Under Control

Чаще всего хорошие карты приходят на руки случайно. Новичкам везет, они срывают куш и выигрывают, получая миллионы к себе в карман. Зейн не мог считаться новичком, но его везение на секунду стало феноменальным. Если бы он вышел из школы на три минуты раньше, вовремя найдя в рюкзаке пачку сигарет, или на минуту позже, задержавшись, чтобы поговорить с Дэйвом, он бы не видел ничего. Но, очевидно, звезды сошлись так, как было нужно. В последнее время что-то сверху постоянно позволяло ему видеть то, чего он не должен, и, если раньше он думал, что это проклятье, то только сейчас осознал, какая это награда. Луи Томлинсон врет напропалую. Луи Томлинсон спит сразу с двумя. Луи Томлинсон – шлюха. Потрясающие новости. Нет никакого плана, что можно с ними делать, но это определенно то, что нужно. То, чем можно воспользоваться. У него опять нет доказательств, но Зейн всегда делает выводы из прошлого. И сейчас – не исключение. Он не станет кричать об этом на весь коридор, снова выставляя себя идиотом, ощущая на себе липкие взгляды тех, кто считает всю его правду отвратительной выдумкой. Зейн впервые в жизни составит план и будет придерживаться его, чтобы, наконец, выйти победителем, потому что их покер неправильный. Зейн хорошо знаком со своими картами, видит роял-флеш на руках и может предсказывать победителя с точностью в 99%. Но ставка еще не знает, что она ставка. Лиам проходит мимо него в коридоре, даже не останавливая взгляд. Он никогда не ведет себя заносчиво, как другие футболисты – в нем все еще слишком силен страх, заложенный годами существования в качестве ботаника. Но, если раньше Пейн оглядывался исподлобья, как бы готовясь отразить любой удар, сейчас он идет спокойно, не жмется к стенам, и это задевает. Зейн буквально мечтает почувствовать страх Лиама снова. Или злость. Любую эмоцию – безразличие практически выбивает почву из-под ног и не дает жить спокойно. И если Малик давно уговорил себя на то, что нужно вызывать у Лиама страх, то убедить себя в том, что не вызывать никаких эмоций даже лучше – не получается. Каждый раз, когда он проходит мимо – хочется толкнуть его, буквально вдавить в стену и бить. Или целовать. Или делать и то, и другое – и бороться с этим все труднее. И Малик хочет, действительно хочет, изменить это. Лиам становится разыгрываемым, даже сам того не подозревая. Зейн докуривает сигарету и решает не идти домой. Дома все будет по-прежнему – скандалы, вечно нетрезвый отец и мать, которая иногда рискует говорить слово против, за что получает, сестра с бесконечной вереницей парней. И никакого спокойствия, никогда. Вечное напряжение, ожидание того, что в любой момент в его комнату может вломиться отец, выпивший больше своей нормы, или младшая сестра в слезах, не оставляет ни малейшего шанса сосредоточиться. А ему нужно подумать. Он всегда действует порывами, иногда не отдавая себе отчета в происходящем, просто действует, не оглядываясь ни на какие нормы морали, правила и устои общества, но сейчас промахи просто непозволительны. Это решающая игра. Возможно, второй ставкой, после Лиама, в игре становится успешная жизнь Зейна. И он не собирается проигрывать ни одну из них. *** Лиам не выходит из зала вместе с Луи. Зейн действительно не хочет отслеживать это, но получается мимо воли – он знает, когда заканчивается тренировка, и, не отдавая себе отчета, приходит к раздевалке в это время. Луи выскакивает оттуда одним из самых первых – он раскрасневшийся и злой, и Малик ловит себя на том, что надеется, что он поругался с Лиамом. И когда тот не выскакивает следом – это прямое доказательство. Больше всего ему хочется обернуться и уйти, но что-то держит, заставляет его все так же стоять на одном месте, считая выходящих спортсменов. Он не знает, сколько их должно быть – в обычных футбольных командах одиннадцать игроков, но Зейн думает о запасных, и, когда выходят четырнадцать человек, среди которых нет Пейна, ему кажется, что произошло что-то страшное. Малик не считает себя героем – в любой сказке он стал бы отрицательным персонажем. Это настолько очевидно, что даже не требует обсуждения, но ему кажется, что у Лиама проблемы. И ему по-настоящему надоело уходить и уступать свое место другим. Рано или поздно нужно начинать. У него все еще нет плана, но есть шанс. И Зейн не собирается его упускать. Лиам совершенно один в зале. Он сидит на мате в углу зала, и абсолютно неясно, почему он остался так надолго. Первая мысль Зейна – уйти. Делать здесь действительно нечего – Лиаму не нужна помощь, и никакого объяснения, почему Малик вообще все еще здесь, тоже нет. Очевидно, что