***
Из дома семьи Холдей Артур быстро зашагал в банк — время близилось к восьми. Чёрт, день и так начался хуже некуда, так сегодня нести бумаги Фобсу… Вчера, когда он начал переписывать копии и увидел внизу листа для списков* его фамилию, очень приуныл. Процесс сдачи документов затруднялся до невозможности, и все, конечно, знали о причине этого. Фобс злорадствовал при каждом удобном случае, обуреваемый жаждой мести за выходку Артура. Их взаимная ненависть, казалось, росла с каждым днём. Фобс заставлял Артура переписывать все копии по нескольку раз, и раньше, чем на пятый, он ещё никогда ничего не принимал. Деньги за истраченную бумагу вычитались из его еженедельного жалования, что очень печалило молодого человека. В банке имелась пара пишущих машинок недавно изобретённого образца, но большинство документов всё ещё оформлялось вручную — новомодные агрегаты были не из дешёвых, при этом требовали немалой сноровки и опыта для работы. Но больше того его выводило из себя то, что он должен был стоять перед столом Фобса и натянуто улыбаться, пока его распекали совершенно ни за что. Артур сжимал челюсти и, убрав руки за спину, показывал начальнику кукиш, про себя называя его тупоголовым бакланом. Он впервые услышал это ругательство от Альфреда и оставил его в своём арсенале. Сегодня ни с кем не хотелось ругаться, но, как назло, Фобс сегодня был в сквернейшем расположении духа. «Можно сразу идти и писать ещё двадцать штук…» — вздохнув, подумал Артур. Он стоял в пустом холле у двери кабинета со стопкой листов в руках и собирался с духом, как вдруг появившаяся за его спиной фигура хлопнула его по плечу. Артур едва не выронил документы, вздрогнув всем телом. — Доброго утра, сэр… — выдавил он, обернувшись и увидев перед собой мистера Шеллнера. — Доброго, доброго, Кёркленд! — Непривычно было видеть управляющего на рабочем месте в такую рань. — Подслушиваете под дверью? Ай, как нехорошо! Артур смутился и натянул на лицо улыбку. Мистер Шеллнер никогда не понижал голос и, казалось, совершенно не умел говорить шёпотом. Его слова, разнёсшиеся по гулкому холлу, заставили Артура нервно сглотнуть: как бы такую версию событий не услышал из кабинета его заклятый враг… Тогда ему несдобровать, это точно. — Нет, что вы, сэр, — заверил молодой человек, демонстрируя бумаги. — Я собирался отнести это мистеру Фобсу, но у него сейчас, похоже, посетители. И точно, из-за дверей неясно доносились раздражённые голоса. Управляющий кивнул и, протянув руку, предложил: — Могу отдать ему это вместо вас. Думаю, моё присутствие там никому не помешает. — Протянутая рука в коричневой толстой перчатке на меху пошевелила пальцами, не прося, а веля отдать документы. Но Артур был только рад отделаться от своей обязанности. — Хорошо, сэр. Спасибо, сэр. — А вы могли бы пока помочь Уильсону, он сейчас в архиве. — С этими словами мистер Шеллнер, для формальности стукнув в створку двери набалдашником трости, вошёл в кабинет. Разговор находящихся там людей резко оборвался, но, пока не закрылась дверь, Артур успел заметить двух представительного вида мужчин. На их шляпах в белёсом свете окна блеснули вифлеемские звёзды.* Втайне злорадствуя, что к Фобсу заявилась полиция, он направил стопы к стойке мистера Уильсона и остановился, прислушиваясь. Кажется, кашель пожилого человека доносился из коридора в дальней части вестибюля. Там обнаружилась приоткрытая дверь с надписью «Архив. Только для служащих». — Эм… — неуверенно заглянул в дверь Артур. — Мистер Уильсон? Вы здесь? Глазам его предстала крохотная комнатушка длинной шага в четыре, большую часть которой занимал громадный люк. Под потолком тускло горела лампа. На данный момент крышка люка была откинута к стене, открывая идущие вниз узкие ступени. Внизу виднелся свет. — Мистер Уильсон?.. Артур с минуту постоял, дожидаясь ответа, затем попробовал громко постучать по крышке. В конце концов, не дождавшись реакции, стал