Когда по безумцам догорал костер...

Молчит, когда я говорю. Сливается со стеной. Не уходи, постой! Побудь немного со мной. Ольга Ко - Папа-Стервятник

Люси нравился их город, полный наслаждения Лондон, нравилась их старенькая и все такая же красивая, многообещающая Англия, но только одно неисправимо мешало до конца проникнуться им, влюбиться полностью в эти аккуратные домики, в каждый камушек мостовой. Здесь было слишком скучно. Скука чем-то вязким, облепляющим с ног до головы, запутавшимся в волосах и налипшим на зубах витала прямо в воздухе, мягким шлейфом ложилась на плечи поверх платья. Кому-то нравилось это размеренное спокойствие, но почему-то самой Люси оно казалось неприемлемым, и скрыться от этого ощущения получалось в шумных компаниях и громких беседах. С полудня шел дождь. Плотная стена из воды, сквозь которую с трудом просматривались соседние строения или конец улицы, она шла бесконечным потоком на головы прохожим. Шелест настоящего ливня — с чем его можно сравнить? Это вовсе не легкая изморось, даже не долетающая до земли и влагой остающаяся на одежде, в волосах и на оконных стеклах, и это не обычный дождик, под которым можно прогуляться, вооружившись зонтом. От творившегося сейчас последний не спасет, от него совершенно не будет толку. Порывы ветра подхватывали капли, в результате те хлестали в совершенно разных направлениях, и чтобы защититься от них, нужно было иметь над собой как минимум прочный купол. И звук... всепоглощающий, в котором тонули и захлебывались посторонние голоса, шорохи, мысли. Ливень не отбивал ровный ритм по крышам, он струился своей личной мелодией, идеальной и чарующей, беспрерывной. Тоже тоскливой. От нее веяло большим холодом, чем от самой непогоды, и лучше всего было бы переждать это в уютной гостиной за чашечкой крепкого чая, притворившись глухим, ведь снаружи укрыться становилось задачей невыполнимой. Оказавшись там, оставалось только шептать себе под нос от возмущения и перепрыгивать многочисленные лужи, в которых отражалось тяжелое, грязно-серое небо. Тот редкий момент, когда человеку удавалось легко перешагнуть через целый кусочек Бога. Бог — это ведь и есть наше небо, верно? Как жаль, что мисс Вестенра попросту не могла обратить на то свое драгоценное внимание. В ней не было и капли романтика или вдохновенной личности, той, которая способна проникнуться атмосферой до последней косточки, прочувствовать ее. Она, скорее, сама создавала бы ее, а проникались бы тогда уже другие, залюбовавшиеся подведенными алым губами. Или они от природы такие яркие? Люси улыбалась и слегка качала головой. У каждой девушки, порядочной та являлась или не слишком, должны были оставаться свои маленькие секреты. Например, почему она выглядела так, словно свежий цветок, сорванный на пике своей красоты. Как бы там ни было, но внешность ее не подходила для высоких размышлений, только под милые разговоры и хитрые взгляды. – Мисс, вы простудитесь, если сейчас же не вернетесь домой! Что вы могли забыть здесь? Вездесущий доктор Сьюард, его можно узнать даже когда он перестает сыпать в ее сторону стишками по одному полному восхищения голосу. Немолодой мужчина спешил за ней следом, на ходу стягивая свой дорогой пиджак и пытаясь накинуть на Люси. Та отфыркивается, коротко смеется и ни в какую не желает поддаваться чужому натиску. Кажется, это тот самый единственный, который еще не понял, что ей все равно на него, абсолютно и бесповоротно. Какой смысл соглашаться на брак с богатым врачевателем, если всю жизнь она будет увлечена другим? Да, тем самым призраком, видением. Люси Вестенра с опаской относится к такому своему настрою, все же остаться в старых девах — не великая почесть, но ничего поделать не в силах. – Ах, доктор, ничего не случится со мной, успокойтесь же! – в очередной раз вывернувшись из-под руки, так настырно пытающейся притянуть к себе, Люси отскакивает точно по лужам на добрых пять шагов и чувствует, как брызги попадают в открытые красные туфли. Холодно. – Я просто на прогулке, а вот что вы... неужели следили за мной? – Как можно! – щеки мистера Сьюарда побагровели, и Люси остается гадать: это то ли от гнева за предположение, что он мог опуститься до такой низости, то ли действительно от уличения в нем. Унижать этого милого мужчину совсем не хочется, поэту Вестенра решает склониться к первому и сбросить их встречу на чистую случайность. – Я шел к своей пациентке, из-за такой отвратительной погоды ей стало хуже, тошнота и... Да что я при вас, да о таком! Мисс, прошу вас, пойдемте, я провожу вас до дома... – Угомонитесь, я иду на встречу! Она важнее моего здоровья и вас в том числе, – губы капризно