Сигареты

— …Слышишь, Юу? Ты знаешь, откуда у Воронов две точки вот тут? – Лави стучит пальцем себе по лбу. Канда пожимает плечами и делает очередной глоток вина. — Так я тебе скажу, — Лави оживляется, подбирает под себя ноги, а сидит он на застеленной кровати Канды, и начинает. – Понимаешь, это результат небольшой трепанации черепа, произведенный ещё в раннем детстве. Ребёнку сверлят в голове две дырки, потом вставляют в них такие ма-а-аленькие трубочки и подают по одной специальную жидкость для промывки мозгов, а через другую она выходит вместе со всякими крамольными мыслями... Эй, Юу? Тебе не смешно? Юу-у-у! — Что? — Канда рассеянно смотрит на него, потом сердито толкает ногой. — Ты меня как назвал, скотина? — Да ладно тебе, — Лави смеётся, думая про себя, что синяк точно останется. — Не надо так заморачиваться без повода, Юу. Ещё бутылочку? — Давай. Канда знает, что молодой ученик Книжника пришёл к нему не просто так. Лави никогда ничего не делает без повода. Но сейчас японцу всё равно, вернее, он совсем не против компании рыжего обалдуя, лишь бы тот отвлёк от не самых радужных мыслей. А то, что Лави кружит вокруг да около, лишь бы выпытать нужную информацию — да ради Бога. От него не убудет. — Жалко, что мелкий не смог прийти, да, Юу? — идиот лыбится и ловко уклоняется от второго удара ногой. — И с Прыщиком тоже не скучно было. Я его в последний раз чуть не уговорил попробовать. — Только их сейчас не хватает, — бормочет Канда. Будь перед ним в комнате Стручок — точно убил бы придурка. Есть за что. Радует одно — Уолкер сейчас сам как на иголках. Парень, которого к нему приставили, куда въедливее Линка, и свои обязанности присматривающего воспринимает слишком уж серьёзно. Юный Ворон — Канда не помнит, как его зовут, но не суть — следит за каждым шагом Уолкера, и, более того, диктует ему свои взгляды на образ жизни, питание и прочее. И постоянно стонет над огромными порциями Стручка в столовой, отчего у мелкого, кажется, окончательно испортился аппетит. Каким бы это удивительным не казалось, но появился в жизни мелкого улыбчивого мальчишки человек, с которым он мог ужиться ещё тяжелее, чем с Кандой. И это... забавляло. Канда мог бы ещё поразмышлять над этим, повспоминать взбешённое лицо Стручка и его возмущённые крики, это приятно... Но в памяти всё ещё был жив недавний разговор с Комуи. Едва выйдя из Научного отдела, он твёрдым шагом направляется в кабинет смотрителя, Перехватывает Ли около собственного кабинета. Удерживает за ворот формы, прижимает к стене. — Вы что творите, вашу мать?! Ли понимает его сразу же. Смотрит сверху вниз на Канду мутноватыми от недосыпания глазами, осторожно берёт за запястье. — Канда, давай поговорим об этом в кабинете? Экзорцист оглядывается, ловит пару испуганных взглядов, нехотя отпускает смотрителя. Тот поправляет форму, поудобнее перехватывает папку с документами, открывает дверь в кабинет и указывает рукой: — Прошу. Канда входит и привычно садится на диван перед столом Комуи. Что бы ни сказал сейчас смотритель, но подобное нельзя оправдать ничем, и если сейчас ему начнут вешать лапшу на уши… — Это я тебя порекомендовал, — со странной улыбкой произносит Ли, присаживаясь на край стола и не выпуская папку из рук. — Подожди… Стой… Чёрт, Комуи!.. Какого хрена ты вообще такой спокойный?! – взрывается Канда. — Ты не понимаешь, что ли, что тут творится, и чем это может обернуться?! Блядь, да тут Ной, у тебя Ной под боком!!! И вы его надеетесь удержать кучкой бумажек и всякими значками? Твою же мать, да они меня после повели к этому Ворону, которого он покалечил... Это не человек, это чёрт знает что; я сражался с ним в Эдо, я его смогу остановить, но если не сразу смогу подскочить? Если он половину Ордена положит, прежде чем я подоспею? — Канда, говори потише, пожалуйста, — успокаивающе просит Комуи. – Тебя, наверное, предупреждали, что информация секретная. — Секретная? Скрываете, что тут, совсем рядом, Ной, который поубивал кучу экзорцистов как нехрен делать? А если за ним придут? А за ним точно придут, Комуи; тебе напомнить, что творилось, когда вы это Яйцо изучать начали, и пришла та женщина-Ной с кучей акума? Тогда половину Научного отдела в Черепов превратили и увели!.. Да от нас камня на камне не оставят!.. — Пока же не пришли, — мягко прерывает Комуи, разглядывая надписи на папке. Канда от удивления замолкает на какое-то время. Потом тихим, сдавленным от бешенства голосом переспрашивает: — Пока? То есть мы тут все сидим, как на пороховой бочке, и ждём спокойно, пока она не взорвётся? Красную дорожку для Ноев приготовили уже, а? Комуи, ну, ты и кретин… — Орден – это не только я, Канда. – Комуи, наконец, поднимает на него глаза, и экзорцист осекается: столько в тоне смотрителя безнадёжности и усталости. Теперь, когда поток обвинений и возмущений прервался, Ли встаёт со стола, кладёт папку, обходит его и садится на кресло. Смотрит вопросительно на Канду, словно приглашая его продолжить, но молодой человек молчит, ждёт. — Разумеется, я предпочёл бы, чтобы Тики не держали здесь. Чтобы вы не подвергались такой опасности. Но так получилось: мы захватили его почти случайно, а Аллен смог открыть Врата лишь сюда, в других Отделениях он не был, Азиатское же ещё не окончательно восстановлено после нападения акума. — Стручок тоже в курсе? – ошарашено спрашивает Канда. — Теперь ты знаешь, — кивает Ли. – Да, конечно же, он в курсе. Раз он его сюда перенёс. Ватикан давно мечтал захватить живьём кого-нибудь из Семьи Ноя, и получилось так, что… Канда почти не слушает его. Стручок знает? И ходит себе спокойно по Ордену, смеётся над шутками Лави, лопает под причитания конопатого Ворона гигантские порции еды – зная, что где-то под ним, в подвалах Научного Отдела, человека, которого он сам доставил в Орден, учёные психи разбирают на части? А как же пафосное «спасать, не разрушая»? Нет, Канде не жаль Ноя, Канда на его месте не стал бы переживать и лить слёзы, но подобная двуличность его раздражает. Чёрт, Стручок ещё более бесполезный и лживый, чем он думал. — Что делать, Комуи? Что мне сейчас делать? – прерывает он словоизлияния и совершенно не нужные ему подробности пленения Ноя. Комуи снова поправляет очки, сплетает пальцы рук под подбородком. — То, что они говорят тебе, — просто ответил он. – Пока есть возможность изучить Ноя – его будут изучать. Предполагаемая польза от исследований перевешивает опасность нападения. — Ты меня порекомендовал… — задумчиво говорит Канда, вспоминая первую фразу Ли. – Стручка, значит, пожалел. Ли поправляет берет, трёт лоб, откашливается, но ничего не отвечает . — Ясно. – Канда качает головой и встаёт с дивана. В самом деле, кому ещё, кроме него, можно это поручить? Уолкер весь изойдётся на сопли, если его носом ткнут в то, чему он сам способствовал. Кроули – та же песня, да и слаб он против Ноя. Лави пока замахнётся своим Молотом, ему сто раз кишки выпустить успеют. Да и если ему ничего не рассказывают – значит, не хотят, чтобы даже Книжники знали об этом до поры до времени. Линали – не для девушки это зрелище, и Комуи жалеет её. Ей и так достаётся. Остальные экзорцисты тем более не годятся, а генералов дёргать ради подобного не стоит. И кто захочет служить нянькой около еле живого Ноя? Как ни посмотри, а подходит, действительно, только он. А Комуи… он и сам не рад тому, что творится у него, но что он может против решения Ватикана? Те совсем разошлись, выгнали команду Ривера из Научного Отдела, как будто те ничего не соображают, и пользы от них никакой, и сами теперь всем заправляют. — Когда они придут, Комуи… Ли снова улыбается — жалко, беспомощно. — Поэтому Ватикан прислал сюда дополнительный отряд Воронов, ты их видел, наверное. И по той же причине я уже три недели никого не отправляю на миссию. Хотя с большим удовольствием сбагрил бы вас всех куда-нибудь подальше, пока всё не закончится. — Закончится? Что значит – «пока не закончится»? — Извини, Канда, но если у тебя всё, то я хотел бы ещё немного поработать, — с нажимом произносит смотритель. – Делай всё, что от тебя просят, и не конфликтуй с ними, пожалуйста. Он молча встаёт и выходит из кабинета, не закрывая за собой дверь. Идёт, не останавливаясь, до своей комнаты, заходит, скидывает плащ и садится на кровать. И сидит так, хотя наступил вечер, и давно пора на ужин, и в комнате сумрак. Сидит в темноте и тишине, пытаясь сопоставить все факты, все кусочки. Пытаясь придумать, как можно преломить ситуацию. Потому что всё происходящее ему очень не нравилось. Если Ватикан добровольно делает шаг в пропасть, то нечего тащить за собой остальных. И он обязан что-то сделать, а не сидеть и ждать, пока Тики вырвется, и пока за ним не явится вся Графская кодла. — …Юу, ещё? — Убью, — беззлобно грозится Канда, протягивая руку за очередной бутылкой. Есть после посещения Тики не хотелось, а вот выпить – самое оно. Передавая ему вино, Лави как бы невзначай добавляет: — Сочувствую. Канда приподнимает брови. — Ну, ты теперь тоже всё знаешь. Японец молча продолжает смотреть на него. Лави мнётся, потом бросает опасливый взгляд на дверь и переходит на громкий шёпот: — Про него. Учёные совсем рехнулись. С ума сойти, да, Юу? Канда по-прежнему молчит, и Лави поднимает вверх руки, словно сдаваясь. — Ладно, ладно, я тоже обещал никому ничего не рассказывать, но раз тебя посвятили, я хотел просто поговорить с тобой об этом. Нельзя же так всё оставить, это большая опасность для всех. — Что делать? – медленно произносит Канда. – Не лезть ко мне, идиот! Ни хрена ты не знаешь. Лави моргает несколько секунд рыжими ресницами, и после заливается беззлобным смехом. Дальше пьют молча, а когда вино заканчивается, Лави встаёт, чуть пошатнувшись, так же, без слов, шутливо салютует двумя пальцами и выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. Канда снова остаётся в темноте один. Но теперь ему чуть легче. Надо ложиться спать, решает он. Завтра снова присматривать за Тики, и надо быть внимательным и сосредоточенным. После разговора с Тики помощник так