спускаться вниз, окликая старика. — Кха-кха-а-арг!.. — раздалось наконец из-за одного из стеллажей, коими было заставлено всё видимое пространство комнаты. — Вы, мистер Кёркленд? Заходите, заходите, я тут вот… Большое помещение находилось под банком. Хотя нет, не совсем, понял Артур, увидев под самым потолком узкие окошки, крепко зарешёченные. Он вспомнил, что крыльцо банка очень высокое и люди, заходящие туда, оказываются как бы на втором этаже, а этот этаж, стало быть, первый. Здесь ровными рядами стояли громоздкие полки с огромным количеством ящиков и ящичков, каждый из которых был аккуратно подписан. Что-то похожее было и в архиве полиции в Лондоне, где часто бывал Артур. Полицейский архив, правда, был несравненно больше. — Меня прислал управляющий. — Молодой человек заглянул в закуток, огороженный в углу двумя стеллажами наподобие кабинетика. Там находился старый стол с лампой, затянутой потёртым красным абажуром с кисточками. Тёплый свет освещал совсем небольшое пространство, а всё остальное было погружено в полумрак. Мистер Уильсон сидел за столом и, приблизив какую-то карточку почти вплотную к лицу, покачивал головой. Рядом с ним на столе стоял вынутый ящик. — Мыши, чёрт бы их побрал, — пояснил старик, демонстрируя бумажку с повреждённым нижним углом. — Устроили тут гнездо, всё пообгрызали, пообгрызали, да… Артур понимающе кивнул. Он не раз видел такую картину, пока лазил по старым ларям на чердаке. Большая куча бумажной трухи попалась ему и в бельевом сундуке деда, комнату которого он занимал. Пока он нёс этот мусор в кухонный очаг, из обрывков выглянула обтрёпанная синяя лента для волос. Он её зачем-то оставил. Может, это была мамина… — Мистер Кёркленд? — окликнули его, и Артур вернулся на грешную землю. — Вы не поможете мне переписать их по новой? Кхех… Мне-то одному долго очень, да. Артур с готовностью согласился и поднялся наверх за своим многострадальным стулом и чернильницей, а заодно, по просьбе мистера Уильсона, захватил его очки. Подальше от мистера Кэррила и мистера Бартли, а также от Фобса, Шеллнера и унылого вида из окна. Уютная атмосфера в архиве была райской благодатью. С мистером Уильсоном, как и с Артуром, тоже мало кто общался. Однажды, в конце рабочего дня, один из служащих отдал ему ключи и, не отойдя даже на десяток шагов, без стеснения назвал пожилого работника «старым маразматиком». Артур, запиравший в это время кабинет, услышал и не поверил своим ушам. Какая пренебрежительность, какая грубость!.. Ему было ужасно стыдно, что он не сразу нашёл, что сказать наглецу, и тот успел спокойно уйти по своим делам. Мистер Уильсон тогда только улыбнулся. «Я давным-давно перестал обращать на это внимание, сэр, — сказал он Артуру. — С возрастом мнение окружающих уже не так тревожит…» В расслабляющей тишине скрипели перьевые ручки. Мистер Уильсон что-то мурлыкал себе под нос, но к этому молодой человек привык. Приставучие мысли неизменно крутились вокруг недавнего происшествия. Артур поёжился. Никогда он раньше не мог подумать, что в дороге может случиться что-то опаснее, чем нападение грабителей. Что койоты, небольшие, как он видел в книге, звери, могут свалить огромную лошадь. В наш век, когда люди путешествуют по всему миру на паровозах и пароходах, когда телеграф передаёт любое ваше сообщение за сотни километров в течение нескольких часов, когда… в конце концов, когда весь мир превратился в муравейник, кишащий людьми, — неужели в таком мире возможно, чтобы человек едва не погиб из-за причуд природы?.. Это не укладывалось в его тяжёлой, как свинец, голове. Подперев щёку левой рукой и придерживая угол бумаги локтем, Артур вздохнул. Неужели человек так слаб? Царь природы, ха? Не-е-ет, как бы не так. Бедный Джонс, бедный, бедный Джонс. Как же ему, должно быть, было страшно… Артур испытывал к нему совершенно искреннюю симпатию, и никто, наверное, не мог бы чувствовать иного. Кажется, таких называют «рубаха-парень». Лежит сейчас где-то там, на окраине…***