это все безумные страдания по Томлинсону. И Зейн не испытывает жалости, даже видя практически разбитого Пейна. Он почти торжествует. А потом Лиам запускает лежащий рядом мяч в стену, крича так, будто ему воткнули нож под ребра. Это длится всего пару секунд, но практически подрывает Зейна с места, заставляя его вылететь из своего безопасного укрытия. Он не успевает подумать, что собирается делать, снова чувствуя ту самую пелену перед глазами и смесь непонятно откуда возникшей ярости, ненависти и безумной ревности. *** Это страшно. Лиам действительно испуган, когда замечает Зейна рядом с собой. Ему нечего здесь делать, что за дурной сон?! Кажется, что тот просто вырос из-под земли и хочет убивать – его глаза горят каким-то сумасшедшим блеском, он тяжело дышит и буквально сдергивает Лиама с мата, поднимая на ноги: – Блять, Пейн! Как же я тебя ненавижу, – Зейн выплевывает это прямо ему в лицо, и Лиам сжимается. Он сильнее, но в захвате Зейна сейчас столько ярости, что он не решается спорить. – Ты просто… Блять! Зейн толкает его к стене, и момент, когда лопатки соприкасаются со стеной, вызывает у Лиама какие-то смутные воспоминания, но все они перекрываются страхом, когда он чувствует руку Зейна на своей шее. Малик не настолько сумасшедший, чтобы убить его, так? Он просто школьный плохой парень. Такие не убивают. Нет. – Таким как ты нужно молчать, – Лиам готов к удару. Каждую секунду, после каждого слова Зейна, он готов ощутить вязкую кровь во рту и резкую боль в скуле. Ему не привыкать – это на самом деле своеобразная норма, и нужно просто вызывать в памяти то, как было раньше. Сейчас Зейн один – возможно, будет не так больно. Или он успеет потерять сознание раньше. Но паника все равно накрывает с головой, и Лиам знает, что Зейн это видит. – Ты просто никто! Трахаешься с Томлинсоном, и думаешь, что это решит твои проблемы?! Молчать очень сложно. В голове причудливо сплетены страх и желание сказать что-то в оправдание, но пальцы Зейна сжимают его шею чуть сильнее – еще не удушение, но синяки могут быть, и приходится сжимать зубы, ожидая конца ада. – А теперь он наебал тебя и кинул? Твои страдания никого не ебут, да?! – Малик все ближе, и Пейн закрывает глаза, чтобы не вывести Зейна своим взглядом еще больше. – Ты же всегда лажаешь! Я так тебя ненавижу! То, что происходит дальше, кажется играми сознания от недостатка кислорода. Зейн зажимает пальцами его подбородок, задирая вверх, ударяя затылком о стену, и впечатывается своими губами в его рот. В этом нет ни капли нежности – он почти кусается, как будто стремясь сделать Лиаму как можно больнее. Лиам чувствует привкус крови, понимая, что это его собственная, ему не хватает воздуха, но Малик не собирается прерывать поцелуй. Это безумие – поцелуй с привкусом мести и ненависти, ответить на него все равно, что подставить правую щеку тогда, когда тебя бьют по левой. Он перемещает руки на плечи Зейна, но не рискует отталкивать его – и это больше похоже на объятие, чем на попытку сопротивления. Но Лиам мечтает о другом: сжать зубы, чтобы доставить Малику такую же боль, какую испытывает он, но не успевает – тот отрывается от его губ и опускает голову, дыша в шею. И это момент, когда Лиам не знает, как себя вести. Зейн молчит, обжигает кожу горячим прерывистым дыханием и не собирается двигаться с места. – Зейн?.. Лиам чувствует, как под его руками напрягаются плечи Зейна, но тот все так же не поднимает головы. Это шанс оттолкнуть, уйти, сделать вид, что этого не происходило, но Пейн отчего-то не делает этого. Он ждет, сам не зная чего. – Лиам, я… Черт! Я могу просто ударить тебя сейчас, ты знаешь? – голос Зейна хриплый и тихий, и в нем нет той сметающей ярости, которая была еще недавно. – Знаю, – потому что Лиам действительно знает. Кажется, это действительно должно сейчас произойти. – Я не хочу этого делать, ты понимаешь, Пейн? Я впервые в жизни не хочу этого. Лиаму хочется отрицательно помотать головой, потому что нет, он не понимает, что сейчас происходит. Кажется, он находится в сюрреалистичном сне, и каждую секунду мир может завертеться вокруг него и все изменится. – Ты думаешь, что я просто свихнулся. Черт, если бы знал, Пейн, – он наконец отрывает голову от плеча Лиама и смотрит прямо ему в глаза. И в них оказывается какой-то безумный спектр эмоций, которые можно разглядеть даже в полутемном зале. И Лиам перестает бояться: – Расскажи мне. Зейн рассказывает долго, Лиам не верит ему. Не верит своим ушам, не верит происходящему, но потом Зейн крепко сжимает его плечо, усаживая на мат, и снова целует, гораздо нежнее, чем раньше, и