Механизмы

Сознание дрогнуло. Итачи влил зелье в рот Наруто, зажав нижнюю челюсть в железной хватке – тягучая, медово-пряная жидкость окропила язык. Карамельная кожа под узкой, будто вырезанной скальпелем ладонью покрылась обескровленными пятнами. Растворив удушливый ком паники и ударившись в грудную клетку, волна жара полностью подавила желание сопротивляться. Наруто выгнулся дугой, пытаясь уйти от плеснувшейся внутрь лавы – безрезультатно. А потом комната Итачи расползлась, как прогнившая ткань – бахромой и драными нитками. Узумаки недовольно сморщил нос. Курама цеплял пальцы шершавым языком и азартно грыз согнутые костяшки дремлющего хозяина. Одергивать его не хотелось – лисёныш редко просыпался в хорошем настроении и ещё реже уделял Наруто внимание по утрам. Спрятавшись от яркого солнечного света под козырьком ладони, Наруто окинул взглядом рабочий стол. Повсюду лежали старые чертежи отца – так, как он разложил их прошлой ночью, прежде чем провалиться в мир грез. Курама, видимо, уловив настрой хозяина, в один прыжок переместился со стола на колени пылающей рыжей молнией и свернулся калачиком. Свою миссию «разбудить и привлечь внимание» он считал выполненной безукоризненно. Память подсказала Наруто, что вчера он почти весь вечер провел над дряблыми кальками, пытаясь вытрясти из них идею для Ируки-сенсея. Верно. Проблема протезированных органов… Кальки деловито молчали, надежно пряча свои секреты – существенной стопки чертежей не хватало, чтобы сложить головоломку до конца. Самая важная часть сгорела вместе с хранилищем дома Узумаки, и никакие уловки не могли помочь Наруто дополнить утерянные детали. Всё-таки... Минато был гением. Протезы, сделанные им в шестнадцать, исправно работали до сих пор, что являлось по сути своей рекордом. Вот, буквально на прошлой неделе Наруто смазывал коленный сустав бабушке Харуно. У него дрожали руки – в осознанном возрасте, вживую, он видел всего два протеза Минато Намикадзе. И оба носили на себе отпечаток его души... В каждой детальке, в каждом болтике, в каждом соединении была утонченная красота, добиться которой Наруто не удавалось даже спустя восемь лет старательной, изнуряющей работы. Тоска и упрямство заставляли его подолгу ломать голову над несносными кальками – теми, которым повезло оказаться защищенными от огня рухнувшим со стены коллекционным щитом какого-то неизвестного крестоносца. Наруто на протяжении многих лет пытался вытрясти из них секреты, перерисовывая схемы, изучая сплетения механизмов, гидравлики, металлических пластин и тонких ремней. Даже на этих маленьких клочках хранилась целая куча грандиозных идей. Конечно, в итоге он пришел к выводу, что искать надо не на чертежах… а в голове, но Наруто так привык коротать вечера с наработками отца, что скоро превратил попытки достроить наброски в ритуал восстановления душевного равновесия. Хрустнув шеей, он взял в руку чашку с терпко-горьким остывшим кофе – сделал глоток… Прикосновение ладоней рассеяло дымку видения. Стало больно – под кожей, на самой поверхности мышц. Физическая боль вдруг явилась Наруто доказательством существования и крепкой связи души с телом, страшным, но зато неопровержимым. И только сейчас, очнувшись безвольной куклой во власти Итачи, и подчиняясь его воле, он понял… Внутри механизма он действительно был расщепленным. Само это слово пугало. Казалось, если произнести вслух, на языке останутся кровавые занозы, щепки и деревянная крошка. Разделение, разъединение, отнятие от костей – это слово вбирало в себя все человеческие страхи. Да, механизм его расщепил. И сейчас мятежная, разбалованная мгновением свободы душа плохо держалась в теле – билась, текла из одного угла органической тюрьмы к другому в поисках выхода. Она играла с его памятью, словно любопытная кошка, трогала лапкой воспоминания, совала нос куда не следует. Итачи невидимыми нитями пришивал её, опьяненную и отчаянную, на место. Там, где он касался, вспыхивало и жглось, словно алхимик проводил по коже не ладонью, а ножами, тонкими лезвиями. Он был нежен, но нежность эта напоминала Наруто его собственную любовь к хорошо слаженной механике – он точно так же обожал сгибы протезов рук, тихое жужжание под пальцами и запах масляной смазки между зубцами шестеренок. Где-то совсем рядом, за хрупкой стеной в голос ревела тьма. Казалось, особняк умирает – стены стонали, мебель гремела отполированными боками, где-то лязгало и завывало, ниже этажом ошалело смеялось и хрипело. Глубокий механический гул мчался по коридору, растекаясь, заполняя каждую щель, каждый миллиметр пространства, подобно… Подобно душе, вдруг осознал