раздражающего Канду учёного-итальянца, Дзирелли, проводил его в отделение реанимации при лазарете. И там показал Ворона, изувеченного Ноем при попытке побега. Ему как раз меняли бинты, и экзорцист почти во всех подробностях смог рассмотреть, на что способен Тики, вооружённый лишь осколками стекла. Глядя на человека, который никогда уже больше не сможет видеть, и на неопределённый срок лишён возможности самостоятельно дышать и принимать пищу, экзорцист почувствовал, как из сердца постепенно уходит непрошенная жалость к Ною. Пусть слабый и жалкий, Ной всё равно враг, и всё ещё опасен. И Канда больше никогда не позволит себе жалеть его. «Голуаз»… Как же, сейчас прямо побежал. — Сигареты… ему ещё дать… — бормочет он вслух, ложится на кровать и засыпает одетым. Следующий день совсем не лучше прошлого. Едва Канда успевает принять душ, его вызывают в Научный Отдел. Он должен сопровождать Дзирелли с ассистенткой на утреннем осмотре «опытного образца». Тики при виде Канды улыбается приветственно и машет правой рукой. На ней нет большого пальца, и Канда против воли думает, что сделали это скорее не в качестве эксперимента, а для того, чтобы сделать его более беспомощным – он же даже ложку толком в этой руке теперь держать не сумеет. Может, отрезали после той попытки побега, вон, на бинтах ещё кровь выступает… — Уже утро, да? – весело интересуется Ной. — У меня тут постоянно горит свет, и я совершенно запутался во времени. Ммм… — он поводит носом. – Кажется, кто-то недавно пил, и не самое лучшее вино. Канда вздёргивает подбородок. — Хотя я не отказался бы и от такого, — добавляет Тики, словно извиняясь. – Какие виды экзекуций у нас на сегодня? Итальянец неодобрительно смотрит на него из-за стёкол очков, но ничего не отвечает. Привык к подколкам Ноя, догадывается Канда. Все процедуры стандартны: поначалу осмотр Ноя, когда Дзирелли диктует ассистентке, высокой носатой девушке, о состоянии подопытного; взятие крови для анализов (судя по почерневшей коже на сгибе руки и некоторому количеству времени, потраченном девушкой на поиск «годной» вены, подобное совершалось уже много раз); стакан воды – и Канда временно свободен, но из Отдела его просят не уходить, потому что скоро он опять понадобится. Экзорцист садится на стул в Главной лаборатории и смотрит неприязненно на снующих итальянцев, щебечущих на своём птичьем языке. Иногда мелькают смутно знакомые слова, но это либо латынь, либо что-то, схожее по звучанию с испанским, который Канда худо-бедно, но знает. Хочется есть, позавтракать он не успел. Кто-то рядом с ним жуёт бутерброд, и экзорцист неприязненно косится на едока. А потом вспоминает, что Тики не ел уже, наверное, больше недели, и сам на себя злится. Уж если этот выдерживает, несмотря на всё, что с ним делают, Канда точно доживёт до обеда. Внимания на него никто не обращает, и ради Бога. Вспомнят, когда снова надо будет им задницы прикрыть… Он вздрагивает, когда рядом с его локтем на стол опускается что-то дымящееся, звякая о металлическую поверхность. Дзирелли с улыбкой пододвигает к нему чашку горячего кофе. — Это ненадолго, ещё на час, и вас не побеспокоят до вечера. Тосты хотите? Канда качает головой и, помедлив, решает отпить немного кофе. Час можно и потерпеть, тем более что лучше чуть душноватый воздух лаборатории, чем вонь той комнатушки, где держат Ноя. Его берут с собой потом ещё два раза – у Тики проверяют его раны, и Тики дают ещё воды в обед. А потом Канда снова свободен до вечера. Он покидает Отдел, быстрыми шагами идёт по коридорам, по пути сердито зыркнув на встретившегося по пути Комуи, и добирается до террасы, что при главном зале здания. Выходит наружу и полной грудью вдыхает холодный воздух. Сверху капает, но Канду это не слишком волнует. Он дышит снова и снова, пока из лёгких не выветривается отвратительный запах гнили. Когда-то давно, путешествуя поездом в одиночестве (искатель не в счёт) со скуки он начал читать книжонку, забытую предыдущим пассажиром. Книжка оказалась откровенно дешёвой, в ней рассказывалось о каком-то знаменитом сыщике, расследующим ритуальные убийства. И Канде попалось выражение «сладковатый запах разлагающейся плоти». Тогда он фыркнул и швырнул макулатуру подальше от себя. Горе-автора надо подвести к трупу недельной давности и ткнуть носом, чтобы понял – сладким тут не пахнет. Трупы воняют, смердят, от них невыносимо разит, и назвать эту вонь запахом у знающего язык не повернётся. А когда ты случайно наступаешь на него, вот тогда выходит всё, что скопилось внутри за дни разложения, и это самое-самое то, что надо. Сладковатое, как же. От Тики несёт, как от трупа, понимает он вдруг. Живой человек не должен так пахнуть. Если у него ещё нет гангрены, то скоро точно будет, судя по запаху. Он стоит ещё какое-то время, не имея особого желания заходить внутрь, пока не замерзает окончательно. И когда уже разворачивается, замечает на перилах начатую пачку забытых кем-то сигарет. Оставил кто-нибудь из искателей, наверное, думает экзорцист брезгливо. Ради интереса берёт её в руки. Не «Голуаз», случайно? Так, просто интересно... «Джитанс», читает он на английский манер. Синяя пачка, а ней чёрный силуэт женщины с бубном. Канда несколько раз встряхивает пачку, чтобы слетели капли воды, потом кладёт к себе в карман. Зачем? А нечего оставлять, где любой может взять, бурчит он себе под нос и уходит с площадки. — Купаться? – удивлённо переспрашивает Тики. – А по какому поводу такая радость? Боитесь подцепить от меня вшей? В комнате три стены каменные, а одна – прозрачная. Канда замечает это только что. Может, потому, что в первые два визита его внимание было приковано к самому Ною. Или стекло было закрыто тканью, чёрт его знает. В любом случае, сейчас по ту сторону стоит толпа этих учёных – у экзорциста мелькает ощущение дежа вю – и это страшно напрягает. — Помогите снять с него бинты, — командует тот самый тип, который в первый день сомневался, подходит ли Канда для данной работы. Он и есть главный у них, похоже. И Дзирелли вместе с носатой помощницей разматывают грязные марлевые ленты, на которых, к удивлению Канды, тоже нарисованы какие-то знаки. Может, зря он паниковал по поводу того, что Ной сумеет вырваться. В Ватикане тоже не идиоты сидят. А вот на тело Тики под бинтами смотреть ему не хочется, хотя и надо. Канда стоит совсем рядом, держа руку на рукояти меча, наготове, если полумёртвый безоружный враг попытается сразиться с ним и после вырваться на волю через несколько постов с Воронами. Теперь запах ещё резче и тошнотворнее. Кожа под бинтами бледная, с почти зеленоватым оттенком. Кое-где марля присохла к ране, и бинты дёргают, чтобы отстали от кожи. — Создатель, как грубо, — вздыхает Тики, протягивая вторую руку девушке, чтобы и её освободили от бинтов. Когда грязные, дурно пахнущие марлевые полоски все лежат на полу неопрятной серой кучкой, итальянцы помогают ему встать. Тики большого роста, но из-за худобы кажется ещё более высоким. Он совершенно обнажён, разглядеть можно всё тело, а на нём нет, кажется, живого места. Опрелости, ожоги, кровоподтёки, какие-то язвы, порезы, как маленькие, так и широкие и длинные; в правом плече – две круглые подживающая дырки с обожженными краями, явно от пулевого ранения – наверное, на Ное испытывали все возможные виды оружия. От ноги отстёгивают цепь, и становится видна тощая лодыжка, украшенная блестящей красноватой полоской повреждённой кожи. И всё же Канду это трогает не так сильно, как вид страшного багрового шва через весь живот, до самого паха. Шрам неровный, рваный, и Канде остаётся только гадать, резали Тики так специально, чтобы достать до каких-то внутренних органов, или… Или в данном случае обезболивание тоже посчитали излишней роскошью, и Ной немало подёргался, пока его вскрывали на живую. Поддерживаемый Дзирелли и его помощницей, Тики подходит к углу комнаты рядом с вделанным в пол унитазом. Рядом – небольшой поддон, над которым висит шланг с душем. Девушка, ростом почти с самого Тики, протягивает руку, чтобы взять душевую головку, но он опирается о стену, тяжело, но твёрдо, и говорит недовольно: — Поверьте, барышня, помыться я и сам смогу. Левой, здоровой рукой, он открывает кран с водой, вздрагивает, когда струи ударяют по голым плечам, но потом справляется с дрожью и начинает водить по телу ладонью, помогая воде смыть двухнедельный (по догадкам и ощущениям Канды) слой нечистот. На спине его, чуть выше поясницы, отсутствует аккуратный квадрат кожи. Вероятно, учёным понадобился образец кожного покрова. Чёрт, они сами такие же больные, как и сам Ной, думает Канда, брезгливо морщась. И как раз в этот момент Тики оборачивается, почувствовав и перехватив его взгляд. Усмехается и, подмигнув, приподнимает волосы на затылке, обнажая довольно большую почерневшую проплешину, поблескивающую сукровицей. Канда невольно отворачивается. Что там у него — срезали кусок скальпа, или часть черепа — ему знать совсем не хочется. Тики, довольный произведённым эффектом, смеётся. — Эй, не теряй бдительности, экзорцист. Не отрывай от меня взгляда, я в любой момент могу пройти сквозь стену и исчезнуть. Или наброситься на тебя. — Как же, сейчас, — бурчит Канда, с трудом заставляя себя смотреть на изувеченное тело Ноя. Пусть он видел немало изуродованных трупов, но те, по крайней мере, лежали неподвижно, как нормальные люди. А это ещё дышит и шевелится, от чего особенно противно. — Заканчивайте, — командует глава итальянской команды, но Тики, не обращая на него внимания, продолжает стоять, подставив лицо воде. Мужчина кидает на Канду сердитый взгляд, потом указывает движением головы на пленника — сделайте что-нибудь. Экзорцист вздыхает, подходит к Ною и протягивает руку, чтобы взять его за плечо. — Всё, хватит, накупался. Вода в душе совершенно ледяная. Потом итальянцы начинают осматривать раны подопытного. Говорят на своём языке, и ни Канда, ни Тики не понимают ни слова. Пожилая женщина с изрезанными морщинами лицом берёт Ноя за запястье правой руки, приподнимает так, чтобы