Ужасно жарко, настолько, что кажется, будто плоть вот-вот выпучится из кожи наружу. Дышать… Каждый вдох причиняет боль, и гортань, как раскалённая труба, шипит и клокочет. Он хочет открыть глаза, но сначала… Дышать… А вдруг, если он откроет глаза, глазные яблоки потеряют форму и попросту выкипят?.. Нет, тогда нельзя… Скрип. Это кости так скрипят? Или лихорадочно мечутся мысли в набитой углём и дымом топке? Не надо больше угля, котёл взорвётся… Далёкий гудок паровоза. Это не показалось. Бедный череп гудел, будто внутренний машинист дёргал за ручку гудка, как звонарь на колокольне — с остервенением раскачивая железные туши, сталкивая их и призывая паству к заутрене ужасающей какофонией. Господи, если ты есть… не зови меня так страшно… Артур сидел на корточках у открытой дверцы печки и механически шевелил кочергой обгоревшие поленья. В пристройке доктора Холдея царил тёплый полумрак. Молодой человек прислушивался к хриплому, рваному дыханию за спиной. На столе, среди коробок, жестянок и банок с полустёршимися рецептами на них, стоял пузырёк «Kimball White Pine».* Полчаса назад Альфред метался на кровати, изворачиваясь и искажая лицо в пугающей гримасе. Артур заметил это только когда вернулся, отлучившись за охапкой дров. В панике он едва вспомнил о напутствии доктора — при обострении кашля срочно влить в больного полторы ложки микстуры, что Артур торопливо и проделал дрожащими руками. Он, правда, боялся, чтобы Джонс не захлебнулся в беспамятстве, поэтому давал совсем по чуть-чуть. И в самом деле, через две четверти часа ковбой почти затих, черты его лица выровнялись. Однако пахло снадобье ужасно, и в жарко натопленной комнате запах быстро распространился. Артур, подумав, укутал Альфреда и с трудом открыл разбухшую деревянную раму, впуская свежий воздух. Пока смрад уходил, он присел на пустующую кровать и повертел пузырёк в руках. На этикетке значилось: «Алкоголь — 4%. Хлороформ — 5 ми́нимов».* Хлороформ… Артур помнил, что читал об этом веществе, когда работал в Лондоне. И не только о нём. Кокаин, морфий, кодеин, опиумный лауданум, попытки выделения героина — все передовые открытия медицины широко освещались и превозносились в прессе, аптеки наперегонки вывешивали яркие рекламные плакаты. Это был настоящий прорыв. Доктор Холдей, кажется, живо интересовался открытиями отечества и выписывал различные препараты и брошюры из Великобритании. Выглядело странным то, что человек с такой жаждой нового и любовью к своему делу сидит в этом захолустье, но уж не Артуру его судить. После проветривания дышать стало намного легче. Залетевший в окно снег намочил занавески и подоконник. Артур сгрёб оттуда немного снега и, пододвинув стул к кровати, положил холодную руку на горячий лоб Джонса. Альфред тихо всхлипнул, чуть закинув мокрую от пота голову. Сейчас он больше прежнего походил на мальчишку, изнурённого коклюшем или астмой, со впалыми щеками и влажной шеей. Вздохнув, Артур подтянул к себе какую-то книжонку со стола. «Неврозы и детская истерия» — гласило название. Кинув взгляд на светлую макушку, Артур положил ладонь на спутанные волосы Альфреда. Молодой человек откинулся на спинку стула и открыл книжку, лениво проводя пальцами по голове больного, как будто гладя кошку. Его наполняло сочувствие к этому бедолаге, которого судьба так жестоко обделила. Проданный собственной матерью, выросший без её нежной ласки среди чужих, но намного более родных ему людей. Видевший за недолгую жизнь уже столько несчастий и забытый в одиночестве среди акров бесплодного чертополоха, бедный, бедный Джонс. Артур прикрыл дверцу печки длинной кочергой и задремал, отложив «Неврозы» до лучших времён. Ему отрывочно снилось детство — какие-то фрагменты, беспорядочно сменяющиеся и переплетающиеся друг с другом, как в трубке с цветным стеклом. Он хорошо помнил то время, когда горсть меди в кулаке