежавю» уже становится привычным на сегодня) и отводит его чуть в сторону от двери. Открывает её и почти настойчиво заталкивает его внутрь. Парень тут же скручивается на заднем сиденье, и, очевидно, отрубается. До дома ехать слишком далеко – Гарри знает, что это шанс поспать. Но совершенно не хочется. Гарри Стайлс проебал единственный вечер, во время которого мог расслабиться. Гарри Стайлс едет домой с абсолютно пьяным и возможно несовершеннолетним парнем на заднем сиденье. Гарри Стайлс сегодня получает две премии: «Спасатель года» и «Абсолютный кретин». Отлично.