видели все, и произносит: — Questa necrosi. Слово "некроси" понятно и без перевода. Обрубок пальца вокруг торчащей косточки распух и посинел. Начальник научного Отдела Ватикана хмурится, а потом машет рукой и быстро-быстро говорит что-то в повелительном тоне. Дзирелли, стоящий рядом с Кандой, качает головой. Ему, похоже, эта речь совсем не нравится. Он поворачивается к Канде и говорит тихо: — Сеньор Росси хочет, чтобы мы почистили руку, отрезав мёртвые ткани, и обработали сильным обеззараживающим. Но я боюсь, что этого будет недостаточно, процесс зашёл далеко. — Так скажите, — вполголоса отвечает Канда. — Он не послушает, тем более меня, — вздыхает низенький итальянец. Осмотр и все необходимые процедуры закончены, и Дзирелли предлагает Канде попить кофе. Экзорцист соглашается, потому что идти куда-то, разговаривать с кем-то в Ордене ему не хочется совершенно, там на него снова накинется Лави, или Комуи пройдёт мимо с видом побитой собаки, или в коридоре попадётся ругающийся со своим наблюдателем Стручок... Стручок... Пока он пьёт кофе, особо не прислушиваясь к щебетанию Дзирелли, в голову приходит одна мысль, от которой губы Канды поневоле растягиваются в улыбку. — Хотите булочку? — спрашивает девушка-ассистентка, ободрённая его улыбкой, но экзорцист отрицательно машет головой. После подобного зрелища есть ему захочется ещё ой как нескоро. — Зовите, когда будет нужно, — коротко говорит он, вставая из-за стола, и уходит. Уолкера найти теперь всегда несложно по возмущённым крикам, но Канде необходимо, чтобы рядом не было народу. И ему везёт. Стручок попадается ему перед входом в уборную, он стоит и спорит до хрипоты с юным конопатым Вороном на повышенных тонах. — Мистер Уолкер, это для вашего же блага!.. — Отстань от меня! А ещё лучше, постой тут, пока я в туалет схожу, хотя бы! — Вы знаете, я не могу на это пойти... — Тогда иди лучше в!.. Договорить Аллен не успевает, потому что Канда хватает его за плечо и тащит в туалет. — Канда, ты чего? — Мистер экзорцист, прошу вас, вы не можете... Он захлопывает дверь, припечатывает к ней с обратной стороны Стручка, игнорируя стук и возмущённые крики Ворона с обратной стороны. — Канда... — Это правда, что ты его сюда притащил через Ковчег? — начинает японец без предисловий. — Я... Ты... Ты всё знаешь? — потрясённо спрашивает Уолкер. — А ты, значит, не знал, что я за ним теперь приглядываю? Тогда ты не знаешь, да, что с ним сейчас делают там, в лабораториях? — Канда ухмыляется, наблюдая за тем, как медленно бледнеет лицо мальчишки, и с удовольствием продолжает. – На нём испытывают всякие новые виды оружия. А ещё отрезают от него по кусочку и изучают их, разглядывают под микроскопом. Аллен смотрит на него испуганно, даже вырываться перестал. Так-то лучше. — И это ты, а не я и не тот Ворон, которого Ной чуть не убил, должен был возиться с ним дальше, понимаешь меня? Держать его, когда его безо всякого наркоза режут. А теперь ещё и ждать, пока вся Ноевская семейка явится, чтобы его забрать. Ты сам-то понимаешь, что сделал? Тебе хватит сил, Стручок, чтобы защитить всех, когда начнётся бойня? Уолкер теперь совсем зелёный, и глядит жалобно. Но при последних словах Канды как-то выпрямляется и говорит тихо, но твёрдо: — Мы все знали, на что шли. И я готов заменить тебя, да. — Он гордо поднимает подбородок. А Канда представляет, как Стручка скрутит при первом же взгляде на Тики, как он тысячу раз упадёт в обморок, пока над Ноем будут производить очередной опыт, и качает головой. — Обойдёшься. Я тебе не доверяю. Лучше бы тебе всё время быть наготове, пока Граф не нагрянул. Он отталкивает Уолкера в сторону, дёргает дверь на себя, отчего Ворон, с другой стороны налёгший на неё, теряет равновесие и залетает внутрь, едва не сбив его. — Канда! — окликает его Уолкер, но он идёт прочь, не оглядываясь. Он сказал всё, что хотел, и от Стручка больше ничего слушать точно не желает. …Тесное, душное пространство, где он заперт, словно в кладовке, на ногах и руках — цепи, как у Тики. Его держат в одном помещении с врагом? — Ага, теперь вместе, — шелестит Ной над ухом. Запёкшиеся коркой губы царапают кожу, а руки, влажные, холодные, обхватывают, лезут под одежду, впиваются в тело. Канда дёргается, только Ной сильный, и Ной разрывает кожу, тянет мышцы, и кричи, не кричи — они будут лишь и смотреть, потому что им необходимо знать для их исследований, как Тики может убить экзорциста голыми руками… Утром Канда в ещё более мрачном расположении духа, нежели обычно. Кошмарные сны для него не в новинку, но этот особенно противный и липкий. До сих пор на теле чувствуется прикосновение ледяных пальцев Ноя, и дрожью отзывается воспоминание о треске, с которым лопнула растягиваемая им кожа. Может, оттого, что в каком-то смысле он уже был на месте Тики, и вспоминать, как это было, и чем всё кончилось, ему совсем не хочется. Но какая-то мысль не даёт покоя, цепляется за похожесть этой ситуации, мешает сосредоточиться. Он спускает ноги на пол и, не поднимаясь с постели, начинает медленно одеваться, снова и снова прокручивая в голове свой сон. Однажды уже случилась резня, девять лет назад, когда, кроме них с Мари, в 46-й лаборатории больше живых не осталось. И предотвратить это Канда не смог… да и не стал бы, наверное… Он просто поставил тогда точку в той истории, не более. И если сейчас Ной вырвется наружу… Он мотает головой. Чёрт, только что на ум пришло что-то важное, связанное с прошлым… Пожалуй, стоит обсудить это с Комуи, потому что у Канды родились некоторые мысли по поводу возможного бегства Ноя. Привычным маршрутом он идёт через коридоры Ордена к Научному Отделу. В это время его всегда обычно вызывают, и Канда снова не завтракает. Пусть он привык к виду полудохлого искалеченного Ноя, но рисковать всё же не стоит. Вспоминая слабое беспомощное тело врага, а потом свои опасения, экзорцист обзывает себя параноиком и паникёром. Но к Комуи после обеда он всё же заглянет. А в лаборатории его ждёт новый сюрприз. Глава итальянской команды, сеньор Росси, как его зовёт Дзирелли, или "Главный псих", как его называет про себя Канда, объявляет, что сегодня с утра ещё один эксперимент, который покажет, как тело Ноя реагирует на раствор едкого натрия. — Что? – реагирует Канда. — Вы с ума сошли? – устало спрашивает Тики. – О, Создатель, сколько можно… — Простите, но подопытный ещё не до конца оправился от полученных ранее травм и вчерашней операции… — робко возражает маленький итальянец, и его помощница утвердительно кивает, поддерживая шефа. — Eseguire! – отрезает учёный. Канда слышал это уже столько раз, что знает значение этого слова. «Исполняйте!», вот и всё. Забавно, и тут как на войне – слушайся приказов старших без возражений. Вся жизнь – одна большая война с окружающим миром и отдельными его проявлениями, приходит вдруг в голову Канде, когда он помогает ассистентке поставить перед Ноем столик с необходимым оборудованием. Тики смотрит на приготовления из-под полуприкрытых век, отчего лицо приобретает презрительное выражение. Правую, вчера оперированную руку он прижимает к груди, удерживая её левой, словно защищая от каких-либо попыток снова покалечить. Когда всё готово, и маленький голем подлетает ближе, чтобы зафиксировать процесс опыта, а итальянец с помощницей подходят к Тики, тот не шевелится, но полностью открывает глаза и меряет взглядом учёных. Дзирелли закашливается и невольно отступает на шаг. — Э… Послушайте, процедура болезненная, но недолгая, и всё закончится буквально за пару минут. — Вы полагаете, что я добровольно дам вам сделать во мне очередную дырку? – осведомляется Тики холодным тоном. – Возможно, учёные умы вашего Ордена не знали, но, подавляя гены Ноя, вы получаете в результате обычного человека. И если желаете узнать результат от ожога щелочью, спросите у химиков, узнаете гораздо больше. Маленький итальянец с девушкой беспомощно переглядываются. Но из-за стекла с другой стороны снова доносится требовательное: — Eseguire! – и они совершают ещё попытку. — Сеньор Тики, пожалуйста, не вынуждайте нас на крайние меры, — жалобно просит Дзирелли. — Это вы не вынуждайте меня, — высокомерно отвечает Ной, ледяным взглядом сверля девушку, в обход столика с оборудованием направляющуюся к нему. Когда она наклоняется и осторожно берёт его за запястье левой руки, Ной перехватывает её запястье другой, забинтованной, и тихо говорит: — Я же сказал – довольно. Итальянка выпрямляется и дёргает руку, но Тики удерживает её. Подтягивает к себе поближе и повторяет: — Довольно, барышня. Поверьте, если вы попробуете это сделать – вам будет потом очень плохо. Дзирелли испуганно ахает, а за стеклом – движение: двое высоких и широкоплечих сотрудников срываются с места и направляются к двери. Но Канда перехватывает беспомощный взгляд маленького итальянца и действует быстро и решительно. Тики вздрагивает, когда около его горла оказывается острое лезвие Мугена, и медленно разжимает пальцы правой руки. — Это нелепо, юноша, — со слабой улыбкой произносит он. — Подёргайся мне ещё! – хрипло говорит Канда и для большей острастки тычет концом лезвия в горло Ноя. Учёные стоят, разинув рты, пока экзорцист не прикрикивает на них. – Ну, делайте, что надо! Тики, не отрываясь, смотрит в глаза Канде; и тот не может отвести взгляда от желтоватых глаз Ноя, лишь боковым зрением замечая, как суетятся вокруг итальянцы, как девушка снова берет левую руку Тики, кладёт её на столик, придерживая, а Дзирелли возится, раскручивая пробку, набирая в пипетку едкий раствор, и, чуть посторонившись, чтобы голем мог всё заснять, капает на руку. Шипение, неприятный запах, но экзорцист смотрит лишь в лицо Ноя, который закрыл глаза, стиснул челюсти, и от невыносимой боли перекашивает всё лицо. Он дышит тяжело, рвано, пальцы правой руки вцепились в бинты на груди, потому что сейчас щелочь разъедает кожу, мышцы, доходит до кости. Но он не кричит. Прокусывает губы от боли, но никогда не кричит, понимает вдруг Канда. И что это – странная его гордость, стремление не показывать