открывала для него мир лондонских сладостей. Дешёвых, конечно, но от этого не менее вкусных: небольшие, размером с палец восьмилетнего Артура, брусочки закристаллизовавшейся жёлто-охровой патоки, которую можно было разломать на части или запихнуть в рот целиком и растянуть аж на пару часов; арахис в твёрдой, словно скорлупа, глазури нездорового зелёного цвета; конфеты почти круглой формы из остатков кондитерского шоколада, полые внутри; мармелад из тонких засахарившихся лимонных долек и, если повезёт, яблочная пастила. Запах лавчонок, торговавших сластями, чернильными карандашами, булавками, пенькой и ещё миллионом всяческих мелочей, остался в сознании мальчика на одной полке с отцовскими жилистыми руками с вечным машинным маслом под ногтями и маминым профилем, склонённым с шитьём над лампой. Ему нравилось наблюдать за мерным движением иголки в материнских руках, свернувшись калачиком под лоскутным одеялом. За окном — промозглая темнота, скребущаяся в окно дождём, неприветливая и страшная, но тёплый свет лампы успокаивал трепещущее сердце Артура. Отец, тихо входя в комнату, по обыкновению кутал в шаль свою Беллу. Джефферсон, отец Артура, безумно любил жену и работал на износ, лишь бы ни она, ни сын ни в чём не нуждались. Хотя Белла была против и говорила, что это плохо для его здоровья, Джефферсон упрямо продолжал ограждать их стеклянным куполом. Но мать Артура была не меньшей упрямицей, потому в комнате то и дело появлялись корзины с чужими рубашками, чулками и панталонами. Когда Артур подрос до того возраста, чтобы сознательно управляться с иглой, они стали работать в четыре руки. Белла не любила смотреть в окно, поэтому редко состригала огромные листья заполонивших подоконник гераней. Она тосковала. Сидя перед камином с рукоделием и уставившись на огонь, клонила голову в опрятном чепце. Ей не шли чепцы в рюшах, под которые она убирала скрученные в пучок длинные вьющиеся волосы. Ей не к лицу были чопорность, тугие высокие воротнички, грязные лужи под окнами и узкие улицы, затянутые бельевыми верёвками. Она тосковала по дому. По горячему ветру, сенокосу, мирному водопою, воловьим упряжкам и верховой езде. По равнинам, сплошь покрытым клевером и ковылём. По скрипящим половицам, настежь распахнутым окнам, трубке с отломанным кончиком и длинным зимним вечерам. Она тосковала по всему тому, чего никогда не видели её плоть и кровь — её сын, в жилах которого, она знала, текла её свобода. Был тяжёлый месяц однажды зимой, когда отец потерял на заводе два пальца на левой руке. Его привели домой, держа перетянутую ремнём руку в тазу со снегом. Тогда бо́льшую часть денег мать отдавала врачу, приходилось выживать на кое-какие сбережения и деньги за шитьё. Осложнение от грязной раны едва не убило Джефферсона, но, кажется, его упрямство и ответственность за жизни сына и жены вытащили его с края. Он безумно любил свою Беллу, но она чахла, увядая в смоге лондонской жизни, как жёлтые листья гераней, почти не видевших солнца. Обрывки кружились перед смежёнными веками, настойчиво подсовывая кошмар. Артур вздрогнул на покачнувшемся стуле и всё же заставил себя проснуться, но в итоге больше заснуть не смог. Остаток рождественской ночи он провёл, перебирая пальцами всклокоченные пшеничные волосы Альфреда и разглядывая анатомические модели в справочниках доктора Холдея. Жар стал спадать.***