поджались. Сьюард удивлен и больше поражен, в самое сердце, грубым поведением возлюбленной, ее резкий ответ не терпит его возражения. Он отступил, в каком-то смутном ужасе глядя на нее, будто не веря, что человек перед ним взаправдашний, что он действительно сказал такое вслух. – Но как же... милая моя, разве не вы три недели назад давали согласие, чтобы в этом месяце я официально объявил нашу помолвку? Люси силится вспомнить, отчего на переносице, между тонких бровей, собирается морщинка. Да, что-то такое точно было, в тот день, когда она решила отвлечься от терзающих ее снов, Люси дала свое согласие доктору, смеясь в ответ на его полные любви и прочих светлых чувств рифмы. Он думал, что от ответной страсти. Она же хохотала с толикой злобной радости, но по большей части презрительно. Ей по сердцу поэты, но этот человек больше приглянулся ей и ее семье отнюдь не самым маленьким состоянием. – Нет, такого не будет. – Значит, в следующем? – Сьюард производил впечатление наивного влюбленного по самые уши юнца, который не теряет надежду, что предмет воздыханий сам прыгнет в расставленные им ловушки из нежных объяснений. Люси не нужны объяснения. Ей куда симпатичней ночи. – Ни в следующем, ни через год. Помолвки не будет, доктор Сьюард, послезавтра я попрошу кого-нибудь передать вам кольцо и все оставленные подарки. А теперь позвольте мне уйти, вы заставляете человека ждать, причем довольно долго, – она развернулась в противоположную сторону и готова была уйти прочь, но крепкая рука легла на плечо, стараясь удержать при себе, потребовать оставить в силе и так с трудом раздобытые из этих уст слова. Попросить не разрывать все таким образом... – Но Люси, как же... – Да что вам не понятно? Пойдите прочь! – Люси развернулась, едва не упав от резкости этого движения на каблуках, и Сьюард в страхе шарахнулся на полметра, хватаясь за сердце. Вся краска схлынула с лица мужчины, а из горла вырвался тонкий вскрик потрясения и неверия, и не одним словам, разнящимся с образом обворожительной девушки. В светло-голубых глазах его драгоценной Люси мелькнул дьявольский воистину огонек, глубокое зарево насыщенного алого цвета, и не заметить тот было невозможно. Это походило больше всего на заходящее солнце, кинувшего последние блики на светлую радужку глаз, и доктор бы так и счел, если бы не льющийся на них с небес водопад. Вместе с тем ему привиделась мертвенно посеревшая кожа и выступившие, как у ядовитой змеи при атаке или когда ей пытаются сцедить яд, зубы. Два белоснежных клыка, царапнувшие нижнюю губу. Лицо ее находилось так близко, что невозможно было не разобрать все до последней детали, до проступивших сквозь кожу мелких сосудов, в которых не текла отныне кровь. И даже не являйся мистер Сьюард хорошим доктором с огромным стажем, он все равно бы понял, как любой другой, окажись он на его месте. Сейчас на улице огрызнулась мертвая, она послала его ко всем чертям, а сама, взметнув за собой копну слипшихся от влаги рыжих прядей, скрылась в лабиринтах Лондона. Глубоко вздохнув, Сьюард облокотился о стену, молясь поскорее добраться до дома и не упасть так просто в обморок. Люси не могла узреть себя со стороны. Возможно, поэтому она, не пребывая в каких-то раздумьях, спешила вперед, стараясь выкинуть из головы образ доктора, точнее то выражения лица, которое обычно смотрело на нее с обожанием, но в последнее мгновение кардинально изменилось. Что такого открылось ему? Вестенра не знала и не хотела в общем-то знать. Ей достаточно того, зачем она выбралась сегодня на улицу, не пожалев самого роскошного наряда. Достаточно с лихвой того трепетного волнения в душе, которое обычно вызывалось ее присутствием, подаренного на этот раз принесенной незнакомцем запиской. Тот, низко поклонившись ей и смутив таким почтительным жестом, сказал, что один господин попросил передать этот бережно свернутый, испещренный чудесным почерком листик бежевой бумаги именно ей. «Доброго дня (или вечера, не знаю точно, когда мой друг найдет свободные минуты и передаст послание), мисс. Надеюсь, что не получу отказ и не обижу вас своим предложением, которое вы, вероятно, сочтете неожиданным или дерзким. Но я посмею просить вас подарить мне нашу встречу в указанном ниже месте. Хоть мы ни разу не виделись здесь. Вы должно быть знаете ту лавку, где продают цветы, она располагается недалеко от вас. Завтра около трех дня я буду стоять там, напротив, и ждать вас. Даже если вы не придете и сможете при этом предупредить меня, я все равно приду и буду ждать до следующего рассвета. Думаю, свежий воздух в таком количестве прочистит мне мозги на долгое время, и я смогу оставить вас в покое. Но пока что я