слабость перед людьми, или способность переносить боль лучше, чем обычный человек? Неважно. Этой рукой Ной держал за горло Линали в Эдо; ею он убил Дейсю. После его смерти Канда старался забыть вид мёртвого друга: Дейсю, висящего вниз головой, с бледным неживым лицом. Когда-то старался забыть, а сейчас специально вспоминает, и рука сжимает катану ещё крепче. Его трогают за плечо, и экзорцист вздрагивает. — Мы закончили, — тихо информирует итальянец. – Вы можете отпустить меч. — Как? – он глядит на Ноя, съёжившегося на своей постели, потом переводит взгляд на девушку-помощницу, убирающую со столика поднос с оборудованием. – А… рану обработать? — Мы всё уже сделали. Помогите со столиком, пожалуйста, и будете свободны до вечера. А Канда не может заставить себя отвести меч от горла Ноя. И Тики сам поднимает на него жёлтые глаза и тихо спрашивает: — Ты ждёшь от меня благодарности, экзорцист? Он непонимающе сдвигает брови. Он осторожно отводит в сторону Муген, готовый в любой момент проткнуть Ноя, если тот вдруг решит броситься на него. Но Тики неподвижен, и лишь светлые глаза из-под спутанных волос неотрывно следят за Кандой. И мечник выходит, чувствуя этот взгляд кожей, спиной, всем телом. Возможно, ему это просто кажется. А потом он пьёт кофе в главной лаборатории. Это уже привычный ритуал, заведённый с самого начала его работы в научном Отделе, необходимый, чтобы немного перестроиться перед тем, как вернуться в свой обычный мир. Итальянец что-то рассказывает о своей докторской, которую он обязательно закончит по возвращении в Ватикан, в подробностях описывает предмет исследований, и у Канды от обилия незнакомых слов и странных терминов, половина из которых на латыни, а вторая – на итальянском, начинает ныть голова. Кроме того, его тревожат утренние слова Ноя, сказанные тем вроде как от отчаяния… Но всё же, всё же… — Вы что-то полезное узнали? – прерывает Канда словесный поток Дзирелли. — Вы про наши опыты? – откликается итальянец, ничуть не обидевшись, что его перебили. – Не совсем то, что ожидалось, однако… — и на Канду снова льётся река «периферических нервов», «гетероморфозов» и «электрофорезных токов». — Получается, что о регенерации органов пока речь не идёт, — бодро завершает итальянец. – Хотя я вынужден сказать, что при всём том его выносливость и болевой порог значительно выше, нежели у среднестатистического мужчины данной возрастной группы. И раны затягиваются быстрее, поэтому мы можем проводить больше опытов за тот же промежуток времени, что понадобился бы другому человеку на хотя бы частичное восстановление после всех процедур. Да, — оживляется он, — в крови его мы всё же обнаружили нечто странное, нетипичное для homo sapiens. Но необходимо время для того, чтобы совершенно точно утверждать, что мы обнаружили, чем именно кровь Ноя отличается от крови обычного человека, и как это можно использовать против них. — Ясно, — роняет Канда и встаёт. – Когда я буду нужен снова? — Может, ещё кофе? Нет? Э… мы свяжемся с вами сами, не беспокойтесь, но, скорее всего, как обычно. И экзорцист уже выходит из лаборатории, когда Дзирелли окликает его: — Сеньор Канда! – и говорит в ответ на его вопросительный взгляд. – Знаете… Если вы думаете, что мы напрасно подвергаем себя опасности, что всё зря – это не так. Экзорцист кивает и выходит. А в Ордене царит так нелюбимая им предпраздничная суета, украшаются коридоры и залы. Со смешанным чувством раздражения и злорадства Канда наблюдает за тем, как учёные из команды Ривера украшают стены еловыми ветками и красными лентами. Вид у них довольно унылый, но при этом весьма свежий. Ещё бы, уже три недели длятся их незапланированные каникулы, а в родном отделе хозяйничают совсем другие люди, и вряд ли эти люди сообщают им, чем там занимаются. Когда тебе сообщают, что ты некомпетентен и бесполезен для серьёзной работы — каково это? С другой стороны, по приказу Левелье и Комуи перекрыли доступ к его лаборатории с незавершёнными Комуринами, как будто он не глава Европейского Отделения, а такой же рядовой сотрудник. Впрочем, ему сейчас совсем не до своих безумных изобретений. А в курсе дел его держат, Канда сам на днях замечал его в Научном отделе. И Комуи стоял по ту сторону стекла, когда с Тики проводили очередной опыт. Такое белое лицо у смотрителя Канда видел лишь, наверное, во время нападения четвёртого уровня на предыдущее Европейское отделение Ордена. Экзорцист проходит через главный зал и видит огромную ёлку, которую каким-то непонятным образом сумели затащить в здание Ордена. Линали, стоя на небольшой стремянке, вешает на колючую ветку перламутровый шарик, а рядом, внизу, с несчастным лицом стоит Миранда, у ног которой поблескивают осколки особо невезучих ёлочных украшений. В руках девушка судорожно сжимает последний шарик. — Линали, а что можно подарить Канде на Рождество? – слышит мечник её тихий робкий голосок. Он еле сдерживается от того, чтобы фыркнуть, но Лотто всё же замечает его, вспыхивает румянцем и роняет на пол единственный оставшийся у неё стеклянный шарик, и тот разбивается о каменный пол с укоризненным звоном. Экзорцист качает головой и идёт дальше. Миранда, что с неё взять. А Канде совсем не нужны эти обязательные подарки, которые неделю потом будут валяться в комнате, потому что рука пока не поднимается выбросить, и лишь по прошествии некоторого времени отправляются в мусорную корзину. Никакого сакрального смысла в дурацких христианских праздниках он не видит, что бы там его учитель не рассказывал в своё время про Спасителя и прочую ерунду. А Линали гнёт иную линию, что праздник собирает вместе всех близких людей, и Орден на время становится "одной большой дружной семьёй". Да, конечно. Всё так и есть, от первого слова до последнего. Как будто она сама не пыталась бежать из Ордена ещё на его памяти, и словно они все тут собрались не потому, что им всем нужно противостоять Графу так или иначе, а если бы война сейчас закончилась, все бы разошлись и не вспомнили друг о друге. Вообще, если подумать, с какой стати ему отмечать рождение какого-то сомнительного и явно не дружащего с головой человека, случившееся почти две тысячи лет назад, и вообще неизвестно, жил ли такой на самом деле, или всё выдумки. Однажды, больше чем полгода назад, наверное, ещё до Ковчега, во время очередной пьяной посиделки на троих в комнате Лави ученик Книжника на пьяную голову завёл разговор о христианстве. Если подумать, то к главенствующему положению в мире её привело лишь стечение обстоятельств, разглагольствовал юный ученик Книжника, с сожалением заглядывая в горлышко почти опустевшей бутылки. Да и сама христианская религия по сути своей вторична, так как изначально основана на иудаизме, и не скрывает этого, называя частью канона Ветхий Завет. И если бы не привлекательность новой веры для угнетаемых слоёв населения, а в дальнейшем и государственная поддержка на высшем уровне, жили бы мы сейчас и не знали, что был такой человек, Христос, и за нас, неблагодарных, отдал жизнь. Но некоторые дальновидные умы поняли, что религия может быть мощным оружием, и понесли христианство по миру огнём и мечом, наплевав на заповеди так чтимого ими бога. Когда ошеломлённый его словами Уолкер попытался что-то возразить, Канда неожиданно для себя спросил, не думает ли Стручок, что он лучше других, хотя и сам он убийца? Если подумать, закивал Лави, то у акума есть душа и тело, и они — разумные живые существа, уничтожением которых экзорцисты и занимаются, и тогда все экзорцисты — убийцы, и все в какой-то мере нарушают заповедь Бога — "не убий". — Конкистадоры в своё время сильно подсократили численность индейцев, потому как считали, что раз они не христиане, то у них нет души, — добавил он, — и убийство их, по сути, убийство зверей, а не людей. После чего Стручок и Кролик принялись яростно спорить, а Канда задремал. Снова разбудил его Уолкер, случайно задев рукой, и он смог услышать окончание спора. — ...Как ты можешь говорить так, Лави, после всего, что видел и знаешь! — Вот как раз потому, что я видел и знаю... — А твоя Невинность — разве это не чудо? И кто тебе её дал? Канда, — он повернулся, очевидно, в поисках поддержки, — вот откуда у тебя твоя Чистая Сила? В ответ японец так оскалился, что Уолкер поперхнулся, и дискуссия сама собою сошла на нет. Он поворачивает за угол, и в него с размаху врезается только что некстати припомнившийся Лави. В руках он тащит огромный ворох мишуры, и в лицо Канде утыкается блестящее и шуршащее безобразие. — Юу, привет! — рыжий ученик Книжника жизнерадостно смеётся и словно невзначай накидывает на его шею золотистую волосатую гусеницу мишуры. — Идём спасать от Миранды ёлочные игрушки! — Делать как будто нечего, — рычит Канда и поднимает руку, защищаясь от попыток Лави украсить его голову блестяшками. — Прекрати, какого чёрта? — Мне же тяжело, — притворно вздыхает Лави. — Понеси и ты немного! В ответ Канда молча рвёт на себе мишуру, которой его успели опутать, собирает в комок и запихивает сопротивляющемуся Лави за шиворот. Рыжий экзорцист хихикает, извивается и комментирует: — Ай!.. Юу, не надо, щекотно же!.. Может, хоть не на людях, а? — Сейчас в рот засуну, — предупреждает Канда, и когда Лави с комично-испуганным лицом сжимает губы и мотает головой, всем своим видом говоря, что в жизни больше ни слова не скажет, отпускает его и идёт дальше. В волосах его подрагивают несколько обрывков блестящей плёнки, не замеченные им. — Ты прекрасен, Юу, — с кривой усмешкой бормочет Лави, кидает ворох украшений на пол и, согнув руку, начинает вытаскивать из-под свитера мишуру. — Ной хоть понимает, как ему повезло с тобой? — добавляет он почти беззвучно, наклоняясь и снова собирая в комок шелестящую мишуру. У Лави тоже совсем не праздничное настроение. — Не понял... — Sei un idioto completo, — не смущаясь созвучием итальянского с английским, комментирует учёный. — Экзорцист, вас просят, чтобы вы активировали свою Невинность и нанесли подопытному неглубокую рану, желательно в плечо или грудь. Достаточно