Мистер Уильсон тихо кряхтел во сне, заснув за письменным столом. В зарешёченные окна архива грудью бился снег, одержимый яростью на горящие в ночной тьме огоньки домов. Артур стоял, ошарашенный, с лампой в руке посреди лабиринта стеллажей, сжимая в ладони аккуратно подшитую стопку бумаг. И на каждой красовалось аккуратно выведенное имя Теодора МакТейлора. Кредиты, продажи, залоги, проценты, приставы, описи… Короткий ноготь царапнул бумагу. Некролог. Сердце почему-то забилось в горле, вызывая настойчивое желание сглотнуть его обратно под рёбра. Чёртов некролог деда. Скончался вследствие тяжёлой опухоли печени и избытка желчи в желудке 12 марта 1883 года. Артур скользнул глазами к нижнему краю листа — заключение было за подписью доктора Холдея. Молодой человек дёрнулся, едва не выронив листы, от шороха под полками. Дико огляделся, забыв, как дышать. Тихо. Наверняка мыши… Он сел на корточки и убавил свет лампы, поставив её на пол рядом с собой, чтобы не привлечь ненароком чьего-нибудь внимания, пусть и сомневался, что кто-то ещё зайдёт в архив в столь поздний час. Артур давно уже замыслил найти что-то, что осветило бы эту тёмную историю с ранчо. Ему просто несказанно повезло, что мистер Шеллнер отправил его сюда, к мистеру Уильсону, ведь в архиве есть все ответы. Они должны быть. Нужно докопаться до сути любой ценой, Артур был упрям в своём решении. Он погрузился в чтение, то и дело возвращаясь к уже прочитанным строкам. Копия завещания, датированная… Артур прикинул — два месяца после его рождения. Получается, дед написал завещание сразу же, как только дочь сообщила ему о внуке? А это… закладная. Злополучная бумажка. Артур вдруг понял, что сжал её слишком сильно, обуреваемый острым желанием порвать на мелкие клочки. Вдохнул глубже и разгладил заломы. Теперь ни к чему.Бонфуа.
…Что? Молодой человек прищурился, полагая, что при тусклом свете очитался, однако крупная подпись не оставляла никаких сомнений. Выведенная тонкой чернильной нитью, похожая на искусную виньетку, она смотрелась даже вычурно на скучном залоговом листе. При виде выплаченной суммы глаза Артура полезли на лоб. Это походило на фарс или какую-то шутку, как будто кто-то из клерков знал о том, что он будет искать эти документы, и подложил поддельные бумаги; теперь же этот шутник сидит где-нибудь за стеллажами и смеётся в кулак, скаля редкие зубы. Одержимый всплывшей в воображении картинкой, Артур подскочил, в который раз огляделся, крутанулся на каблуках и оглядел ближайшие закоулки шкафов. Никого. Разумом он понимал, что ведёт себя странно и даже глупо, но, взволнованный темнотой, тишиной и неожиданной находкой, спешил удостовериться в реальности происходящего. Однако, даже удостоверившись, всё ещё судорожно перебирал в голове возможные варианты. Мэтью слишком юн, чтобы распоряжаться деньгами отца. Остаётся только Франциск, ибо, даже если существуют другие члены семейства Бонфуа, Артур не был с ними знаком и ничего не слышал о них. Но это какая-то несуразица. Месье жалеет лишней копейки рабочим и вдруг берёт и швыряется деньгами ради какого-то встречного-поперечного? Бред! Абсурд! Артур снова опустился на корточки и уставился в бумагу. Это должен быть Мэтт. Неясно, как он смог это сделать, но другого не может быть. Через двадцать минут Артур широким шагом вышел на крыльцо и торопливо спустился по ступеням, натягивая перчатки. Он вернул всё найденное на место и аккуратно пометил нужную полку чернилами. Время близилось к половине восьмого вечера, но он надеялся, что в доме Бонфуа ещё не легли. Сейчас Артура меньше всего заботил этикет, потому что он не мог ждать до утра. Примечания: *Практика — вообще, принятие врачом мер по лечению пациентов, а также сами пациенты. *Лист для списков — «документ-черновик», на котором в определённом положении писался нужный текст и с которого затем делалось необходимое количество копий, т. е. списков. *Вифлеемская звезда — в некоторых штатах шестиконечная Вифлеемская звезда до сих пор используется для эмблемы шерифов, однако в некоторых штатах это пятиконечная звезда — символ охраны и защиты. *«Kimball White Pine» — микстура от кашля, которая содержала частицы хлороформа, продавалась как эффективный тоник от кашля и бронхита. Уже в 1847-ом хлороформ использовался, чтобы уменьшить симптомы астмы и как общее анестезирующее средство. *Ми́ним — аптечная единица измерения в Британской Имперской и Американской системах мер для жидкостей, использовалась в основном в XIX—XX вв.