Лиам больше не может сомневаться. Остается только решить, как жить дальше. *** Его злость видна невооруженным взглядом. Он влетает в комнату, на бегу кинув маме и сестрам «Привет», и запирается изнутри. Отчего Лиам так любит все усложнять?! Почему он не может быть просто доволен жизнью, почему ему непременно нужно контролировать Луи, пытаться выяснить все о его жизни? Блять, Лиам Пейн жил серой жизнью столько лет, а теперь недоволен сложившимися обстоятельствами – это просто абсурдно! Его навязчивость кажется самой раздражающей вещью в мире. Он испортил тренировку, попытался закатить скандал при всех и серьезно хотел, чтобы Луи оправдывался перед ним за отсутствие в школе? Нет. Просто нет. Луи заваливается на кровать и закрывает глаза. Напряженный день дает о себе знать, он вырубается почти сразу и спит до обеда, не видя снов. Следующие два дня он проводит абсолютно бессмысленно – смотрит какие-то дурацкие фильмы, переписывается с кем-то в Фейсбуке и старается как можно меньше ждать звонка от Гарри, потому что это было бы нелепо – надеяться, что Гарри начнет звонить ему сразу. Он правда почти не смотрит на телефон в первый день, но, когда Гарри не звонит и на следующий, закрадывается какая-то дурацкая обида: Стайлс ведь в курсе, что он ждет. Луи оправдывает все тем, что, возможно, Гарри занят на работе, и пишет ему несколько дурацких смс-ок. «прикинь у меня птица на подоконнике сидит» «по телевизору вместо футбола сериал, отстойно(((» «колин фаррел ужасен» Гарри отвечает смайликами на сообщение про птицу и продолжает молчать. Луи продолжает ждать. Лиам звонит ему много раз, но Томлинсон не хочет с ним разговаривать. Он пишет ему что-то вроде «я очень занят» дважды, копируя одно и то же сообщение, и просто игнорирует все стальные смс от него. Но Лиам действительно настойчивый – он пишет и пишет, кажется, не особо обращая внимание на то, что Луи молчит. И где-то в двадцатой смс-ке упоминает о том, что у них скоро годовщина. На самом деле Луи плевать. В вечер воскресенья он чувствует себя отчаявшимся и очень глупым. Поэтому, когда видит входящий вызов от Гарри, первую секунду думает, что это идиотская шутка воображения, и он просто уснул. А потом опоминается, и хватает трубку. – Да, Гарри, я долго не брал, прости… Он слышит смешок Гарри в трубке и чувствует, как его почти перестают держать ноги. Как будто все, наконец, вернулось на свое место, и это как секундное землетрясение. – Ты взял быстро, – Гарри говорит спокойно и размеренно, как и всегда, и Луи улыбается и кивает, забывая, что тот не может его видеть. – Свободен сейчас? – Я, – Луи запинается, и смотрит на часы – уже 9, и мама, кажется, просила быть дома, но ответ не может быть другим. – Да, да. – Могу забрать тебя. Луи чувствует, что в этот раз уж точно не устоит и резко усаживается на кровать. Он никогда не привыкнет к тому, что Гарри все делает вопреки ожиданиям, и после полного молчания в течение двух дней может просто предложить заехать за ним. Томлинсону нравится это до дрожи в пальцах. Это вызывает восторг, который не вызывало ничто, мир Луи, после двух серых дней, вновь становится ярким. Наверное, он молчит слишком долго, потому что Гарри реагирует на это: – Нет, так… – Нет! Я хочу, я очень хочу. – Тогда будь готов через полчаса. – Окей, – выдыхает Луи. Несколько секунд слушает гудки, а потом начинает метаться по комнате. Он совсем не собран, ему надо принять душ, схватить с собой учебники на завтра, объясниться с мамой на тему того, куда он уходит, а хочется просто прыгать от радости и кричать, срывая голос. Он готов уже через 20 минут – мама почти не возражает, слыша, что он собирается к Лиаму. «Лиам это тот хороший мальчик?» – спрашивает она, и Луи кивает, думая о том, что к своему счастью мама даже не имеет представления о том, что хороший-мальчик-Лиам шантажирует его и не раз уже отсасывал ему в раздевалке. Гарри ждет его за углом – он уже несколько раз приезжал за ним, и Луи почти бежит туда, путаясь в собственных ногах, и немножечко в мыслях. – Ты не очень долго ждешь? – Луи садится на переднее сиденье и смотрит на Гарри. Больше всего на свете он хочет поцеловать его, чтобы окончательно увериться, что это происходит взаправду. Стайлс как будто знает это – он наклоняется и целует Луи, неглубоко, просто касается своими губами, но этого достаточно, чтобы коленки Луи, наконец, прекратили подрагивать, а пальцы крепко сжимать ремешок школьного рюкзака. – Только что подъехал. У тебя не было проблем? – Гарри выруливает на дорогу. Луи пожимает плечами: – Абсолютно нет. Мама даже не задавала вопросов, – он умалчивает