Жаркое солнце Техаса

      Свежий ветер с затянутого облаками неба был истинным спасением после жаркого дня. Сквозь рвано и неаккуратно накиданную серую вату туч небольшой точкой поблёскивало тусклое солнце, и без солнечного света колыхающаяся трава напоминала тёмные зеленовато-синие волны. Огромное поле словно поблёкло, потяжелело, как налилось свинцом небо над головой Артура. Пастбище с трёх сторон было окружено изгородью, за которой сразу начинался лес, а четвёртой стороной выходило к небольшой речке. Всё вокруг было засеяно травостоем, разношёрстные полевые цветы источали слабый сладковатый аромат, переносимый быстрыми порывами воздуха. Почти в самой середине поля возвышался мощный дуб, раскинувший пышную крону на добрые двадцать пять ― тридцать метров. Толстые окаменевшие корни кое-где торчали из земли почти по пояс, извиваясь и исчезая в недрах сухой почвы, а вокруг дуба примерно на пятнадцать шагов всё было усеяно белым клевером, словно мягким ковром.       Артур сидел на высоко приподнявшемся корне и, подперев голову, следил за несколькими овцами, пасущимися неподалёку. Для начала Альфред выделил ему небольшое «экспериментальное» стадо из дюжины овец, чтобы англичанин приноровился к своим обязанностям, и пока это не казалось молодому человеку чем-то сложным. Животные мирно жевали траву, изредка лениво, переваливаясь с боку на бок, ковыляли чуть поодаль. Иногда какая-нибудь овца вдруг встряхивала головой и начинала блеять, за ней подхватывали остальные, и Артур оглядывался по сторонам, но не видел ничего, что могло вызвать эту неожиданную какофонию.       Снова пробежала волна по травяному полю, и Кёркленд, словно очнувшись, поднял взгляд со стада на небо. Набрякающие тучи быстро приближались, сгущаясь над шумящим деревом, воздух стал холоднее. Артур передёрнул озябшими плечами и, накинув купленное недавно по дешёвке пончо, свистнул собак. Две холёные колли радостно бросились к нему, коротко повизгивая и виляя хвостами. Длинная шерсть на их боках лоснилась, а две умные пары чёрных глаз преданно уставились в лицо Артуру.       ― Хорошо, молодцы! ― похвалил их рвение молодой человек и, указав пальцем на разбредшееся стадо, скомандовал «Гони!». Собаки помчались в разные стороны, как бы очерчивая вокруг овец круг. Овцы заблеяли и, шарахаясь от собак, сбивались в кучу. Артур в очередной раз восхитился тому, какое только применение человек не находит животным и чему только животные не учатся у человека и друг у друга. Теперь, наблюдая за колли, он вдруг понял, что у Револьвера похожие повадки наверняка от работы с собаками.       ― Бемоль! Бекар! ― громко позвал англичанин, и колли вздёрнули морды. ― Домой! Гони домой!       Псы, подпрыгивая от нетерпения, стали негромко лаять на отару, подгоняя её с двух сторон. Артур поднялся и, подобрав шляпу, двинулся следом, наблюдая за собаками и беспокойно поглядывая на небо. Опасения не были напрасными ― на полпути на нос пастуху упала тяжёлая холодная капля. Колли вопросительно взвизгнули, когда дождь полил чуть сильнее, и залаяли на стадо громче. Отара понеслась к крытому стойлу, а Кёркленд, едва поспевая, бежал следом, спасая голову от влаги под шляпой.       С козырька крыши вовсю лилась вода, а небо в первый раз содрогнулось от раската грома. Артур сидел на высоком стоге сена, выжимая и развешивая на протянутой тут же верёвке одежду. Он скинул сапоги и, клацнув зубами от холода, зарылся в сухую траву. Тело немного покалывало, но главное, что было сухо и тепло. После трёх недель проживания в сельской местности Артур оставил многие свои городские привычки. Например, мыться каждый вечер, начинать каждое утро с завтрака на белой скатерти, засыпать только в окружении мягких подушек и прочее-прочее-прочее. Всё стало как-то… проще.       