Скажу честно: мне стыдно. Не столько за то, что я писала это более полугода, сколько за то, какое г... получилось в итоге. Как понимаете, главная часть фика - воспоминания. Главы без них у меня получаются, скажем честно, хреновенькие. Но они как своеобразный пересменок. Просто нужны и все. По крайней мере, я пыталась. Дальше, надеюсь, будет проще.
__________________________________________________________________________________________ Иван откидывается на мягкую спинку кожаного дивана и, запрокинув голову, упирается взглядом в висящую под потолком громоздкую хрустальную люстру. Сегодня он держался молодцом. Декабрь подходит к концу и дел остается много, но Новый Год сулит ему хотя бы несколько дней заслуженного отдыха. Он уже успел немного отдохнуть, в конце-концов после визитов в Литву и Беларусь он как-то смог найти в себе силы отказаться от алкоголя и нормально выспаться. Может его успокаивала мысль о том, что Наташа больше не у этого придурка Ториса, а может он просто смог осознать, что сам загоняет себя в угол. Может и президент со своими нравоучениями сыграл какую-то роль: "Ты мне окажешь огромную услугу, если хоть на одном заседании не будешь зевать" - сказал он Ивану несколько дней назад. Легко ему говорить - это не его ненавидят все, кого он знает. Нет, конечно, врагов у него полно, но и друзей немало. А вот от России страны шарахаются как от прокаженного, где бы он ни появился, и он бы это спокойно стерпел, все-таки это с ним не впервые, но раньше ведь он был не один... - Посмотрел бы я на тебя в подобной ситуации, карлик ботоксный, - бурчит себе род нос Россия, вспоминая одно из прозвищ, которым нарекли босса его противники. - Quoi? Это был камень в мой огород? - встрепенулся мирно дремавший в соседнем кресле Франциск. Праздники кончились - рождество было два дня назад, но от француза до сих пор несет вином. Если честно, Иван не до конца понимает, что Бонфуа тут делает и зачем его министров пригласили сегодня на переговоры. Он слишком легко прогибается под давлением кого-то более авторитетного и Брагинский не видит смысла в каких-либо разговорах с ним, тем более, что француз не трезв. - Просто мысли вслух, не обращай внимания, - отмахивается Россия. - Чтоб ты знал, это - первый признак безумия, - раздается из угла комнаты хлесткий, как кнут, отдающий немецким акцентом голос. Людвиг залпом опустошает чашку с кофе и подходит к столу, чтобы налить себе еще. Сегодня были тройные переговоры их министров. И пока те выступают перед прессой в соседнем зале, отчитываясь о результатах, Франция, Россия и Германия томятся здесь, ожидая, когда это наконец кончится. В последнее время им часто приходится собираться втроем. Иногда к ним присоединяются люди из Украины, хотя сама она и не приезжает. Может, оно и к лучшему. - Тебе ли об этом не знать, - бурчит Иван, в ответ на комментарий Людвига, все еще блуждая взглядом по хрустальной люстре, - с чего мне сходить с ума? Я трезв, как стеклышко, мое правительство отказалось от закупок вредных западных продуктов питания, скоро новый год и я смогу пару неделек отдохнуть от всех вас. - Слышал, ты недавно был в Вильнюсе с неофициальным визитом, - Германия опускается на диван напротив Ивана, беззвучно ставя свою чашку на кофейный столик. -Возможно. А тебе до этого какое дело? - Насколько мне известно, ты не нашел то, что там искал, точнее, ту, кого ты искал. - Россия хмуро косится на француза, что не ускользает от взгляда немца - Он спит, не волнуйся. Хотя если ты и вправду думаешь, что твои размолвки с Беларусью являются для остальных стран тайной - ты глубоко заблуждаешься. Мы не люди, мы видим, что происходит. - И как же это до вас доперло, позволь узнать? - Иван нервно хрустит костяшками пальцев, сверля взглядом холодных сиреневых глаз своего собеседника. Людвиг всегда отличался сильным характером, по сравнению с большинством других стран, но даже он не может не признаться хотя бы себе: он боится этого взгляда. Даже при свете дня зрачки Брагинского поблескивают странным демоническим светом, а когда он злится - в них горит настоящий дьявольский огонь. Часто именно эти глаза снились Людвигу в ночных кошмарах. Тем более