о своем вранье, потому что это действительно неважно сейчас. Важно то, что он вместе с Гарри, они едут куда-то – и направление этого движения не имеет значения, как и все остальное. Для Луи сейчас существуют только мелькающие за окном огни, музыка, тихо играющая в машине, и человек рядом. Как будто они уезжают в какую-то вечность и он хочет остаться в этом ощущении подольше, схватить и не отпускать его. Но в жизни Луи есть люди, которые считают своим священным долгом испортить все. Первые три звонка Лиама Томлинсон сбрасывает. Сейчас настолько не время для него, что большего и представить себе трудно. Но Пейн проявляет удивительную настойчивость, и звонит снова и снова. – Может ответишь? – Гарри спрашивает между делом, но Луи все равно кривится – чертов Лиам, чертов, чертов Лиам. – Это Лиам. – Ваш….? – Гарри многозначительно замолкает, давая возможность закончить предложение. Луи хихикает, потому что это так в стиле Гарри и по-настоящему сейчас: – Вратарь. – И что мешает тебе ответить? Вряд ли он хочет немедленно позвать тебя на тренировку. Больше всего на свете Луи хочется сказать, что, даже если Лиам не может позвать его на тренировку, он может знатно испортить ему жизнь. Или взять трубку и сказать, чтобы Лиам отъебался. Но он не может себе позволить ни первое, ни второе, поэтому просто кивает: – Если позвонит еще раз – возьму. И Пейн звонит – не стоило надеяться на удачу. Он уже хочет сбросить, но Гарри переводит на него взгляд, и Луи проводит по экрану, отвечая на звонок: – Привет. – Ты не брал трубку два дня! – голос Лиама кажется возмущенным. – Я писал, что занят, – самое сложное – сохранять спокойствие и не повышать голос. Это почти испытание на прочность. – Все два дня? – Черт, я и сейчас занят. У тебя дело? Лиам тяжело вздыхает. Луи почти не стыдно, но это чувство все равно сидит глубоко, потому что Лиам искренне верит, что в их отношениях всего лишь маленькие разлады, а Луи врет ему напропалую. И Томлинсону не хочется ощущать неловкость за свое поведение, потому что это вынужденные отношения, но он не может справиться с этим. – Я хотел напомнить, что у нас завтра юбилей. Два месяца. Я знаю, что мы не можем пойти в ресторан или кино вместе, но, может, мы могли бы посидеть у меня? Если бы ты купил вина или чего-то еще… – Лиам… – он может отказать, это практически идеальная возможность просто сказать «нет», но внезапно стыд за свое поведение вгрызается с новой силой. – Я не могу обещать, но постараюсь, окей? – Наберешь мне? – голос Лиама звучит куда более воодушевленно, чем раньше и совесть прекращает сжимать горло Томлинсона. – Я постараюсь. Хм, окей, мне пора. – Пока. Луи нажимает отбой и выключает телефон, думая, почему не сделал этого раньше. В любом случае, сейчас это тоже вовремя. Два месяца отношений с Лиамом не имеют для него особого значения, но, черт, его репутация стоит этого. Возможно, вечер пройдет вполне нормально, если они выпьют. И Луи ловит себя на идее, которая кажется одновременно почти гениальной и в то же время поразительно неудачной. Вся мораль кричит о том, что это отвратительно, но та часть его, которая слушает ум, спрашивает быстрее, чем он успевает остановиться: – Гарри, мы можем заехать в магазин? – Тебе что-то нужно? – Лиам напомнил мне, что мы собирались отпраздновать командой то, что идем к успеху, понимаешь? Ну и кто-то должен купить выпивку, – Луи начинает объяснять, стремясь сделать причину как можно более адекватной, потому что, черт, это ситуация не самая лучшая. Гарри смеется. – Это должен сделать я? – Нет! То есть да, но не должен. Было бы здорово. – Окей, – Гарри кивает и поворачивает к магазину. Совесть Луи начинает сжимать его горло с новой силой. *** Луи просыпается довольно поздно, но у него было право на это – они действительно не спали до 5 утра, и Луи все еще может немного ощущать последствия. Он чувствует запах кофе из кухни и остро стучащее счастье в своей голове. Это то утро, которого он, кажется, ждал вечность. Когда Гарри заходит в комнату, одетый в костюм, Луи на секунду чувствует панику: лучшее утро должно продолжаться, продолжаться, продолжаться, а не закончиться легким поцелуем в щеку и уходом Гарри на работу. Но то, что делает Стайлс – неожиданно. И костюм, который он кладет на кровать, кажется какой-то случайной ошибкой, потому что… Костюм, серьезно? – Я шел тебя будить. Надевай костюм и поехали. У нас мало времени. Луи сонно моргает глазами, размышляя над тем, какой вопрос задать первым. Мозг яростно доказывает, что важны оба, и Томлинсон слушается его: – Куда поедем? Зачем костюм? – На кухне кофе, вставай, – Гарри