рассечь кожу и верхний слой мышц, capisci? Канда, сузив глаза, внимательно вглядывается в лицо Росси, ожидая увидеть там явные признаки психического заболевания. Потому что иначе, чем острым душевным расстройством, его приказ объяснить нельзя. — Вот Ной, — голос итальянца подрагивает от злости, как дрожит и палец, указывающий на Тики, с интересом наблюдающего за дискуссией, — идите к нему и чуть-чуть надрежьте ему кожу своим вот этим вот, — палец перемещается в сторону пояса Канды, к Мугену. — Как только я дам вам добро, исполняйте. — У меня... Муген нестерильный, — угрюмо отвечает экзорцист. — Я ему ещё занесу чего. — Конечно же, мы обеззаразим ваш меч, — встревает Дзирелли. — Протрём его спиртом... — С ума сошли! — возмущается Канда. — Вы его ещё прокипятите... Позовите Линали Ли, пусть пнёт его своим Чёрным сапогом. Или Чаоджи Хана, и его хоть целиком в спирте вымачивайте... Ещё могу напомнить, что в Ковчеге после ранения Невинностью этот самый Ной превратился в чудовище, и никто не мог с ним справиться, кроме генерала Кросса. А Кросса сейчас рядом не наблюдается. Росси сжимает губы так, что они превращаются в две тонкие белые полоски, и разражается гневной речью на итальянском, от которой Канде ни холодно, ни жарко, а вот Дзирелли краснеет, бледнеет и весь как-то съёживается. — Послушайте, нам необходима ваша помощь, — умоляюще лепечет он, сжав локоть Канды. — Вы же сами понимаете, у нас обстановка строжайшей секретности, и посвящать кого-нибудь постороннего чревато. А вы человек проверенный и надёжный, и ваша Невинность подходит для данного эксперимента как нельзя лучше. И не волнуйтесь, вы же видите, его сущность Ноя совершенно подавлена, вряд ли небольшая рана спровоцирует что-либо подобное тому случаю. Канда дёргает плечом, освобождая руку, и испускает обычное: "Тч!" Искоса бросает взгляд в сторону Тики. Ной, заметив это, расплывается в злой улыбке. — Чего ты смущаешься, мальчик? В Японии, помню, ты так старался достать меня своим ножичком, да не получалось. А тут — вот он я, весь перед тобой, мне никак не увернуться. — Он разводит в стороны руки, позванивая цепями, что тянутся от запястий, от стальных колец на них. Эти цепи на него надели ещё вечером, и Канда снова держал Муген у его горла, на этот раз не встречая никакого противодействия, словно Тики смирился уже со своей участью. Экзорцист подозревал, что ручные кандалы являлись скорее не дополнительным средством безопасности, а своеобразным наказанием за утреннюю проделку, однако совсем не возражал против подобного. Девушка-ассистентка с улыбкой берёт в руки склянку с острым алкогольным запахом и пучок ваты. Глава итальянской команды вздыхает с облегчением и выходит из помещения, занимая своё обычное место в по другую сторону стеклянной стены. И хотя Канде всё это претит, и нелепый эксперимент, и требование ранить безоружного врага, как и необходимость дать сумасшедшим учёным надругаться над его драгоценным Мугеном, от которого после подобного непотребства будет какое-то время пахнуть спиртом, но он помнит о просьбе Комуи и со вздохом начинает вытаскивать катану из ножен. — Давай же, другой возможности ранить меня не будет, — продолжает подначивать Ной. Канда снова бросает на Тики раздражённый взгляд, намереваясь рявкнуть что-то злое в ответ, но все слова теряются вдруг. В глазах Ноя совсем не смирение и тоска; они полны злобой и скорым обещанием расплаты за всё, что с ним сделали жалкие, ничтожные люди. Он совсем не потерял надежду на спасение, понимает Канда, напротив, он уверен, что скоро освободится, и тогда... Ноя нужно убить. Убить немедленно, пока не поздно, пока есть отличная возможность, обязательно, и тогда всё кончится, и можно будет вздохнуть спокойно, а не бояться за себя и остальных. И пусть орут потом на него и Комуи, но все посвящённые будут лишь рады, и, конечно же, так будет лучше для всех. У экзорциста перехватывает дыхание, когда он осознаёт, как давно и как просто он мог решить все проблемы одним махом. А потом сердце начинает биться в бешеном ритме, и он выхватывает Муген одним быстрым, еле заметным движением, и делает стремительный шаг к Ною. И почти натыкается на маленького итальянца, загородившего ему дорогу. — Нет-нет, пожалуй, не стоит вам этого делать, — быстро проговаривает учёный, и на лбу его выступают крупные капли пота. — Я возражаю, сеньор Росси, против эксперимента, нам нужно ещё раз пересмотреть результаты предыдущих опытов, — добавляет он слабым голосом, чуть повернув голову в сторону начальника, — и попробовать что-нибудь другое, а воздействие Невинности оставить напоследок, мы не испробовали ещё весь арсенал средств... — С дороги, — рычит Канда, но итальянец отрицательно качает головой, и на круглом лице его проявляется неожиданно решительное и бесстрашное выражение. Каким-то образом он почувствовал намерения экзорциста и теперь был готов препятствовать им до последнего. — Что происходит? — слышится из-за стекла недоуменный голос Росси. Канда кидает в его сторону короткий взгляд, потом переводит его на неожиданное препятствие. Быстро податься вперёд, левой рукой схватить идиота за ворот белого халата и откинуть в сторону, затем один короткой выпад Мугеном — и Ной мёртв. На его запястье сжимаются пальцы девушки-помощницы. Она впервые в его присутствии открывает рот и говорит голосом приятным и доброжелательным: — Пожалуйста, послушайтесь и опустите меч. Распахиваются двери, и входят двое Воронов-охранников, обычно стоящие снаружи, около входной двери; на этот раз они занимают места по обе стороны от ухмыляющегося Ноя. Следом за ними появляется главный итальянец в окружении ассистентов и сразу же набрасывается на Дзирелли с обвинениями, в которых Канда улавливает привычное «idioto». Экзорцист раздражённо вырывает руку, награждая излишне преданную шефу итальянку уничтожающим взглядом. Всё, возможность убить Ноя теперь упущена. Вдоволь наругавшись со строптивым подчинённым, Росси велит: — Все свободны. И вас я тоже попрошу выйти, — зло говорит он Канде, указывая на дверь. В ушах всё ещё звенит от криков психов-итальянцев, даже когда он покидает Научный отдел и направляется в столовую. Хотя ему лично ничего сказано не было, но и так уже понятно — он проштрафился, и теперь взбучка от Левелье ждёт не только его, на что, собственно, плевать с большой колокольни, но и Комуи за то, что порекомендовал Канду учёным из Ватикана. И до Ноя теперь никак не добраться, проклятье... — Тебе как обычно, Канда? — Джерри мог бы и не задавать этот вопрос, но Канда привычно кивает, берёт поднос и садится за столик. Он без особой охоты ковыряется в еде, хотя с прошлого вечера ничего не ел. Как же обидно, что ему ещё в начале, неделю назад, не пришла в голову мысль прикончить Ноя, а ведь столько возможностей было! Вчера, например, во время этой суматохи с раствором натрия... А теперь его к Ною не подпустят и на пушечный выстрел. Если идиот Росси сам не понял, что случилось, мелкий итальяшка ему растолкует, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Канда морщит лоб, потому что некий привычный порядок дня нарушен, чего-то не хватает… Когда он догадывается, то лишь головой качает. Разумеется, после случившегося в лаборатории ни о каких посиделках за чашечкой кофе в обед с итальянцами и речи не шло. — Джерри, сделай мне кофе покрепче, только без сахара, — злясь сам на себя за проявленную слабость, просит он. …А вечером того же дня Канда, которого, как и ожидалось, не позвали на вечерние процедуры, связанные с Тики, наблюдает дивную сцену. В поле его зрения сидит Стручок, обложившийся блюдами с едой, и спокойно ужинает, а пристроившийся рядом конопатый Ворон молча и уныло копошится в своей тарелке с варёными овощами; видимо, он совсем потерял надежду наставить ведущего нездоровый образ жизни экзорциста на путь истинный. К их столу подходит черноволосая женщина, в которой Канда узнаёт помощницу Росси, и, наклонившись к Стручку, негромко говорит ему что-то. Он поворачивается к ней, замирает с ложкой в руке, быстро кивает, отставляет в сторону тарелку, встаёт и направляется к выходу. Ворон кидается было за ним, но женщина что-то резко говорит ему повелительным тоном, и он понуро возвращается за стол. Ну-ну, думает Канда, аккуратно складывая палочки для еды на подставку рядом с тарелкой, посмотрим, как вам сработается со Стручком, с его-то принципами и нездоровым стремлением к добру и справедливости. Лишь бы он там чего не накосячил, лишь бы Ной никого не ранил снова, или, не дай Бог, вообще не вырвался бы наружу. …То ли дневной кофе был слишком ядрёным, то ли беспокойство по поводу Уолкера даёт о себе знать, но Канде совершенно не спится, и он решает выйти подышать свежим воздухом. И вот же удача – на пути он встречает Уолкера вместе с его второй ватиканской тенью, и вид у Стручка совсем неважный. И так бледный сам по себе, теперь он белее простыни, а большие серые глаза едва не вылезают из орбит, когда он видит перед собой японца. — К… Канда, это ужасно! – бормочет он. – Я себе не представлял даже, что… — он косится на Ворона, который встречает его взгляд немым укором, потому что, естественно, ничего ему Уолкер подробно объяснять не собирался. — …Что всё так! Что они способны на подобное… Они заставили меня сделать… сделать ужасную вещь. Это отвратительно!..