Часто утром они опаздывали ― Альфред спал как убитый даже под крики и пинки Артура, но работают-то они оба, а добираться без лошади было слишком долго. И как он просыпался, когда жил тут один?! Этот вопрос Артур задавал себе не раз. Англичанин привык уже заворачивать в пару чистых белых платков что-то поесть в счёт пропущенного завтрака и, добудившись Джонса, всю дорогу до ранчо месье Бонфуа читал нотации зевающему ковбою. Кёркленд работал на ближнем пастбище, а Альфред на дальнем, потому что на двоих у них был один конь. Садовник было предложил продать за бесценок свою клячонку, на которой добирался, но она была так нелюдима, что кусалась и сбрасывала Артура, когда он пытался на неё забраться.       Молодой человек подул на холодные ладони. Альфред должен вернуться с минуты на минуту, маловероятно, что дождь его минул. И точно ― вскоре послышалось громкое блеяние и лай ещё одной пары собак, потом и ржание лошади. Шумная орава ворвалась в тихий уют кошары*, наполнив её гамом и вознёй и заглушив шум дождя.       ― Артур, вы уже тут! ― с широкой улыбкой помахал ему Альфред. Он был ещё мокрее Артура, с полей шляпы капала вода, как и с одежды. ― Ну и погодка, но что поделать, сезон сейчас такой. Всех пригнали?       Кёркленд кивнул. Бекар и Бемоль, обнюхавшись с собаками Джонса, кинулись к нему самому.       ― Умные мальчики! ― Альфред с улыбкой потрепал колли по загривку. ― С ними не было проблем?       ― Ни малейших. Это ты их так натаскал? ― с любопытством спросил англичанин, свесив голову со стога.       ― Нет, месье купил их уже обученными, ― покачал головой ковбой, закрывая дверь от холодного ветра, однако в дыру над дверью всё равно дуло ― видно, в большой проём поставили маленькую дверь. Животные постепенно успокоились и затихли, изредка шурша сеном. Собаки, тихо поскуливая, набросились на какое-то варево, вылитое Джонсом в снятые с козел ясли.       ― А я, представьте, задремал! ― расхохотался Альфред, стягивая сапоги и тяжёлые от воды рубаху и жилет. Артур заявлению, вопреки ожиданиям собеседника, не удивился. ― Но всего на четверть часа, не больше, ― немного смущённо добавил он после паузы. ― И вдруг просыпаюсь я от того, что кто-то будто ковш воды мне на голову вылил, ну что только не причудится, ― продолжая смеяться, рассказывал он. ― Вскакиваю ― ба, ливень! А ведь когда засыпал, солнце жарило!       Болтая, Джонс развесил свою одежду и, подтянув чуть мокрые кальсоны, забрался к Артуру на сено. Пробравшись в угол, он вытащил большой свёрток, оказавшийся старым, кое-где порванным одеялом.       ― Держите, а то схватите простуду.       ― Ничего я не схвачу, не болтай ерунды. В Лондоне часто бывают дожди и почти всегда сыро.       ― И всё же, ― настаивал Альфред.       ― Сам бери.       ― Я закалённый, мне и так хорошо. ― Парень просто накинул на Артура одеяло и плюхнулся рядом. После нескольких минут молчания, когда англичанин почти задремал, Альфред вдруг спросил:       ― Умеете по-французски?       ― Что?..       ― Ну, по-французски? Читать умеете? ― чуть более нетерпеливо спросил ковбой. Его тон напоминал тон ребёнка, пытающегося привлечь внимание заболтавшейся с соседкой матери.       ― Ну, только если самую-самую малость, так что можно сказать, что и нет. А к чему это ты? ― Артур, помотав головой и стряхнув дремоту, принял сидячее положение и зябко укутался.       ― Вот.       Альфред, покопавшись в сухой траве, бережно вытащил что-то, обёрнутое в холщовую ткань. Размотав свёрток, он взял в руки увесистую книгу в тиснёном золотом переплёте.       ― Александр Дюма… ― задумчиво прочитал Артур. Но на этом его скромные способности к французскому иссякли.       ― «Три мушкетёра», ― словно поняв немой вопрос, ответил Джонс.       ― Так ты сам что-то понимаешь?!       ― Конечно нет, я просто знаю, как переводится эта надпись.       ― И откуда же у тебя эта книга? А главное, зачем?       ― Как зачем? Она интересная. Месье одолжил мне её, но пригрозил, что если я её испорчу, то он отправит меня на каторгу, ― снова засмеялся парень. ― Мэтти мне переводит, когда у нас бывает свободное время во время выгона.       ― Мммм… ― невнятно пробормотал Артур. Он ничего не имел против книг и любил читать, но больше газеты и журналы, нежели труды романтического содержания. ― И сколько вы уже прочитали?       ― Чуть больше половины, ― с готовностью выпалил Альфред. По его виду сразу можно было понять ― он бесповоротно окунулся в книжный мир. ― А вы не читали её?       ― Лично нет, но отец регулярно выписывал журнал с публикациями Дюма. И иногда на ночь он пересказывал мне что-нибудь из «Мушкетёров» или «Монте-Кристо». ― Кёркленд взял книгу из рук ковбоя и открыл первую страницу, где под названием красовалась картинка с изображением четырёх мужчин в широких накидках с крестами и сапогах с отворотами.       ― Вот это Арамис, ― ткнул пальцем Джонс в крайнего слева мужчину, сжимающего несколько шпаг. ― Рядом Атос, справа Портос, а между ними д’Артаньян. Они просто потрясающие, Артур! ― В глазах Альфреда плясал огонёк восхищения. ― Бесстрашные, отважные, справедливые, прямо как я! А против мушкетёров сражаются гвардейцы кардинала, так вот, они этих гвардейцев так! И вот так! ― Он вскочил на ноги и стал показывать выпады воображаемой шпагой. Вертясь в одних кальсонах и разглагольствуя о подвигах своих обожаемых героев, он то и дело то задевал рукой балку крыши, то раскидывал ногой сено; это выглядело так комично, что и Артур хохотал вместе с ним.       ― И, как назло, мы остановились в последний раз на самом интересном месте! Д’Артаньян привёз подвески королеве, но королева, желая защитить Констанцию, отправила её в монастырь, и теперь д’Артаньян, я уверен, поедет и заберёт её, ведь обычно все истории так заканчиваются?       ― Ну… наверное. Я не помню уже.       Но Артур помнил, и пусть многое уже стёрлось из памяти, но концовку он не забыл. Он не хотел расстраивать парня раньше времени, да и раскрывать повороты сюжета было как-то нечестно. И какими бы потрясающими ни были мушкетёры, ведь Констанцию всё равно убьют, и каким бы могущественным ни казался кардинал, Миледи ведь всё равно отрубят голову. Пострадает много людей, а те, кто сверху наблюдал за игрой, найдут себе новых пешек. Вот и весь сказ.       ― Правда? Жаль… Хотя, наверное, расскажи вы мне, было бы неинтересно, да?       ― Думаю, да.       Снова наступила тишина. Англичанин, согревшись, едва боролся со сном, лёжа на животе и подложив руки под подбородок. Альфред же сидел, то глядя на иллюстрацию, то переводя взгляд в проём над дверью, на непрекращающийся дождь. Он, видно, очень жалел, что не знает французского, и в фантазиях представлял будущие сражения и славные пирушки четырёх друзей, и его мечтательное выражение лица выглядело то озабоченным, то довольным и ликующим.       ― А по-английски ты читаешь? ― задал вопрос Артур, не зная, о чём ещё его спросить.       ― Конечно, читаю! ― с ноткой обиды в голосе ответил Джонс. ― А вы думали, небось, что я чурбан необразованный? Может, вы думаете, что я и до десяти считать не умею? Так вот, один, два, три, четыре!..       ― Хватит, хватит, Альфред, я понял, что ты умеешь, и я не думал так о тебе.       «Только если самую малость», ― добавил Кёркленд про себя.       ― То-то же. Не каждый глупец, кто в школе не учился, ― с гордым видом заявил ковбой.       ― И где же ты учителя раздобыл?       ― Учителей у нас раньше было полно, целое ранчо, ― развёл руки Альфред, показывая, что их было действительно много.       ― Это как же так? ― На лице Артура отразилось неподдельное удивление.       ― А вот так! Кто что знал, тому и научил. Дядюшка ― читать, и писать, и счёту, наши старики, что работали когда-то, учили верховой езде, ну и руками работать, конечно.       ― А родители? Разве мать или отец не учили тебя ничему, что нужно знать ребёнку?       ― Родители? Нет. Я приблудный, ― как бы небрежно обронил Джонс. Лицо его не выражало сожаления или горечи, слова прозвучали просто как факт и не более.       ― О… прости… ― сконфузился англичанин, осознав, наконец, что полез не в ту степь.       ― Ничего страшного, это наверняка и к лучшему, что я прибился именно сюда. Я ведь, по сути, цыган, хотя внешне и не похож. Наш табор устраивал стоянку здесь неподалёку, нас, оборванцев, у матери было трое или четверо, я и не помню уже, ну и… в общем, подворовывали, конечно. И как-то ночью пробрался я в конюшню дядюшки, думал стянуть чего пожевать, и тут смотрю ― конюха нет, а в стойле красавец-жеребец. И такая мне мысль в голову взбрела, мол, если бы я примчался к фургонам на настоящем скакуне, вот тогда бы никто меня сопляком не посмел назвать! ― Альфред издал тихий смешок.       ― И что, лошадь заржала?       ― Нет, представьте, лошадь спокойно меня обнюхала и пошла за мной, когда я её вывел. А вот конюх вернулся неожиданно, и не успел я дать дёру, как меня уже схватили за шиворот. Но старый Уилл был добрый малый, он меня даже пальцем не тронул, хотя я, должно быть, доставил немало хлопот ― уж поверьте, кусался и пинался я как дьяволёнок, мне всегда это твердили. Вот приволокли меня в гостиную к вашему покойному деду, поставили прямо перед ним и спросили, что я собрался сделать. А я тогда так струхнул, ой, даже словами не передать, ― как лист осиновый трясся. Ну и ответил, что просто заблудился. «А лошадь тогда зачем пытался увести?» ― с улыбкой спрашивал конюх. Представляете, вот прямо стоял и улыбался! Но мне так страшно было от этой улыбки, потому что я понимал, что в мою ложь никто ни капли не поверил. Я знал, что это бесполезно, но врал, бессовестно, отчаянно врал, потому что у меня тогдашнего ― десятилетнего парнишки ― не было другого способа защититься.       ― И что же дальше? ― с сочувствием, но и изрядной долей любопытства поторопил Артур.       ― Что дальше? ― задумчиво повторил Альфред. ― А дальше Тед положил мне на голову руку и глянул прямо в глаза. Честно, лучше б ударил, потому что никогда в жизни мне не было так стыдно, как той ночью. После рассказа Уилла он спросил меня, как это я так тихо вывел лошадь. Я ответил, что они меня любят, и он рассмеялся. ― По лицу ковбоя скользнула грустная улыбка. ― Он смеялся и спрашивал меня, кто я и откуда, я снова врал и он снова смеялся. «Уилл, тащи остатки с ужина!» ― велел он, и я до сих пор помню, как мне в руки на ломте хлеба дали кусок жареной свинины. Знали бы вы, что я чуть не расплакался тогда. Тед мне потом, спустя полдесятка лет, рассказывал, что я, жадно вцепившись в этот кусок, просил прощения, и всё-всё рассказал ― и кто я есть, и где живу, и что хотел украсть… Ничего не смог утаить, вот так-то. Я по-прежнему был готов к тому, что в любую секунду получу тумака, но Тед только посмеивался. Эх, в этом был весь он…       ― Он был хорошим человеком, да?..       ― Вы себе не представляете насколько. И не только он, все здесь были семьёй, только что без кровных связей. Тед пошёл в табор спросить у моей матери, могу ли я остаться у него работать ― уж так ему понравилось то, что я с лошадьми хорошо управляюсь. И знаете, если я сначала сомневался в этой затее, то, когда мать потребовала с него денег за меня, я уже не колебался.       ― Денег? ― растерянно переспросил Артур.       ― Да, ― твёрдо ответил Альфред. ― И тогда я предпочёл называть себя сиротой. Но это ничего, в новой семье мне все были рады, и я ни капли не пожалел, что остался.       ― После твоих рассказов я жалею, что был здесь только раз.       ― Но я вас до сих пор помню, ― улыбнулся Альфред.       ― Помнишь?! ― встрепенулся англичанин.       ― Конечно, ― кивнул Джонс. ― Я вас видел, только вы меня нет. Мне было где-то около двенадцати, и из-за нашей разницы в возрасте вы казались мне таким взрослым, серьёзным, что я стеснялся подойти. Тед хотел меня представить, но я забился куда-то и сидел там до самой темноты.       Они ещё долго говорили о всякой всячине, о Лондоне и ранчо, о книгах и великих людях, и Артур думал, что, наверное, он ни с кем ещё так свободно не говорил. Не строго следя за своим языком и соблюдая правила вежливости и этикета, а запросто, просто болтал о том, что взбредёт в голову. И это было прекрасно.

***

      Дни шли, а тем временем сроки снова приближались, и, как бы Артур ни старался об этом не думать, его мысли всё равно возвращались к деньгам. Вариант с работой и с самого начала казался провальным ― ну не заработать честным трудом такую сумму!       Но однажды утром…       ― Артур! Я знаю, что нам нужно!       ― Хм? Что такое потрясающее могло привести тебя в мою комнату в... ― Артур глянул на часы, ― ...полседьмого утра?       ― А что не так? ― искренне удивился Альфред, подтаскивая себе из угла трёхногий табурет.       ― Да так, не бери в голову. ― Поняв, что собеседник действительно не осознаёт, что в выходной заваливаться в чью-то спальню с бодрым «Доброго утра!» ― это верх неприличия, Кёркленд всё же открыл глаза и, зевнув и потянувшись, сел, свесив ноги с кровати. Ночная сорочка до колен уже светилась свежей заплаткой после неудачной стирки, и Артур поспешил прикрыть её ладонью. ― Так что случилось?       ― Вот, висело на въезде в город. ― Ковбой протянул изрядно помятый лист бумаги.       ― Ежегодные скачки... ― сонным хриплым голосом прочёл Артур. ― Скачки? Я не делаю ставок.       ― Да нет же! ― Джонс нетерпеливо замахал руками. ― Мы будем участвовать!       ― Мы? Эм...       ― Стойте-стойте, не говорите ни слова! Просто подумайте, ведь это вполне реальный шанс, это наше спасение пришло нам в руки!       ― Не вижу здесь никакого повода для радости, ― пробурчали с кровати. ― Ты и вправду думаешь, что участники скачек такие профаны, что проиграют новичку?       ― Ничего я не думаю...       ― Это видно.       ― Ну почему так грубо, ― надулся Альфред. ― Но почему бы не попробовать?       ― Лошадь у нас только одна, и она твоя, так что решать тебе, ― пожал плечами англичанин, встав с кровати.       ― Почему так безразлично, эй! ― Джонс аж подпрыгнул на табурете от негодования. ― Я тут, значит, один ищу идеи? Придумал план, распинаюсь тут, а вы!..       ― Что я? ― Артур, натянув под сорочку штаны, аккуратно сложил ночное одеяние в шкаф, а сам натянул полотняную рубаху с обрезанными горловиной и рукавами. ― Я не вижу здесь ровно никакого плана.       ― Как не видите? Даже какой-то очень знаменитый человек сказал, что надо всего лишь прийти, увидеть, победить.       ― Ну да, всего лишь, ― покорно кивнул Кёркленд, натягивая сапоги. ― Впрочем, как знаешь, главное, чтобы это не мешало работе.       ― Вы в меня не верите?!       ― Я этого не говорил.