игнорирует оба вопроса, подмигивая и выходя из комнаты, оставляя Луи один на один с догадками. Луи ненавидит сюрпризы, потому что 99% их в его жизни были отвратительными и никогда не создавали хорошего настроения. Но доверять Гарри стало уже привычкой, и Луи сосредотачивается на попытках предположить, куда они могут ехать. – Это ресторан? – кричит он, надевая майку, которую Гарри приложил к костюму. Она явно дорогая – Луи неловко, но это всего лишь на один день, и если Гарри хочет, чтобы он надел ее – он сделает это. Из кухни раздается смех Гарри. – Промах! Дорогой оказалась не только футболка – костюм тоже кажется творением какого-то именитого дизайнера. Луи избегает взгляда на ярлычок, чтобы не изменить своего решения. Он сможет посмотреть и позже. – Какая-то вечеринка по случаю твоей работы? Гарри подходит к дверному проему и опирается на него – его волосы зачесаны по-другому, и Луи так нравится это, что он хочет просто остаться в этой квартире. Или не совсем просто. – Определенно, нет. – Скажи мне! – Твой кофе на кухне, если ты об этом. Луи смеется. Гарри умеет держать оборону. Но Томлинсон тоже всегда умел нападать, хоть и был полузащитником. Кофе и правда почти остыл, но три ложки сахара спасут его. Гарри видит это, ухмыляется и не удерживается от комментария: – У тебя разве нет спортивной диеты? Ну знаешь, избегать сахара. Довольно трудно будет бегать по полю с огромным пузом. – У меня есть отличный обмен веществ! – отвечает Луи. Все эти взаимные подколы стали настолько обычным делом, что Томлинсон не сразу понимает, что они ими обмениваются. А когда понимает, не может сдержать немного сумасшедшую улыбку. – Поторопись, опаздывать – дурной тон. Луи допивает кофе одним глотком и выходит в коридор. Он вспоминает, что надел вчера кеды и уже думает сказать об этом Гарри, но тот дает ему в руки обувную коробку. Луи открывает ее – и черт, серьезно? Черт. – Они слегка, хм… Клоунские? Гарри хмурится: – Они будут смотреться идеально. Это определенно не так. Они не будут смотреться идеально, потому что они действительно дурацкие, но, возможно, Луи сумеет привыкнуть. У него нет вариантов, в любом случае. Он надевает ботинки, когда ему в голову приходит идея, которая заставляет его буквально молниеносно выпрямить спину. – Гарри, это обед у Королевы? Стайлс несколько минут смотрит на его ошарашенное лицо, а потом начинает смеяться. Он смеется все громче, практически оседая на пол, а Томлинсона все еще не отпускает паника – он почти не сомневается, что Гарри способен и на это. – Черт, Луи, ты же не думаешь, что я тайный наследник престола и веду тебя знакомиться с бабушкой? – он все еще смеется, но Луи успокаивается. Кажется, это был действительно идиотский вариант, но не то чтобы он собирался в этом признаваться. – Ну, не знаю! – защищается Луи. – Это был последний возможный вариант! – Но он неправильный. *** Пробка кажется бесконечной: Гарри спокоен, решая какие-то дела по телефону, где Луи не понимает почти ничего, кроме «вы можете решить это и без меня» и «черт, детский сад». Он пытается вникнуть, ему действительно интересно, но у него не получается – слишком много своей терминологии и короткие обрывки фраз. Наверное примерно так выглядят для Гарри его разговоры о футболе. Когда телефон звонит в очередной раз, Стайлс даже не берет трубку – просто выключает его. Луи старается молчать, потому что не знает, зол ли Гарри, но тот делает музыку громче и начинает подпевать – и это означает, что нет. – Ты не скажешь мне, куда мы едем? – Думаю, нет. – Гарри, пожалуйста!!! Я должен быть готов! А вдруг это что-то важное и я облажаюсь, если не подготовлюсь? – это же точно не ужин с родителями Гарри, правда? С чего бы. Стайлс морщится. – Вообще-то, это сюрприз. Неожиданное, знаешь? – Пожалуйста, пожалуйста, ты должен мне сказать! – Мы едем на встречу с Дэвидом Бэкхемом. Луи резко поворачивает голову в сторону Гарри и чувствует себя облитым холодной водой. – Это совсем не смешно, знаешь ли! То, что он мой любимый футболист, не дает тебе права стебаться! Гарри усмехается, и это действительно становится еще обидней. – Я больше не собираюсь тебе ничего рассказывать. Если ты думаешь, что можно так зло шутить надо мной, потому что это именно Бэкхем – то нет! Между прочим, это важно для меня! И вот так издеваться – это… Черт! Все. – Луи отворачивается к окну. Он не хочет ругаться с Гарри, это вообще первый случай, когда у них происходит что-то, отдаленно похожее на ссору. Он обиделся сам, но причина стоит того – ему правда совсем невесело. Луи фанат Дэвида Бэкхема всю свою жизнь. Поэтому он