продолжаю верить в ответ на мои скромные терзания. Ваш слуга». Подумать только, слуга! Вот кого, а их у Люси было предостаточно, да и письмо не отличалось от других, присланных воздыхателями, от них ломился стол. Отец грозился, что вот-вот пустит их для растопки, а если юноши и мужчины продолжат засыпать его дочь бесполезными бумажками, он не поленится отыскать каждого, чтобы возвратить те со всеми любезностями. Почти каждое начиналось и заканчивалось теми же словами, но в этот раз проигнорировать не позволила одна крохотная деталь, сразу отозвавшаяся в разуме и сердце глухим ударом, звоном порвавшейся в душе струны. «Хоть мы ни разу не виделись здесь». Судя по всему, должно выходить, что пересекались еще где-то. Нет, то, на что надеялась Люси, было попросту невозможным, нереальным, бредом и подлинным вздором! Сны не оживают, они остаются последним убежищем глупо влюбленных дурочек, уединяющихся там с молодыми людьми. Люси была совершенно не такой, ее страсть не равнялась с влюбленностью или подобным хоть отчасти. Истоки испытываемого были другие, не ясными от и до. Но она знала точно — причина тому, что каблуки стучат по булыжникам дороги с такой частотой, и дыхание перехватывает надолго, заставляя ком в груди стать плотнее, точно не любовная ересь. Там, за поворотом, та цветочная лавка, совсем скоро мечтания ее осуществятся, обретут плоть и кровь... Совсем скоро. Люси казался прекрасным этот город. Он был воистину восхитителен, потрескавшиеся, осыпавшиеся кирпичной крошкой улочки Лондона, состарившийся аромат, хранящий в себе историю всех минувших эпох и народов, проходивших здесь в тот или иной год, вечная прохлада и стелющийся у ног покорный туман. Казалось, это сохраняется без перемен на протяжение многих веков, ведь за всю жизнь, от момента рождения и на краю встречи со смертью, люди не видели каких-либо весомых изменений. Они появлялись на свет и уходили из него в том же мире, который баюкал их своей статичностью, благоразумием. Для кого-то Лондон был таким, и никак иначе. Для оставшейся части своих обитателей он был грязным, пропахшим чужими жизнями, но такие выгорали в нем за пару ночей, растворяясь в очередной предрассветной дымке. Нищие, бродяги, бандиты и убийцы — они все имели законное место, положенное им, и никто не осмелился бы претендовать на это или же на то, чтобы убрать его из иерархии, существовавшей в великой Англии. Люси, ей ведомым способом, балансировала на двух гранях, чем невыразимо бесила остальных. Не засыпая ночами под ласковый шепот столицы, но и не пряча в кармане ножа, эта девушка олицетворяла пик сумасбродства. Люси, словно вспоминая чьи-то давным-давно сказанные слова, напоминала время от времени себе. Родись она в прошлом, то непременно сошла за ведьму и горела бы на костре кого-то из неизвестных инквизиторов. И смеялась бы при этом, как же иначе. Но тут она околдовывала разве что противоположный пол взмахом длинных ресниц. Почему именно такое забавное сравнение? И кто ей додумался его подкинуть, чтобы оно прочно засело в памяти? – Здравствуйте, мисс... Люси с головой накрылась тонким пледом, не веря в то, с кем довелось провести ей день. Он говорил, что прибыл из Италии два года назад и случайно увидел ее на улице, чисто случайно, и, видимо, на то рассчитывала сама судьба, так как с тех пор его не отпускает то короткое мгновение. Тогда она стояла на пороге с охапкой чудных сиреневых цветов в руках, и от нее веяло ароматом корицы. Что она была самым безупречным созданием мира, и теперь ему остается только убеждаться в этом. Что он рад, несомненно, он почти тронулся рассудком от счастья, что Люси Вестенра пришла к нему под таким ливнем и диким завыванием ветра, и что ему отныне известно ее имя. Он одевался по-другому, на современный манер, назвался «Марком» и ничем не выделялся из толпы джентльменов, которые вышагивали под руку со своими дамочками, но... Но стоило ему рассмеяться, как Люси не сдержала широкой улыбки. Это был однозначно он, тот, кого ей хотелось назвать сумасшедшим, шутом. Меркуцио. Он много болтал, но не больше самой Люси. Всю ночь ее лихорадило, возможно, схватила простуду. Тело скрутила слишком сильная для обычной болезни судорога, и обошлось без видений, никто не пришел, чтобы утешить в минуту чудовищной боли. Зато перед глазами все еще стоял высокий юноша с рассыпавшимися по плечам кудрями и зеленым взглядом, выделяющимся на фоне серого Лондона. Она не чувствовала никакого присутствия кого-то лишнего, полностью поглощенная памятью. Наутро в комнате стихло. Наутро Люси Вестенра умерла, но ей суждено было открыть глаза еще раз. Уже во имя и славу нового знакомого Джонатана Харкера.