И всё правда, что ты говорил… — С чего бы я тебе врал? – мрачно осведомляется Канда и проходит мимо него дальше, очень довольный моральным состоянием Уолкера. Хотя где-то глубоко внутри его колет мысль о том, какое же смятение сейчас творится в душе Стручка, если даже ему подчас нехорошо было от вида покалеченного Ноя. А на свежем воздухе настроение Канды становится совсем хорошим, он стоит в темноте, опершись о перила, и глядит на оранжевое зарево далеко на горизонте – там находится город, и горят огни уличных фонарей – до тех пор, пока не совершенно не замерзает. Он машинально засовывает руки в карманы плаща, и пальцы правой сразу же наталкиваются на пачку сигарет, которая болтается в его кармане уже почти неделю. Надо выкинуть, брезгливо думает Канда, проходит через террасу к двери, входит в тёплый зал и как-то сразу же забывает о сигаретах. Сон приходит к нему сразу же, как он ложится, вот только снится опять всякая мерзость. Он будто бы попадает в плен к Графу и его семейке, и они уничтожают Муген на его глазах и делают его безоружным и беспомощным. После чего его пытают какие-то кошмарные акума, требуя поклясться Ноям в верности. В конце концов, он понимает, что ему никуда не деться, никто его не выручит, никто не спасёт, а за малейшую провинность так больно наказывают, и соглашается им служить, называет их «господами», кланяется им, становится перед ними на колени, а потом по их приказу убивает своих же товарищей, которые пришли спасти его: и Лави, и Мари, и Стручка, и даже учителя Тидолла. Просыпается Канда за мгновение до того, как в дверь его комнаты стучат. И поначалу не может понять, где он, и куда делись Нои. Потом приходит огромное облегчение от осознания, что это был всего лишь кошмарный сон, а он живой и невредимый, сейчас в Ордене, и тупой Кролик, и Мари, и старый маразматик – все они тоже живы и здоровы. Но как же надоели эти сны, в которых он слаб и беспомощен перед врагом, когда это кончится? Стук в дверь, ещё и ещё, тихий, но настойчивый, повторяется и повторяется, и Канда, ёжась от плохого предчувствия, откидывает одеяло, встаёт с кровати и идёт к двери, босыми ногами по холодному каменному полу. Когда его будят, лихорадочно тряся за плечо, и коротко сообщают, что случилось нечто чрезвычайное, он сразу понимает, о чём речь. В прошлый раз его так всполошили, когда Ной пытался бежать и чуть ли не на части порезал молодого Ворона, охранявшего его. Но сейчас всё куда серьёзнее, судя по бледному напряжённому лицу Ривера. — Левелье вне себя, — сообщает он по дороге, — и он утверждает, что в случившемся виноват наш Канда. Что это из-за него всё случилось, и погибла большая часть итальянцев, а Ной снова чуть не сбежал. — Что? Как? Ривер, о чём ты? – пусть страшные новости действуют на смотрителя, как холодный душ, но он ещё не до конца стряхнул с себя сон и надеется, что просто не понял слова подчинённого. Как будто им можно придать иной смысл. — О том, что Тики Микк каким-то образом вырвался из своего карцера. Научный Отдел можно наглухо закрыть как снаружи, так и изнутри, сам знаешь. Он заставил учёных закрыть двери прежде, чем отряд Воронов смог пробраться туда, хотя я, возможно, что-то не так понял. И теперь он заперт там, и мы не знаем, сколько ещё живых осталось, и есть ли они вообще. Почти все големы уничтожены. – Голос Ривера сух и монотонен, как будто он читает вслух газету, и от тона его Комуи прошибает холодный пот. — Но как? За происходящим в лаборатории же всё время следят, и никто не поднял тревогу? — Кое-кто увлёкся празднованием Рождества, — отвечает Ривер, пряча за спокойным тоном все свои соображения насчёт нерадивых наблюдателей. – Потому Ной и успел добраться до главной лаборатории с её пультом управления, прежде чем они увидели, что творится в лаборатории. — А… Канда? Что с Кандой? — Спроси у него сам, — угрюмо отвечает Ривер и открывает дверь, пропуская Ли вперёд. В помещении для наблюдения за лабораториями и всем Научным отделом темно, единственным источником света явлются горящие экраны; они синеватым светом освещают лица, треща полосками помех. — Полюбуйтесь, — раздражённо говорит сидящий в кресле Левелье вместо приветствия, указывая на единственный экран, показывающий изображение. Вокруг полно людей, но Комуи не видит их, не видит никого, кроме светлого прямоугольника с зернистым изображением. Смотритель шарит рядом с собой, находит спинку стула и притягивает к себе. Садится, почти падает на стул, не отрывая взгляда от экрана, с которого ему белозубо улыбается Тики Микк. Он совершенно обнажён, и серая гладкая кожа туго обтягивает худое тело, на котором, однако, совсем не видно следов опытов. И зубы все на месте, и большой палец правой руки, потому что этой рукой он довольно твёрдо сжимает – сердце Ли останавливается на мгновение – катану экзорциста. В левой руке Ной тоже держит что-то небольшое, похожее на сигару, но хорошо рассмотреть не получается, потому что изображение нечёткое и скачет. Маленький голем висит под потолком, почти в самом углу, и отчаянно машет крылышками, пытаясь избежать участи остальных, уничтоженных Ноем. — Вы… Что вы сделали с Кандой? – слова вырываются из Комуи раньше, чем он осознаёт, что спросил. Тики улыбается ещё шире, приветливо машет в камеру катаной. — Что я сделал? То, что и подобало; чего он, да и все остальные здесь заслуживали за содеянное, – он смеётся приятным низким смехом. – Думаете, вам всё позволено? А по-моему, кое-кто перешёл границы. — Ты не выйдешь отсюда, — резко говорит Левелье. – У входа сейчас находятся несколько Воронов и экзорцистов, мимо которых тебе не удастся пройти. Сдавайся. — Чтобы вы опять могли во мне ковыряться? – Тики качает головой, словно поражаясь наивности собеседника. – Да, я не могу пройти через эти стены со значками, сила ещё не вернулась полностью. И Тизами пока не могу пользоваться, приходится вот этим, — он снова показывает катану. — Но у меня есть заложники, и если вы каким-то образом захотите войти – вам их не жаль? — Я не вижу заложников своими глазами, — сухо отвечает Левелье. – Кто поручится, что они до сих пор живы? Кроме того, это люди всегда были готовы пожертвовать собой ради нашей победы, как и любой из нас. Ты не сможешь выбраться отсюда. Тики пожимает плечами, как бы говоря: «посмотрим». — Инспектор Левелье… — потрясённо шепчет кто-то сзади Комуи. – Но люди, что остались там… — У нас нет никаких доказательств, что они ещё живы, — чеканит инспектор. – А если Ною удастся выбраться наружу, погибнет ещё немало народу. Поэтому я приказываю, чтобы вы открыли проход как можно скорее. Комуи закрывает лицо рукой. Конечно же, он знал, что чем-нибудь подобным всё закончится, но это всё равно страшно… — Можете не спешить, и вообще не стараться, — лениво сообщает Тики, поглядывая золотистыми глазами на невидимых ему собеседников. – За мной скоро придут, поэтому позаботьтесь лучше о своей безопасности. Хотя это тоже напрасно, разумеется. — Придут? К нам придут Нои? На нас опять нападут? Нас убьют? Встревоженные, паникующие голоса вокруг обрываются, когда Ной добавляет: — И на вашем месте я всё же побеспокоился бы о заложниках. Видите ли, я так давно не ел. Он поднимает левую руку, и Комуи понимает, что в ней зажата совсем не сигара, а человеческий палец. Этот палец Тики долго и с удовольствием выламывал у орущего от боли и ужаса главы научного отдела Росси, с недовольным лицом комментируя его вопли: — Хватит надрываться. Я же не вёл себя так безобразно, когда вы отрезали мне палец? Ной держит это перед собой какое-то время, чтобы все рассмотрели, а потом подносит ко рту, медленно смыкает зубы и откусывает небольшой кусочек плоти. — И вам приятного аппетита, господа, — добавляет Тики молчаливому голему, прожевав и проглотив. – Не рыба, конечно, но выбирать не приходится. Ах, да! Сегодня, говорят, Рождество? С чем вас и поздравляю. А мне, пожалуй, уже пора. Босыми ногами по холодному полу, ёжась от нехорошего предчувствия, он идёт к двери. Стучат тихо и настойчиво, и Канда, чувствуя одновременно раздражение и благодарность к разбудившему его от кошмарного сна, распахивает её рывком. Долго и недоумённо смотрит на маленького итальянца, который, в свою очередь, тоскливо глядит на него водянистыми светлыми глазами. — Чего надо? – спрашивает он прямо, опираясь одной рукой о дверной косяк и убирая волосы с лица другой. — Вы нужны нам в лаборатории, — изучая каменный рисунок у своих ног, невнятно произносит учёный. — А? Что ты сказал? – оживившись, переспрашивает экзорцист. – А зачем ты меня будишь, иди к Стручку...э, Уолкеру, он у вас теперь главный помощник. Итальянец мнётся, переступает с ноги на ногу, наконец, решившись, тихо просит: — Сеньор Канда, вы очень нужны нам сейчас. Подопытному плохо, и мой начальник требует, чтобы мы осмотрели его. Он очень сердит и говорит, что не стоит дожидаться, пока придёт экзорцист, и чтобы мы заходили так, без защиты. Я еле уговорил его подождать, пока не приведу вас. Канда качает головой. — Я ещё раз тебя спрашиваю, почему ты не позвал Уолкера вместо меня? Ответ едва слышен. — …Сеньор Росси против этого мальчика. — Да ну? – ухмыляется экзорцист. – И чем же он вам не угодил? Разрыдался прямо перед Ноем? Или сразу упал в обморок? Полные губы учёного против воли растягиваются в улыбку; он с трудом справляется с собой, зачем-то поправляет очки и нехотя подтверждает: — В общем-то, да. Он был в таком потрясении, когда увидел подопытного… И нам с трудом удалось убедить его нанести ему небольшую рану его Невинностью, тем более что внешне никаких следов не осталось. Но потом мальчика стошнило прямо на пол, и сеньор Росси был просто в бешенстве. А ещё подопытный… Он много чего успел сказать мальчику… И наш superiore теперь просто вне себя… Я не стал бы вас звать, я был против, но больше некого, разве что Вороны… — Зови Стручка, раз ты против, — отрезает Канда и захлопывает дверь перед носом итальянца. Тот стоит, моргая, не понимая, воспринимать ли закрытую дверь как прямой отказ, и что делать теперь. Откровенно говоря, ему совсем не хочется тревожить слишком добросердечного Аллена Уолкера. Мальчик так переживал, когда увидел, в каком состоянии находится пленник, так плакал, и от мысли, что ему придётся второй раз стать свидетелем подобной сцены, Дзирелли бросает в дрожь. А злой и неуравновешенный юноша-азиат чуть не убил на его глазах образец исследований, и кто из этих двоих экзорцистов хуже, он затруднился бы сказать. Дверь снова распахивается, и Канда, полностью одетый, с Мугеном на поясе, выходит в коридор. — Идём, — бросает он. — …Вы понимаете, что попавший к нам в руки образец бесценен? Мы потратили много времени, занимаясь исследованиями, и почти приблизились к разгадке