странно, как Россия преображается рядом со своими сестрами. Германия точно не помнит, когда видел их всех троих вместе, но тогда русский казался не таким уж и страшным: улыбка на лице не была такой наигранной и мерзкой, как обычно, а взгляд, обращенный на сестер был мягким и нежным. Это так типично для их семейки - в обществе друг друга они меняются. Ольга становится более уверенной в себе, Иван - менее жестоким, Наталья - менее угрюмой. В каком-то плане Людвиг им даже завидует- они с Гилбертом вряд ли меняют друг друга в лучшую сторону. Скорее, даже наоборот. - А с кем ей еще ссориться? Всех остальных она и без того не особо любит, а с вашей сестрой поссориться просто невозможно. Кроме особых случаев, конечно, - Людвиг делает глоток и кофе приятно обжигает его горло, - вообще, я был уверен, что подобное когда-нибудь произойдет. С одной стороны ты - бездушный псих, с другой - она, - немец задумывается, подбирая в голове необходимые эпитеты для описания Натальи, - ну ты понимаешь, тоже не особо нормальная, хоть и не такая, как ты. Рано или поздно что-то должно было... "взорваться". Так и случилось. Вот только мне интересно, что? - Повторюсь: не твое дело, - фыркает Иван, снова устремляя взгляд сиреневых глаз на люстру. Людвиг молчит, отмечая про себя, как на мгновение всколыхнулось то самое страшное пламя в глазах России.***
Наташа помнит этот зал. Просторный, с невысоким потолком, большим очагом. Когда они жили в этом замке, здесь была кухня. Кажется, она до сих пор может услышать в воздухе запах свинины, запеченной с луком, вишневых пирожных и лимонного пирога. Долгое время, это было единственное место в замке, где она хоть как-то могла почувствовать себя в безопасности. Здесь всегда было тепло. И люди были теплыми. Женщины, с мягкими большими руками и розовыми лицами. Они не были похожи на солдат и прислугу, окружавших ее там, на верхних этажах. Те либо относились к ней как к заключенной, либо вовсе не замечали ее, словно девочки и не было рядом. Здесь же, ей всегда были рады. Особенно Наташе запомнилась Мария - крупная женщина средних лет с огромной грудью, руками, усыпанными веснушками, густыми каштановыми волосами и вечно смеющимися серыми глазами. Во многом благодаря ей девочка выучила польский: Мария сажала ее на стол и часами разговаривала с ней, пока готовила блюда на ужин Феликсу, Наташа слушала, повторяла за ней, пыталась отвечать на вопросы. Если все говорила правильно - получала пирожное. Лукашевич прекратил это, когда узнал, что Белая Русь завела себе друзей. Девочку отходили розгами и заперли в ее комнате на несколько недель, а когда выпустили - ни Марии, ни других ее знакомых в замке уже не было, а люди, пришедшие им на замену, гнали ее с кухни, едва ей стоило появиться в дверях. Девушка ерзает на диване, устраиваясь поудобнее и делает глоток из бокала с вином - слишком сладкое на ее вкус. Хотя, для этого упыря в розовом халате, наверное, самое то. В конце-концов, оно под стать его характеру. Но обстановка, да и само место располагали к тому, чтобы выпить, пусть даже такого странного вина. Девушка делает еще несколько глотков. - С твоей генетикой, я бы не налегал так на алкоголь, - доносится ехидный голос справа, - все-таки пример брата-алкоголика должен был научить тебя: "где винцо, там и горюшко". - Не твоего ума дело, - девушка залпом осушает бокал и хмуро смотрит на собеседника: белые волосы растрепаны,в красных глазах играет смешинка, клык, как всегда торчит из-под растянутых в улыбке губ. Он явно давно не стирал форму - на пиджаке и штанах видны жирные пятна, на сапогах налипла грязь. "Великий" Гилберт Байльшмидт во всей своей красе развалился на кресле справа от нее, потягивая шнапс и постоянно посмеиваясь чему-то одному ему известному, - что ты тут, вообще забыл? - О, и вечно этот холодный тон. Знаешь, он так контрастирует с твоим юношеским максимализмом. Мне даже хочется посмотреть, как бы ты себя повела, если бы Феликс вдруг решил выдворить тебя, вместо того, чтобы радушно приглашать сюда, - Гилберт обменивается взглядами с поляком, выражая свое одобрение последнему, - мой обожаемый брат, как обычно, решил, что "праздновать Рождество - это глупо, слишком много дел", - пруссак кривит лицо, нахмурившись и подражая голосу своего брата, - я уже давно с ним не спорю по этому поводу. Не хочешь - ну и не надо. Франциск тоже оказался занят, Родерих проводит выходные с Элизабетой, и они почему-то отказались взять меня третьим, если ты понимаешь, о чем я - он дергает бровями и подмигивает, из-за чего желание Наташи врезать ему увеличивается в сотню раз, - ну я и сказал, что мне надо обсудить с Фелом проблемы транзита и бла-бла-что-то там, так что... вот я и здесь, праздную, пока Людвиг морозит свой зад в России. В любом случае, рад тебя видеть, Наталья, женское общество нам не помешает. - Не думай, что это взаимно, - хмыкает она, пристально вглядываясь в пляшущие в камине язычки пламени. Они с пруссаком никогда особо близко не общались, хотя он и вынужден был прожить несколько лет в одном доме со странами Советского Союза, будучи ГДР. Он ее немного раздражал, в основном, из-за своего грубого характера и привычки говорить то, что он думает напрямую. Все-таки в ее семье это было не принято. К тому же, каждый раз после общения с ним ей снились кошмары. Нет, не те, что снились ей обычно, страшные сны не были редкостью для стран. Ей снилось то, что выпало из ее памяти и то, что она наотрез отказывалась вспоминать - война. - Я просто пытаюсь быть вежливым, а ты полна яду, как всегда. Хотя, знаешь, твой характер мог быть намного хуже, учитывая, что тебя воспитала однополая пара, - ухмыляется пруссак, поглядывая на девушку поверх бокала. - Ты типа за тем, что говоришь, следи - подает голос поляк, - мы с Торисом были союзниками, а не это... в этом смысле мы ничего не... - Да шучу я, заткнись, - пропуская мимо ушей злобное бормотание Феликса о том, что за такие шутки можно оказаться на улице, Байльшмидт снова обращается к Наташе, - говорят, ты решила ото всех спрятаться и посылаешь своего президента на собрания вместо себя? - Никого я не посылаю, просто не хожу...- начинает уже было девушка, как ее перебивает поляк. - Ее президента пошлешь - он заживо съест, - смеется Лукашевич, Наташа хмуро смотрит на него и смешок прерывается, зависнув в прогретом камином воздухе гостиной. Видимо, поняв, что шутка не удалась, поляк обиженно смотрит в камин, снова бормоча что-то себе под нос. Разговор явно не клеится, это поняли все три собеседника, а потому все попытки ввести новую тему угасли. Наташа закутывается в лежащий на диване клетчатый плед, мысленно ругая природу за существование розового цвета. Хотя, стоит отметить, что после полутора бокалов вина окружение ее бесит гораздо меньше, чем в начале вечера. Тут сказывается и усталость. В тепле и после небольшой дозы алкоголя ее разморило и она уже чувствует, как веки тяжелеют, глаза слипаются и хочется просто свернуться в клубочек на диване, слушая треск дров в камине и ни о чем не думать. Но спать нельзя. Только не здесь, не рядом с этими людьми... странами.***
- Еще раз напомни, почему мы здесь? - Людвиг листает меню в поисках хорошей рульки с картошкой, но пока что ничего лучше стейка ему не попалось. Вообще, ресторан неплохой: играет приятная живая музыка, кажется, джаз - он не особо в этом разбирается - официанты приятны на вид и вообще, в зале царит атмосфера уюта. - Как гостеприимная страна, я обязан был пригласить своих гостей на ужин, - Иван откладывает меню в сторону, жестом подзывая официантку и заказывает вино, - но, поскольку Франциск настолько "хорош", что с трудом стоит и засыпает в любом удобном или неудобном месте, мы остались с тобой вдвоем. Наслаждайся, - губы Брагинского растягиваются в еще более сладкой улыбке, из-за чего по спине Людвига пробегают легкие мурашки. - Гостеприимство тебе не идет. Уж точно не сейчас. - Знаю, - жмет плечами русский, листая меню с салатами, - но традиции есть традиции. Внутренний кодекс славянского государства не позволяет мне не впустить к себе в дом нуждающегося или не накормить гостя вкусным ужином. Я бы и рад сам что-то состряпать, да не очень я в кулинарии. Кто-то из девчонок бы с легкостью, - Иван запнулся, - но не будем об этом. - Не знаешь, когда твои сестры вновь начнут вести себя нормально? - Германия закрывает