полузащитник – ему хочется добиться таких же успехов, чтобы его имя стало практически символом хорошего английского футбола. Так что это совершенно не то, над чем можно смеяться кому угодно, даже Стайлсу. Но все это вовсе не значит, что ему перестает быть интересен сюрприз, который устраивает Гарри. Он больше не задает вопросы, потому что подозревает, что следующей фразой, которую скажет Гарри, будет что-то о концерте Леди Гаги. Так что Луи приходится просто молчать, перебирая в уме все возможные варианты, и ждать, ждать, ждать. Пробка, наконец, начинает двигаться, и Луи отвлекается, пытаясь сообразить, куда же они едут. Возможно, это что-то знакомое ему, но, когда они подъезжают к зданию, останавливаясь у черного входа, Луи удивляется – здесь стоит куча дорогих машин, и он никогда даже отдаленно не оказывался в этом районе. В его голове всплывают очередные варианты про роскошный прием, но ему кажется, что что-то не так. Почему они заходят через служебный вход? И как вообще Гарри собирается представить его, если там будут его знакомые? Задумавшись об этом, Томлинсон оказывается совершенно ошарашенным и неподготовленным, когда они с Гарри заходят в уже темный зал кинотеатра. *** – Гарри, что за фильм? Зачем костюмы? А почему… Стайлс отключается примерно на третьем вопросе, потому что их действительно огромное количество, а он все еще не намерен открывать сюрприз раньше, чем Томлинсон сам все поймет. Они проходят на свои места – Гарри мысленно благодарит Ника за то, что его связей оказалось недостаточно, чтобы найти им места в самом центре. Они сидят на крайних, а это значит, что им не придется поднимать на ноги ползала, пока они доберутся до своих мест. Когда они, наконец, садятся, Луи оглядывается, пытаясь определить, что происходит, что будет за фильм, но, ничего так и не понимая, оборачивается к экрану снова. И начинает практически кричать. – ЧЕРТ! КАК? ЭТО ЖЕ… О БОЖЕ! ЭТО ЖЕ «КЛАСС– 92»! КАК ТЫ УЗНАЛ? ЭТО ПРАВДА ОН? С БЭКХЕМОМ? ТЫ! ПРОСТО… КАК? Гарри легко зажимает его рот ладонью и резко наклоняется к уху: – Это правда он. Но если ты не замолчишь, то Дэвид Бэкхем, который сидит через два ряда от тебя, будет хорошо осведомлен, что ты влюблен в него с пяти лет. – Я не вл… ЧТО? Дэвид Бэкхем? Гарри, это перестало быть смешным, я обернусь и проверю! Еще скажи, что и Невиллы здесь! Ты, конечно, можешь многое, но это не под силу даже тебе! – Луи заявляет это так уверенно, что Гарри не может сдержаться и тихо смеется. И ему честно хочется удержаться и не поцеловать Луи, но он не может – счастье Томлинсона накрывает все вокруг, и даже люди, сидящие рядом с ними, не просят их быть потише. Поэтому он просто мягко касается губ Луи, буквально на пару секунд, и снова выпрямляется в своем кресле. А тот оборачивается, пытаясь разглядеть в темноте Дэвида Бэкхема, и, очевидно, у него это получается, потому что он тут же сползает по сиденью вниз, прячась так, чтобы не было видно даже его затылка. – Гарри, это была не шутка? Черт! Черт, черт, черт! Дэвид Бэкхем слышал мои визги. Пиздец. Даже если я стану знаменитым футболистом – я не смогу к нему подойти, – подводит итог Луи и, наконец, сосредотачивает внимание на экране. Большую часть фильма Гарри смотрит не на экран, а на Луи. Это все стоит того. Этот мальчик, подпрыгивающий в кресле, нелепо улыбающийся, каждые пять минут хватающий за руку, чтобы рассказать какой-то факт, и счастливый, кажется, до ненормальности – он стоит пропущенной командировки и долгожданного повышения, стоит «Мы еще обсудим, зачем тебе билеты на фильм о футболе, Стайлс» от Гримми, стоит всего этого времени. Гарри думает о том, что этот день станет для Томлинсона одним из тех дней, которые не забываются в течение всей жизни, и это делает его счастливым. Он хочет продлить это ощущение, хочет оставить в судьбе Луи след, чтобы тот помнил его, даже когда они не будут вместе, Эти эмоции непривычные, но Луи снова улыбается ему, и Гарри убеждается во всем абсолютно точно. Как будто что-то меняется в его сознании, и больше нет надобности убеждать себя в том, что все происходящее между ними не имеет ничего общего с чувствами. Как будто этот момент переломный, и все стены с надписями «тебе не нужно влюбляться», «все это не для тебя», «ему 17 вообще-то» оказываются простым стеклом, которое так легко разбить в мелкую пыль и забыть о нем, сосредоточившись на ощущении счастья. Как будто все идет именно так, как было предрешено с самого начала и Гарри, наконец, дал этому дорогу. У него есть острое желание снова увидеть на лице Луи эти эмоции и он ждет конца фильма, чтобы подвести его к