Семьи Ноя. Но при этом все подвергаемся опасности ежедневно, работаем круглыми сутками… Я не смогу на это Рождество вернуться домой, потому что занят здесь!.. Вам повезло, что сеньор Росси не понял, что именно вы пытались сделать, а я не стал ему объяснять!.. В конце концов, наш предыдущий помощник был покалечен лишь потому, что всеми силами старался задержать подопытного. Не убить, понимаете, а задержать! А вы со своей ужасной выходкой всё портите, делаете напрасной его жертву!.. — Заткнись уже, — раздражённо прерывает Канда. — Извините?.. — Надоело тебя слушать, — напрямую говорит экзорцист. — Но... Но!.. — Хватит уже. Всё, я не трону твоего Ноя. Охота Муген об него пачкать как будто… — Я не верю вам, — шепчет итальянец, потому что они уже подошли к дверям в Научный Отдел, и их тщательно проверяют Вороны-привратники. — Твоё дело, — вполголоса отвечает Канда. – Ещё что-нибудь скажешь – и иди зови Стручка, пусть он у снова истерит в вашей лаборатории, а я пошёл спать дальше. …Тики лежит на своём жестком ложе, на левом боку, свернувшись по-детски в клубочек. Его бьёт безостановочная дрожь, и, когда девушка-ассистент кладёт руку ему на плечо, Ной никак не реагирует на это. Глаза его закрыты, лицо болезненно бледное. — Если с ним это началось после того, как его ранил Стручок, то здесь стоит быть осторожнее, — предупреждает Канда, не сводя взгляда с Тики. – Значит, Ной внутри него не подавлен, и в любой момент выйдет наружу. Позовите сюда Воронов и усильте охрану, потому что вырвется – никому мало не покажется. — Вы излишне драматизируете, — бормочет под нос маленький итальянец, осторожно приподнимая за запястье правую руку Тики. – Ножницы, пожалуйста… Мы полагаем, что этому есть куда более простое объяснение. Экзорцист качает головой. С самого начала было ясно, что Дзирелли и его помощница – всего лишь пушечное мясо; им поручают выполнять самую опасную работу — каждый день по нескольку раз заходить в клетку с голодным и злым тигром. Никакой иной пользы в них, похоже не видят, заставляя делать лишь то, что сочтёт нужным высшее начальство, и не принимая во внимание какие-либо их возражения. Вон, как главный взъелся на Дзирелли, когда тот стал ему перечить в опыте с Невинностью. И на месте его Канда всё же подумал бы своей головой и не стал так слепо доверять начальству, если оно велит не бояться и исследовать Ноя без прикрытия экзорцистами, лишь полагаясь на Воронов. Да и вообще, вся эта ситуация ему не нравится, как бесит и то, что к его словам не прислушиваются, хотя он как раз во всём этом понимает куда больше их, хоть и не ковыряется в Ное сутками напролёт. Пожалуй, как только закончится осмотр, он быстренько сбегает к Комуи и Левелье, прервёт их милое празднование Рождества и душу вытрясет, но заставит усилить охрану, чтобы, помимо двух Воронов снаружи у дверей, ещё двое всё время находились неотлучно внутри помещения и глаз не спускали с Тики. — Видите, вот и причина, — итальянец поворачивает к нему улыбающееся круглое лицо. – Гангрена. Правая рука Ноя до запястья, вернее, то, что от неё осталось, потемнела и распухла, кожа на ней неприятно поблескивает. — Глядите, — он надавливает пальцем, и тело «подопытного» вздрагивает. – Организм ослаблен, поэтому гангрена развилась так быстро. Я же говорил… — он вздыхает, выпрямляется и машет рукой в сторону стеклянной стены. — Сеньор Росси, посмотрите на это. Во рту ещё чуть отдаётся неприятный сладкий привкус кофе, который он успел выпить, пока высоколобые мужи исследовали кровь Ноя, и пока решали, что же предпринять в его отношении. Носатая итальянка по запарке насыпала ему в чашку три ложки сахара, но Канда на взводе осушил её одним глотком. Они решили ампутировать руку Ноя почти до плеча. Возражения Канды по поводу усиления охраны были обсмеяны так, что он, взбеленившись, решил – пусть делают, что хотят, тем более что его самого уже почти убедили в том, что плохое самочувствие Тики связано лишь с гниющей рукой, а всё остальное – лишь совпадение. Возможно, ранение Невинностью и спровоцировало гангрену, ухудшив и без того неважное состояние подопытного. Кроме того, если он всё же побежит сейчас за дополнительным подкреплением, то кто знает, не начнёт ли Главный Псих операцию без него? Тем не менее, экзорцист решает сам для себя, что при малейшем подозрении на какое-либо враждебное действие сразу же убьёт Тики, и никто не успеет ему помешать. В комнату, что через стекло от Тики, собирается большая толпа хмурых невыспавшихся итальянцев, однако Росси стоит у входа с мрачным видом. — Постойте, я хочу предупредить вас кое о чём, — говорит он, придержав Канду за локоть. — А вы проходите, — кивает он головой девушке-ассистентке и Дзирелли. – Начинайте приготовления к операции. Взгляд ошеломлённого экзорциста цепляется за большой ампутационный нож на подносе среди остальных инструментов, который мимо него проносит высокая итальянка, следуя за своим шефом за дверь. — Чёрт… Не смейте идти туда без меня! – кричит Канда, но Росси продолжает, не отпуская его руку: — Прекратите и успокойтесь, Ной без сознания. Так вот, я хочу, чтобы операция прошла без эксцессов и каких-либо неприятностей, потому что оперировать будут без наркоза. Сердце может не выдержать анестезию, поэтому подопытный, возможно… — Да пошёл ты! – вскипает Канда, вырывает руку из хватки итальянца, подскакивает к двери и распахивает её. Потому что там, наедине с Тики Микком, остались… Он останавливается на пороге и тут же судорожно вскидывает руки, когда в его сторону летит что-то большое и круглое. Экзорцист машинально ловит это, и между ладоней у него оказывается голова ассистентки Дзирелли: карие, чуть покрасневшие глаза смотрят тупо, почти недоумённо прямо на Канду, один из них полузакрыт, и само лицо перекошено; между зубов виден зажатый побелевший кончик языка. Он разглядывает её лишь две секунды, прежде чем понимает, что голова отделена от туловища, и только Тики мог сделать это, а, значит, Тики… Тики хватает этого мгновенного промедления, потому что он уже рядом с Кандой, так близко, что экзорциста обдувает порывом воздуха от стремительного движения, и Ной выкидывает вперёд руку с зажатым в ней – тем самым – большим ампутационным ножом, между бинтами мелькает серая кожа, а в глазах его сверкает весёлое жёлтое безумие. Канда не успевает ни отпустить голову, ни крикнуть что-либо предупредительное, потому что горло наполняет тёплая булькающая жидкость, голосовые связки беспомощно болтаются, и лишь потом возникает резкая боль, и становится нечем дышать. Приходит тьма. Последний маленький голем, рассечённый, падает на пол, и две половинки его трепещут крылышками, словно надеются ещё подняться. Поэтому Комуи, Левелье и все остальные, наблюдающие за разговором начальства с Тики Микком, Третьим Апостолом, Удовольствием Ноя, уже не видят, как рядом с ним, вернувшимся к трапезе, из постепенно сгущающегося воздуха возникает небольшая тёмная фигурка. Разумеется, если бы они могли увидеть, то поняли бы, насколько бессмысленно теперь пытаться удержать Ноя. Но голем уничтожен, и последний экран в комнате наблюдений пошёл рябью и «снегом», и Вороны пробивают защиту Врат Научного Отдела, а рядом стоят двое экзорцистов, готовые по сигналу ворваться в постепенно расширяющуюся щель в дверях. Первое, что он слышит, когда более-менее приходит в себя — это плач. Чей-то тихий безутешный плач раздаётся совсем рядом с ним, и это так странно, так неожиданно, что сперва Канда решает – ему это чудится. А потом – как осознание – жжение в горле, как всегда при регенерации в особо тяжёлых случаях. Чёртов Ной, перерезал ему горло, пока он стоял и пялился на голову этой идиотки… Сам как последний идиот. Словно никогда не видел отрубленных голов, вот и получай теперь. Чуть позже, перебрав для себя все возможные бранные слова, Канда понимает, что лежит на твёрдой поверхности, и руки его отчего-то задраны вверх над головой. Он пытается пошевелить ими, но запястья что-то держит, холодное и цепкое, царапающее кожу. Для проверки дёргает ногами – одна свободна, а другая закреплена почти намертво, он может лишь чуть-чуть двигать ей влево-вправо. Господи Боже, Ной заковал его в свои собственные кандалы!.. Они же длинные, но он, скорее всего, укоротил цепи, обмотав их несколько раз вокруг ножек своей постели, на которой и оказывается распростёрт сейчас сам Канда в позе морской звезды. Если бы он мог шевелить хоть одной рукой, то со всей силы хлопнул бы себя по лбу. Нельзя быть таким кретином, нельзя… Но тут экзорцист вспоминает про плач и с трудом, потому что срастающиеся мышцы горят огнём от любого движения, поворачивает голову в сторону источника звука. Глазам его предстаёт картина до того дикая и немыслимая, что у Канды мелькает мысль, не свихнулся ли он от ранения. Мало ли, кислород какое-то время в мозг не поступал… В углу сидит по-турецки маленький итальянец; из зажмуренных глаз текут слёзы, а на коленях, заботливо придерживаемая, лежит отрубленная голова его помощницы. Дзирелли тихонько завывает и раскачивается из стороны в сторону в такт своим рыданиям. К большому облегчению Канды, он, похоже, невредим, хотя бы внешне. — Эй, — сипло и еле слышно окликает экзорцист и заходится кашлем, потому что в горле ещё остались сгустки крови. Он с отвращением сплёвывает – прямо на рукав, но хрен с ним – и снова пробует. — Эй, Дзи-кха-релли!.. Да заткнись же!.. Кха… Итальянец замирает, затем осторожно открывает глаза и с крайним удивлением глядит на живого экзорциста. Подхватив женскую голову одной рукой, суетливо приподнимается с пола и на коленях подползает к нему. — Вы живы? Но как?! Я же сам видел, у вас была такая рана на горле, не может быть!.. — Может, — коротко поясняет Канда. Чёрт, как же тяжело и больно говорить. – Где… Ной? Серо-голубые глазки итальянца начинают судорожно бегать, он съёживается и трясётся мелкой нервной дрожью. — Не знаю… Он закрыл дверь и вышел. Я слышал, как сеньор Росси сильно кричал… Наверное, ему было очень больно… Потом ещё кричали, но