меню и смотрит на собеседника. Тот слишком невозмутим, говоря об Ольге с Натальей, хотя еще сегодня утром был так напряжен. - То есть, ко мне такого вопроса не возникает? Или ты уже оставил надежду? - усмехнулся Брагинский, - Никто из нас не нормален. Иначе мировая история бы была похожа на сказку. Пока что я такого не замечал. Ну, разве что на Игру Престолов. Сомнительная радость. - Я о посещении собраний. - Я бы тоже на них не ходил, - ухмыляется Россия, приносят вино и он диктует официантке новый заказ, - твое здоровье, - в два глотка он осушает полбокала - алкоголик со стажем, что еще сказать, - Наталья пойдет на собрания тогда, когда захочет. Поверь мне, ее упрямство не раз вставало мне поперек горла и я знаю, что даже ее распрераснейший Батька ее не отловит и не затащит в зал. А Ольга... Я ее лично не видел с апреля. И вряд ли увижу в ближайшее время. Моя сестричка никогда не была волевой, кроме особых случаев, поэтому вряд ли она будет спорить со своим боссом. Тем более, у нее внутренних дел полно, вполне объяснимо, что внешние были переданы политикам, - бокал пустеет быстрее, чем Германия успевает моргнуть, а Брагинский наливает себе новую порцию. Теперь-то Людвиг понимает. Боль при обсуждении неприятной темы никуда не девается. Просто этот медведь забивает ее традиционным для себя способом - топит. Он и сам так делает, когда нервы на пределе. Не так часто, как мог бы, но и не так редко, как хотелось бы. В воздухе виснет молчание. Лишь музыка и тихая речь и шум ножей и вилок людей за соседними столиками разбавляют установившуюся между русским и немцем тишину. Приносят еду. Все в том же молчании они едят. Заказывают десерты. Иван явно пытается себя контролировать, но вино исчезает слишком быстро. - Что ты с ней сделал? - Не выдерживает, в итоге, Людвиг и сверлит серьезным взглядом русского, который уже невозмутимо уплетает принесенное ему суфле. - Я. Никому. Ничего. Не. Делал. - Чеканит Иван в неожиданно серьезном тоне и этим пугающим огнем в глазах, но вдруг снова веселеет: - Ты на меня не повесишь еще один грех, дорогой мой Людвиг. Больше я такого отношения не потерплю, нет. Поверь, дела между мной и моей младшей сестрой - мои личные дела и тебя они не касаются. - Но все же... - Хорошо, - Россия вытирает рот салфеткой и серьезно смотрит в глаза Германии, - вот скажи мне честно: что ты обо мне думаешь. Быть может я и поведаю тебе о том, что случилось. - Кажется, я тебе сегодня утром сказал: психопат, - немец смотрит на лицо Ивана, которое даже будучи серьезным хранит на себе отпечаток ухмылки. Может он не врет и у него действительно просто так лицо устроено и он не смеется над всеми подряд? - Гостеприимный психопат, который не рассчитывает свои силы и возможности... не знаю, я не спец в описании людей. - Скажи проще: я - ужасный человек, - констатирует русский, откидываясь на спинку стула. - Не думал, что у тебя такая низкая самооценка, - хмыкает Германия, допивая свой бокал вина, - но допустим. И что с того? - Да ничего, - Брагинский прикрывает глаза и вздыхает, - просто в этом-то и заключается наша с ней проблема.***
- Знаешь, она просто ангел, когда спит, - Гилберт вглядывается в умиротворенное лицо Натальи, мирно дремлющей на диване. Блики пламени пляшут на белых щечках, золотистые волосы разметались по подушке дивана, на которой покоится голова девушки. Кажется, будто во сне она даже выглядит младше: девочка-подросток, засидевшаяся допоздна и не заметившая, как уснула. Все же он слишком давно ее не видел. Еще когда она вошла в зал, Пруссия заметил, как она изменилась с их последней встречи. Боевая девчонка, спортсменка-комсомолка со званием лейтенанта войск СССР, что от нее осталось теперь? Он видит, что боевой дух и такая типичная для нее упрямость ее не покинули, но все же в ней чего-то не хватало. Гордыни? О, этого в девчонке было предостаточно. Уверенности? Тоже хоть отбавляй. Так чего же? - Я, типа, не заметил, как она отключилась, - прервал мысли пруссака Лукашевич, тоже глядя на спящую Беларусь, - ну и ок, ей, типа, полезно. Она была совсем умотанная, типа, даже не сопротивлялась, когда я ее пригласил. - Почему ты ее сюда привез? Ты же ее