Наруто. Она не из нашего мира, а потому существует по иным законам, подчиняется и подчиняет свою реальность собственным правилам. Этой семье, этому дому, просто не повезло оказаться рядом в момент её появления на свет. Механизм создал себя сам. Если это организм, то шестеренки – тело. И как любое тело, оно развивается, растет, крепнет, питается и сбрасывает отходы. Как любое тело, механизм ищет цель своего существования. Самую суть. Поток мыслей сбился. Итачи перевернул Наруто на живот, просунул руку под грудь и уткнулся лицом куда-то в затылок. Затем он опустился сверху, придавил всем весом, задышал глубоко и размеренно, как хищник перед броском. Дыхание опалило чувствительную кожу, под ладонями смялись простыни, и время на секунду застыло, непонимающее. – Потерпи. Я знаю, тебе больно. Я знаю, каково это. Чем дольше находишься рядом с механизмом, тем сильнее становишься похож на него – это заразная болезнь, понимаешь? Чем чаще спускаешься вниз, тем дальше тебя затягивает бездна, пустота, теплая и уютная нечувствительность. Но чем чаще ты чувствуешь человеческое, тем медленнее идет процесс. Чувства. Страсть. Обида. Злость и душевная боль. Слышишь, как кричит? Это потому что тьма, соприкоснувшись с нами, заразилась человечностью. Она научилась любить. Но человек, погружаясь в ее объятия, обречен на ту же судьбу – он меняется… Мозаика постепенно складывалась, собиралась, но продолжала дробиться и дробиться на мельчайшие осколки. Даже малейший сдвиг мог разрушить хрупкую картинку и свести на нет все старания Наруто понять, что происходит. Итачи на его стороне? Или нет? Он поступает во благо или во зло? Мельком вспомнились его теплые улыбки, загадочный, глубокий взгляд из-под ресниц. С самой первой секунды знакомства Наруто не мог ожидать от него чего-то плохого. Он подозревал, что тому была причина, но никак не мог ухватить это тонкое, скользкое, юркое ощущение за хвост. Если рядом с Саске всё естество Наруто выло об опасности, в голове гудели сирены и сердце билось под челюстью, в горле, в висках, то Итачи был чем-то наподобие декорации. От нее не ждешь подвоха, от нее не ждешь вообще ничего – он не давал никаких эмоциональных толчков, чтобы вызвать реакции, а если и давал, то неизменно сглаживал, смахивал едва образовавшийся налет сомнений. Почему? Ответ поднялся из глубин сознания импульсом, ударом, обвалился на голову и заставил замереть. Итачи знал абсолютно всё. Он знал каждый шаг, каждое движение шестерней, он делал всё, чтобы оставаться в тени событий, и в то же время не отходил ни на шаг, оставался поблизости. Он был связан с тенью так крепко, что сам не мог найти начала и конца этой длинной шелковой ленты, тянущейся из далекого прошлого. Он любил её так же сильно, как она любила его – и потому, они жалели друг друга. Связь, названная любовью, обещала им смерть. Но Итачи подчинялся прихотям возлюбленной и отдал ей своего брата, самое дорогое, что у него было. Тень простила ему страх, оставив душу – иначе как ему удавалось держаться всё это время? И откуда ещё он может знать так много об этой страшной связи? Больше думать Наруто не мог – Итачи выпутал его тело из ткани, зажал в кольце рук, провел губами по нежной, чуть влажной от напряжения коже спины, опустился до лопаток и тихо выдохнул, утомленный собственным внутренним конфликтом. – Я больше так не могу, – будто в подтверждение мыслей Наруто, хрипло шепнул он. – Я должен занять место Саске. Если ты поможешь мне, то сможешь покинуть этот дом живым и невредимым. Дрожь поползла по позвонкам, перебирая их, словно игральные кости. Спина взмокла, жаркие удерживающие объятия не позволили сделать ни одного лишнего движения. Наруто обнажили всего – как лягушку на лабораторном столе. Раскрыли, растянули, зажали в тисках и иголках. – Поэтому, пожалуйста, злись. Потом ты всё забудешь. Я обещаю. Ладонь сильнее вдавила Узумаки в постель. Стоило Итачи сделать несколько грубых движений, беспокойные метания сознания в теле Наруто прекратились – он зацепился за болезненное ощущение проникновения и обессиленно застонал, подкошенный внезапным осознанием происходящего. Тьма за гранью комнаты откликнулась на его голос и протяжно завыла, раненая. Итачи схватил подбородок Наруто и заставил развернуть голову, посмотреть на него, поймать взглядом что-то важное, жизненно необходимое. В темных глазах играла лезвиями убийственно-вдумчивая острота. Слишком чистая для человека. С Узумаки будто рывком содрали кожу – он рванулся, изогнулся, зашипел от злости и боли. Ощутив яростное сопротивление, Итачи с новым энтузиазмом принялся завязывать его в безвольный узел – и снова зашептал, замурлыкал ласково, успокаивающе: – Да, вот так. Всё правильно. Чем сильнее ты злишься, тем лучше для всех. Саске это чувствует, его чувства резонируют с тенью, и пока не наступило утро, ревность будет расшатывать шестеренки и нарушать ход работы механики. Понимаешь, что происходит? Ты борешься со мной – но уничтожаешь все связи… – Пусти… мне… больно. Восторженно-злой шепот впился в ухо голодными пиявками: – Будет больнее. Итачи прижался губами к затылку, там, где густая растрепанная копна волос переходила в короткие золотистые паутинки, провел языком влажную линию-метку и вдруг впился, вогнал иголку под кожу. От места укуса на шею, плечи и лопатки растекся ледяной поток – Наруто закричал в голос. Но сознание стало кристально-чистым. В нос ударил травянистый запах постельного белья Итачи, тело нашлось в неудобной изломанной позе, немеющие руки – скрученными за спиной и сдавленные стальными пальцами, ноги – расставленными приглашающе, покорно. – Кто ты… черт… подери…. Шип выскользнул из неглубокой раны. Итачи какое-то время был занят зализыванием, смакованием крови на языке, одному ему необходимым ритуалом. – Я не расщепленный, – спустя долгое мгновение, ответил Учиха. Захват на запястьях Наруто ослаб как раз вовремя – еще немного и руки начало бы сводить судорогой. – И не цельный. Моя душа тоже плохо держится в теле. Но, пока я могу чувствовать… Тут он стал неожиданно заботлив, выскользнул из поджавшего пальцы Узумаки, позволил перевернуться на спину. – Пока могу переживать – я буду человеком. И ты тоже. Поцелуй рассек реальность на две части. На ту, от которой Наруто откровенно подташнивало – в которой творилось что-то ужасное, странное, не поддающееся логике и объяснениям. И на ту, где всё складывалось в понятный, стройный, рационально-верный узор, где собиралась тонкая филигрань чувств, где звенели невидимые струны связей. Саске с Итачи, Итачи с тенью, тени с Саске, и Узумаки – с каждым из них. Эта ночь показалась Наруто вечностью. *** Когда он, с трещащим по швам телом, вернулся в сознание, в комнате никого не оказалось. Неуютное прохладное утро кралось по краю оконной рамы и постукивало в стекло дождевыми каплями, стелилось туманом по огромному таинственному внутреннему двору. Кое-как собрав свои мышцы в работающий ком мяса, Наруто спустил ноги на ледяной пол, и, шатаясь, добрался до ванной комнаты. Зеркало вырисовало незнакомое лицо – бледное, серо-зеленое, с потускневшим медно-желтоватым ворохом волос над влажным лбом, с затянутым пеленой взглядом. Наруто склонился, чтобы умыть лицо и, выпрямившись, столкнулся в зеркале с печальными глазами какой-то женщины. – Ты забыл, – шепнули тонкие губы, но Узумаки почему-то не смог даже испугаться. Он не помнил ничего – с того момента, как переступил порог этого особняка и до сегодняшнего утра. Рациональная часть мозга, привыкшая планировать и выстраивать схемы, полностью взяла управление на себя и отключила лишнюю эмоциональщину. – И ты, похоже, наконец-то действительно видишь меня, – темная, матовая печаль сменилась озорными тенями в самой глубине зрачков гостьи. – Я сделаю кое-что для тебя, Наруто. – Кто ты? – зачем-то поинтересовался он. – Правда, чтобы дать тебе это, мне придется потратить всё, что у меня осталось. Поэтому, прошу, защити их вместо меня. Защити моих мальчиков, хорошо? – Я не… понимаю. – Не бойся. Я смогу перебороть и действие его зелий. Когда ты сможешь говорить на языке тьмы, ты всё поймешь. Ты сможешь понять её. Она – не зло. Просто мы очень разные. Женщина выскользнула из зеркала и, тихо выдохнув, нежно коснулась губами его лба. Наруто вскрикнул. Белая вереница символов яркой молнией расчертила разум. Стало страшно, стало невыносимо, а потом из памяти, словно из бездонного мешка, посыпались воспоминания… Оттуда, словно из бездны, явился пустой взгляд Саске. Оттуда же пришел совсем другой – удивительно живой, удивительно понимающий. В ушах зазвенел смех, заклокотал рев прошлой ночи. Дальше был механизм, со стальным телом и настоящим, живым сердцем. Рояль и кровавые разводы на паркете, книга с печатью Соломона и вкус пряного напитка с ароматом миндаля… Итачи распахнул дверь. Прислонившись к натертой до зеркального блеска кафельной стене и сложив руки на коленях, на него спокойно, преувеличено-спокойно смотрел Инженер. Итачи вздрогнул и на долгое мгновение задержал дыхание. Что ж, теперь он был абсолютно бессилен. – Добро пожаловать, – почти нежно усмехнулся Учиха. Щелчки прекратились. А сердце, надежно спрятанное от посторонних глаз в самом центре механического тела, взволнованно дрогнуло. Началось.