всего несколько раз. А теперь тихо… уже минут десять, наверное… Поверх его головы экзорцист замечает разбитое, перепачканное кровью стекло, обычно отделяющее Тики от руководителей эксперимента. — Мы… заперты? Учёный кидает испуганный взгляд в сторону двери. — Я… Нет, кажется, нет… — Есть ключ… от этого? – Канда чуть шевелит руками. — Нет, вы что! – испуганно шепчет маленький итальянец. – Он же придёт сейчас и накажет меня, если я вас освобожу! Вот, посмотрите – Лусия!.. – он жалобно всхлипывает и приподнимает голову девушки поближе к лицу экзорциста. – Лусия, он так быстро сделал это. — Господи, да убери её от меня, — взрывается Канда и заходится новым приступом кашля, сквозь который ясно слышатся шаги, чёткие шаги двух человек в коридоре, всё ближе и ближе. Учёный быстро отползает назад в угол, по-прежнему не выпуская головы своей бывшей помощницы. Дверь распахивается, и на пороге Канда видит Тики… и невысокую темноволосую девочку в белом платье. На вид ей лет двенадцать-тринадцать, короткие чёрные волосы топорщатся, а на сером, как и всё остальное тело, лбу ясно видны семь крестообразных чёрных стигмат. Роад Камелот. Прекрасно. И Канда, лежащий в цепях перед двумя Ноями, чувствует себя ещё большим идиотом, чем прежде. Тики, как ни странно, одет в коричневые мешковатые брюки, снятые, очевидно, с одного из учёных. Он вскидывает руку, защищаясь от очередного удара большим розовым зонтиком, что в руках у девочки. — Тише-тише, Роад, я уже одет, видишь? — Как ты мог!.. Совсем голый!.. — Девочка моя, это они отобрали у меня всю одежду, в таком виде я пробыл почти три недели, я же не виноват!.. Дикари же!.. И, пожалуйста, можно поаккуратнее, ты ведь только что обрела давно утраченного родственника!.. При этих словах девочка останавливается. Опускает руки и молча утыкается лбом в грудь своего родственника. Она совсем не обращает внимания ни на забившегося в угол учёного, ни на экзорциста. Тики нежно обнимает её. — Всё теперь хорошо, — шепчет она. – Я заберу тебя отсюда, мы вернёмся домой… Тики аккуратно берёт её за плечи и отстраняет от себя. — Постой, так больше никто не придёт? Но как же… Чёрт, меня здесь разбирали на части, морили голодом, да что только не делали! Разве это не оскорбление Семьи? Где Шерил, вон, посмотри, я приготовил для него столько интересного… — Тики, — почти шепчет Роад. – Я пришла за тобой, и я уведу тебя. — Нет, постой, я сейчас в бешенстве, Роад, и… — Тики, если кто-нибудь сюда придёт, то на какое-то время станет беспомощным, как был ты из-за тех странных знаков. Даже я открыла портал не отсюда, а из Ковчега. Что они смогут сделать? — Напасть снаружи и разнести тут всё по кирпичикам, — бурчит Ной, нахмурив тонкие брови. – В конце концов, я заслужил право… — Пока нельзя, Тики, — качает она головой. – В конце концов, ты сам виноват, что попался им так глупо. Тики пытается что-то возразить, но Роад Камелот прижимает маленькие узкие ладошки к его щекам, приподнимается на цыпочки и целует его в губы, прерывая не произнесённые ещё слова. Когда она отстраняется, Ной уже не кажется таким сердитым. Небрежным жестом он убирает со лба свалявшиеся волосы, машет рукой на экзорциста: — Но хотя бы на это я имею право? — Нет, Тики, он тоже нужен пока нам живым, — почти извиняющее говорит Роад. — Значит, отсидел тут столько времени, терпя всё это, и теперь не могу получить сатисфакцию? Кстати, Роад, а в чём же дело, что меня не могли так долго найти? — Тики… — голосок Роад еле слышен. – Он не мог даже предположить, что Вороны окажутся способны связать тебя своими заклинаниями. Папа думал, что ты снова ушёл куда-нибудь с друзьями-людьми… Граф тоже решил, что ты взял себе небольшой отпуск, как было раньше… Конечно, потом мы забеспокоились, искали, но ты сам дал о себе знать. — Разумеется, — прерывает её Тики. – Конечно. На три недели, как обычно. Не обращая внимания на приказ Графа… Как будто в Ордене не снуют туда-сюда шпионы Тысячелетнего. В то, что могли не знать лишь поначалу, я ещё могу поверить, но потом… Расскажи лучше, как Граф затеял очередную игру против Ордена, и пока все боевые силы сосредоточились здесь… — Мы – жертвенные овечки, — певуче произносит Роад. – и всех нас рано или поздно отдадут на заклание… — Да, но мне не хотелось бы пока становиться этой самой «овечкой», — прерывает Тики, засовывая руки в карманы и вскидывая подбородок — от резкого движения спутанные чёрные пряди снова падают на его лицо. – В конце концов, он мог бы состряпать акума пятого уровня, и пусть бы возились с ним. Но Граф ведь дорожит лишь одним из апостолов, который как раз никак не доказал свою верность… Роад обнимает его, прижимается щекой к голой груди, словно рассечённой напополам белесым шрамом, шепчет: — Пойдём домой, Тики. Ты сам сможешь поговорить с ним. Ной обводит вдруг потемневшим взглядом комнату. Осторожно убирает руки Роад со своих плеч. — Заложники, получается, нам больше не нужны? – равнодушным тоном спрашивает он, и Канда только сейчас замечает, что в правой руке Тики зажат его Муген. Его Муген!.. Ной подходит к маленькому итальянцу, забившемуся в угол, становится прямо перед ним, закрывая его от экзорциста. Канда отворачивается, но изо всех сил тянет на себя руки, пытаясь вытащить их из стальных браслетов. В конце концов, запястья Ноя шире, чем у него, и, значит, теоретически, он может освободиться, пусть и ободрав всю кожу с рук. — Вы всё равно не сможете… — шелестит голос Дзирелли, прежде чем его заглушает шипение рассекаемого катаной воздуха. Не сможет – что? – мелькает в голове экзорциста, когда затихает шум, и когда потрескавшийся потолок заслоняет красивое лицо Тики, закончившего с предпоследним своим мучителем. Ной наклоняется к нему, просовывает руку под затылок Канды и приподнимает его к себе так близко, что их лбы соприкасаются. — Я ведь не могу оставить тебя просто так, — выдыхает он. — Тики, — нервно окликает Роад. — Сейчас-сейчас, — отвечает он, возбуждённо дыша в лицо экзорциста. Намокшая от крови прядь касается щеки Канды, и он непроизвольно дёргает головой. Тики замечает это, с ласковой улыбкой вытирает ладонью лезвие Мугена и щедро мажет лицо и шею экзорциста ещё тёплой кровью маленького итальянца. Канде остаётся лишь вертеть головой да крепко сжимать губы, чтобы не попало в рот. — Мне нравится, — замечает Ной, вытирая руку о штанину и любуясь своей работой. — Тики, я слышу их, скоро они будут здесь, — напоминает Роад, переступая на месте тонкими ножками. – Пойдём быстрее. — Сей-час, — нараспев отвечает он, снова наклоняется к экзорцисту, утыкается лицом в его волосы, шумно вдыхает. Потом переходит на его шею, снова втягивает ноздрями воздух, касаясь кожи холодным кончиком носа. — Тики… Что ты делаешь? – растерянно спрашивает Мечта Ноя, но он лишь отмахивается. — Подожди, я же чувствую… Этого не может быть, но я же чувствую запах… Рука проходится по груди Канды, шарит под рубашкой, и экзорцисту кажется, что он уже второй раз за ночь сходит с ума, настолько безумны и страшны действия Ноя для него. И лишь когда Тики начинает шарить по передним, а потом и (несмотря на всё отчаянное сопротивление Канды) задним карманам его брюк, японец понимает – его просто обыскивают. В конце концов, рука Ноя извлекает из кармана плаща несчастную пачку сигарет. Танцующая с бубном женщина на синем фоне… — Я же ещё неделю назад почувствовал от тебя запах табака, — торжествующе говорит Тики, потроша пачку. – Но волосы и одежда не пахнут, значит, ты сам не куришь… Постой… Неужели это было для меня, а? По моей маленькой просьбе? Канда отворачивается, ненавидя себя сразу за всё – и за тот давнишний приступ жалости к Ною, и за дурацкий порыв, когда он взял чёртовы сигареты с перил и засунул в карман. — Эй, мальчик, не игнорируй меня, — Тики берёт его цепкими пальцами за подбородок и поворачивает к себе лицом. – Я что просил у тебя? «Голуаз», а ты принёс мне «Житан». Ты не умеешь читать по-английски, что ли? Или вообще не умеешь читать? — Тики, хватит уже! – Роад зло топает ножкой. – Они пробили двери, они идут сюда. Ты можешь покурить и дома! — Не-е-ет, нет, — смеётся Тики, отпуская Канду и снова принимаясь за сигареты. Он заглядывает в пачку и присвистывает. – О, тут и спичка есть… Нет, Роад, там твой папочка будет стоять над душой, требуя, чтобы я бросил курить, да ещё, не приведи Создатель, устроят торжественную встречу, не до сигарет будет. – Он зажигает спичку, подносит к сигарете, затягивается. – Ох, как хорошо… Знаешь, самым страшным мучением тут было отсутствие курева… — слабым голосом говорит он, облокотившись о стену и прикрыв от удовольствия глаза. Теперь и Канда слышит в наступившей тишине слабый шум, постепенно расщепляющийся на шаги, спешные, быстрые шаги множества ног. Вороны проснулись? Поздновато. — Тики… — Сейчас-сейчас, — речитативом повторяет он, счастливый, улыбающийся. Кидает сигарету на пол, давит каблуком, снова берёт в руку Муген, до этого прислонённый к стене, и опять подходит к Канде. — Тики, он не сыграл пока свою роль… — А он такой живучий, ты же знаешь, — скалится Тики. Левой рукой небрежно швыряет на живот Канде пачку сигарет. – Запомни на будущее – я не люблю «Житан». Но ты хотел мне помочь, и в благодарность я верну тебе твой ножик. Он приставляет Муген к груди Канды почти вертикально, крепко держа рукоять обеими руками. Правильно, отстранённо думает мечник, чтобы пробить рёбра и достать до сердца, нужно ударить с большой силой… — Тики! – истерично взвизгивает Роад, а за спиной её уже полыхает белым Портал. – Они тут, идём! Канда последний раз видит золотистые глаза с расширившимися от страсти зрачками. — Спасибо, — коротко говорит, словно выплёвывает Ной, одновременно с силой нажимая на меч. И когда кончик клинка проходит через грудь, сердце и выходит в спину, упираясь в жёсткое ложе, бывшую постель Ноя, Канда успевает подумать, что благодарность, похоже, всё же была искренней. Когда Вороны во главе с Алленом Уолкером и Лави, учеником Книжника, врываются туда, никого из живых они уже не застают.