ненавидишь, сам говорил. - Я типа не то, что бы... - Поляк запинается и щелкает пальцами, пытаясь подобрать слова, Гилберту даже кажется, что он слышит, как скрипят непривыкшие работать мозги Лукашевича, - Мы, славяне, народ гостеприимный и если кто-то нуждается в крыше над головой, то мы, типа, должны его принять, типа, невзирая на наше к нему отношение. Тем более, если это - наш родственник. - То есть, ты хочешь сказать, что окажись ты в подобной ситуации, она бы тебя приняла, - поднимает бровь Пруссия. - Я бы не оказался в такой ситуации, - хмыкает Феликс, - но да, если она действительно одна из нас - она бы так поступила. Это, типа, наш внутренний кодекс. Гилберт делает глоток шнапса. Сейчас самый благоприятный момент, чтобы задать вопрос, который интересовал его, да и не только его, довольно давно. Раз уж Наталья спит, то, наверное, можно. - Ты помнишь их мать? Она же, вроде, была твоей сестрой? Байльшмидт готов поклясться, что слышал, как поляк скрипнул зубами. Услышав вопрос он напрягся. Не думал, что когда -нибудь он увидит Феликса в таком состоянии, но, похоже, случилось невозможное: он задел его за живое. - Смутно, - отвечает Лукашевич через минуту молчания и пару глотков коньяка, - она сбежала из нашего дома на восток, когда я тотально был еще совсем незрелым. Да и братьев и сестер у меня было дофига, и, типа, сейчас уже не вспомнишь, кто каким был тогда. Если честно, я бы, типа, сам свалил, если бы мог, но стремно было одному куда-то идти. А Святослава смогла. Она, типа, одна из первых решила жить сама. Часто нам писала. После этого остальные тоже стали осваивать новые земли. Ее дети взяли себе ее качества. Она похожа на нее, - поляк кивает в сторону Наташи, - не так, как старшая сестра, та, типа, вообще полная ее копия во всем, ну, типа, заботливая там, все дела. Только Святка все время тотально в драку лезла, а Ольга - нет, это ее качество досталось тому засранцу, Ивану. А Наталка - упертая, - Феликс крепко сжимает стакан, упершись взглядом в огонь. Гилберт действительно никогда его таким не видел. Он знает, что Лукашевич достаточно трепетно относится к братьям и сестрам, хоть и не показывает это, что сильно контрастирует с его неприязненным отношением к племянникам - Наталье, Ивану и Ольге, пусть с последней он и ладит больше. А тут, похоже, он и их не особо-то ненавидит. Сейчас поляк рвет Гилу все шаблоны, сам, видимо, того не подозревая. - Так значит, ты все же чувствуешь связь со своими восточными родственниками, - констатирует Гилберт, наливая себе еще выпить, - и Наталью ты не так ненавидишь, как говоришь. - Я ее, типа, не ненавижу. Она меня тотально бесит, вот и все. Упрямая стерва. У моей сестры это хотя бы заботливостью компенсировалось. Я ее воспитать пытался, вырастил из деревенской дикарки приличного человека, а она, типа, ни разу меня за это не поблагодарила. Я взял ребенка на воспитание и что получил? Избили до смерти и отправили жить к немецкой гомо-парочке. - Эй, - Гилберт нахмурился, - шутить насчет меня и Родериха можно только Элизабете. И то, только когда я достаточно пьян или на ней меньше пятидесяти процентов одежды. - Это, типа за то, что ты нас с Торисом "однополой парой" назвал, - Феликс вздыхает, - сложно смотреть, как твой друг сохнет по такой стервозной бабе, еще хуже - когда он на ней женится. Наши с ней отношения работают только на взаимной ненависти. Много веков. Так, типа, и должно быть. - Видимо, ты плохо ее знаешь. В Союзе я ее разной видел. И заботливой, и злой. В семье она другая, - Гил ухмыляется, - как и все мы. А тебя у нее просто есть большой повод ненавидеть. Наверняка. Феликс поджимает губы и вновь косится на спящую на диване Наташу. - Сто лет назад я сказал ей, что она давно должна была умереть, - серьезно констатирует он, переводя взгляд на Гилберта. - Думаю, дело не в этом. Ты с лихвой искупил этот грех в сороковые. Или... - поляк качает головой, - хочешь сказать, что она так и не вспомнила? - Я бы тоже с радостью забыл, да только не получается, - Феликс протягивает руку и со звоном чокается с Гилбертом, - типа, за наше отвратное прошлое! - За наше отвратное прошлое! - подхватывает Гилберт и пьет до дна.