Бехкему, потому что Гарри действительно хочет исполнять его мечты. Как будто вместе с мечтами Луи исполняются и мечты Стайлса. И если у него есть такая возможность – он будет это делать. *** Луи чувствует себя так, будто из него выжали все возможные силы и эмоции. Он кажется себе пустым, практически все его мечты сбылись за последний месяц – и у него нет сил почти ни на что. Из его головы вылетает абсолютно все о том, что сегодня два месяца, как они с Лиамом «вместе» – по правде говоря, его это никогда особо и не волновало. Хочется просто залезть с Гарри под одеяло и уснуть, чувствуя его рядом. Это как абсолютное спокойствие, доверие и счастье – то, чего у Томлинсона не было никогда. И всему происходящему есть только одна причина – Гарри. Луи смотрит на него, не решаясь поцеловать прямо на заднем сиденье при водителе, которого тот вызвал, потому что выпил, но очень, очень хочет этого. Он не знает, как закончится вечер, но почему-то думает, что все обязательно будет именно так, как ему хочется – такой день просто не может закончиться иначе. Абсолютная идеальность. Он пожимал руку Дэвиду Бэкхему. Он разговаривал с Филом Нэвиллом. Он был частью этого мира, в котором можно стоять рядом с живыми легендами и не щипать себя, чтобы убедиться, что это сон. Это кажется иллюзией, которая рассеется с наступлением дня, а он окажется Золушкой, у которой первый бал стал и последним. Луи даже не ронял туфельку (стоило оставить там свою бутсу?). Но он не хочет думать об этом сейчас. Он слишком счастлив. Когда они подъезжают к подъезду Гарри, он уже практически спит, согревшийся и расслабившийся в тепле машины. Ему не хочется выходить, он готов как ребенок тянуть руки к Стайлсу, чтобы тот его отнес наверх, и почти делает это – однако вовремя понимает, что это слишком. Гарри смеется над тем, как он жмурится от света фонарей и говорит, что он похож на трехлетнего ребенка, а у Луи нет сил даже улыбаться в ответ. В квартире все ровно так же, как было, когда они уезжали – и это отдает в голову Луи удивлением. Его жизнь повернулась практически на 180 градусов, а вокруг ничего не меняется – разве так бывает? Мысли в его голове мечутся, сталкиваются и он даже не пытается их упорядочить, понимая, что это почти нереально сейчас. – Можно я пойду в душ? – Почему ты спрашиваешь? – Гарри кажется действительно удивленным. Луи пожимает плечами: – Просто подумал, вдруг у тебя планы. – У меня планы, но твой душ им не помешает. Ты хочешь есть? Луи снова пожимает плечами. Эмоции накормили его досыта, но они не ели целый день, фуршетные закуски не в счет, и, возможно, он действительно хочет. Вода в душе такая горячая, что кожа становится красной мгновенно – это не бодрит, а заставляет его все больше хотеть спать. Луи долго подставляет тело струям, не думая ни о чем – просто наслаждаясь, и почти засыпает стоя. Воздух квартиры кажется обжигающе холодным, когда он выходит из душа. Впереди вечер, который должен стать таким же идеальным, как и весь день, и Томлинсон широко улыбается, выходя из ванной. И тут же наталкивается на жесткий, холодный взгляд Стайлса. Тот стоит, прислонившись к стене напротив ванной, держа в руках одежду Луи и его рюкзак, и смотрит прямо перед собой, чуть прищурившись. – Гарри?.. – Луи произносит это тихо, потому что – черт, Гарри кажется опасным, как тигр перед броском, как напряженная резинка, которая может оставить шрам на теле, если ее неудачно отпустить. И это такой контраст с тем, каким был Гарри еще недавно, что у Томлинсона не получается даже сказать что-то кроме этого жалкого, беспомощного возгласа. – Вот твои вещи, одевайся. На столе деньги на такси, – Гарри произносит это мертвенно-спокойным тоном, которым людям обычно сообщают о смерти близких. И Луи чувствует себя так, будто кто-то действительно умер. Возможно, он сам. – Ты… – его голос срывается, он откашливается и делает еще одну попытку. – Ты будешь работать? Гарри молчит, и паника Луи становится все больше с каждой секундой. Он подходит ближе, но Стайлс не позволяет ему дотронуться до себя – он опускает вещи на пол и весь его вид выражает только то, что лучше не входить в его личную зону. – Захлопни дверь и будь добр никогда больше не появляться на пороге этой квартиры. Это сродни удару по голове. Как будто судьба, наконец, опомнилась и вернула Луи все его счастье вот этим. И если все происходящее раньше было похоже на самый лучший сон в его жизни, то сейчас это кошмар, самый страшный сон, который мог бы ему присниться, и безразличный взгляд Гарри страшнее любого из чудовищ. Он боится спросить, боится сделать что-то не так, испортить (хотя, судя по всему, хуже уже не будет), поэтому просто поднимает вещи и начинает одеваться. Гарри все еще стоит здесь, но Луи не чувствует на себе его взгляда, только холодную отчужденность, которую можно ощутить физически. Краем сознания Томлинсон удивлен, почему он не плачет, хотя его глаза горят так, будто в них насыпали перца, и ответ находится очень быстро – реальность происходящего все еще не дошла до него. Он уже надевает рюкзак, когда Стайлс вытягивает руку в его направлении, и в душе Луи вспыхивает надежда на то, что все это идиотская шутка. Даже у таких идеальных парней, как Стайлс, бывают проблемы с чувством юмора, но сейчас все исправится, сейчас он схватит Луи за руку, притянет к себе и извинится, а потом они включат телевизор, поужинают и уснут вместе, а завтра шутка покажется куда забавнее. И только когда он делает шаг вперед, он замечает, что в руке Гарри зажат его мобильник, который мигает, оповещая о входящих сообщениях. – Не забудь телефон, – он вкладывает его в руку Луи и разворачивается, явно собираясь уйти. – Передай Лиаму мои поздравления – бутылка вина в твоем рюкзаке, жаль, что я сразу не понял, что это твой подарок. И это выстрел. Все, что было раньше, не идет ни в какое сравнение с тем, что испытывает Луи сейчас. Он практически может ощутить себя так, как ощущают те, в кого стреляют – как пуля проходит через грудь и задерживается в сердце, как ты хочешь что-то сказать и не можешь, оседая на пол от бессилия. Конец. Это конец всего. Луи хочет кричать, хочет ползти на коленях, прося прощения у Гарри, хочет доказать ему, что Лиам не имеет никакого значения, никогда не имел, что все это идиотская игра на самоспасение – но он не может, потому что Гарри сказал ему уйти. Его как будто рвет на две части, одна из которых орет о том, что он непременно должен все объяснить, а другая буквально умоляет покинуть квартиру, не дожидаясь, пока Гарри выкинет его сам. Он сидит на полу, бессильно пялясь в коридор, по которому ушел Гарри, ощущая, как его жизни натягивается, натягивается, натягивается и почти рвется. Все, что удерживает его на поверхности – это дичайшая надежда на то, что все можно исправить. Луи поднимается и идет в сторону комнаты Гарри, останавливаясь на пороге. Гарри смотрит телевизор, там идет какая-то бессмысленная программа и это все лишь антураж, иллюзия занятости. – Гарри… – Если ты решил что-то объяснить, то этого не требуется. Я не имею ни малейшего желания разговаривать с тобой и сказал тебе, что делать. – Пожалуйста, я прошу… – Нет, – Гарри даже не поворачивается в его сторону и это бьет хуже его слов. И у Луи нет сил пытаться дальше. Он не готов просто так лишиться Гарри, но сейчас любые попытки разговора бесполезны. Он выходит из квартиры, оставляя деньги на столе и тихо прикрывая за собой дверь. Автобусы все еще ходят, первый же пришедший почти пустой и едет практически до дома, поэтому Луи буквально падает на сиденье, силясь не зарыдать на глазах у немногочисленных попутчиков, и достает телефон. И на него буквально обрушивается шквал смс от Лиама. Половина из них прочитаны и это убивает в нем все то, что было живо. «если ты занят, отпразднуем завтра!» «надеюсь, ты купил вина ♥» «жду звонка» «позвони мне, плз» «я буду ревновать, если ты не напишешь мне» «это наш день! жду тебя! хо» «официально – С ПРАЗДНИКОМ, ЛЮБИМЫЙ! 2 месяца – это отличный срок хх» «не могу дождаться, чтобы поздравить тебя» Луи Томлинсон ненавидит Лиама Пейна. Он ненавидит его так сильно как никогда и никого. Кажется, что если бы они встретились сейчас, Луи мог бы убить его, как сам Лиам убил самое лучшее в его жизни. Но его нет в зоне доступности, и Луи вынужден просто ехать домой, сжимая зубы, не сдаваясь, не здесь, не сейчас. Он радуется, что дома все легли спать, поэтому просто тихо проскальзывает к себе в комнату и падает прямо на незастеленную кровать. Боль от всего происходящего настигает его и он скручивается, закусывая уголок подушки, чтобы не кричать, ощущая слезы, которые уже нет смысла сдерживать. Он хорошо понимает, что не должен рыдать – ему не 14, это не смерть его любимого попугая, это не единственный симпатичный ему парень с другой девушкой – это серьезнее, это то, чему невозможно помочь простыми слезами. Но он чувствует себя как падающий с крыши, ухватившийся скользкими руками за карниз – сил держаться почти нет и хочется кричать от безысходности. Но он не может себе это позволить. Поэтому просто все сильнее сжимает уголок подушки, сдавливая в груди рыдания и сам не замечает, как проваливается в мутный, беспокойный сон, в котором тоже есть место боли.