Оправдание для жизни

Он беспомощно лежал на своем обычном откинутом сидении. Веревки натерли ему руки и ноги, хотя он не был связан. Связали Джека, холодно и сосредоточенно рвущегося прочь из пут. Его неровные, жесткие движения почти раскачивали машину, оставленную где-то в уединенном, тихом месте. Райден ощущал его гнев, его силу, рвущую веревки, но не мог их разделить. Он был мертв. Он покачивался на тихих волнах безумия, бездумно глядя в пустоту. Ничего кроме нее он не мог себе представить. Он не помнил красок, не помнил света. Не существовало ни сердца, сжимающегося от горечи, ни легких, хватающих судорожно воздух. Не существовало холодного желания взяться за меч. Он не хотел крови, он не хотел воскрешения. Он не хотел ничего. Сначала он бессильно выл, и Джек вместо него стискивал зубы, не давая ни единому звуку вырваться наружу. Потом он затих и закрыл лицо руками, ощущая, как разъедает все внутри жгучей кислотой. Если и было внутри что-то, то только она. Они плохо расстались - он и Роуз. Они всегда плохо расставались. Сначала ей хотелось, чтоб он остался, а он норовил уйти. Потом она хотела, чтоб он ушел, а он намеревался остаться. Если случалось так, как хотел один, то второй неизменно примирялся. Но когда один уходил, второй непременно припоминал все, начиная от первого слова и заканчивая последним объятием. В тот раз Роуз знала, что Райдену нужно уехать, и ее глухой беззвучный плач до сих пор стоял перед глазами. Лицо кривилось от слез, и она держала Джона за руку, сквозь слезы повторяя: «Удачи…» И оба знали, что это к лучшему, потому что Райден в своем экзоскелете, тяжелый, высокий, едва ориентирующийся в быту, был так некстати в доме, где жили обычные люди. Он был некстати тогда, когда не ел вместе со всеми, а только следил и пытался шутить. Он был некстати, когда вваливался в детскую, чуть не задевая макушкой потолок, и садился рядом с кроватью сына на колени, потому что сама кровать грозила не выдержать веса, и пытался поговорить, рассказать. Джон просил его говорить о войне, но Райден не смел и упоминать войну, потому что война не могла научить ничему кроме жестокости. Джон просил его рассказать о жизни вот в таком экзоскелете, а Райдену было нечего ответить. Он мог только говорить, что война - это плохо, экзоскелет - это плохо, и тогда всякий раз, когда он уходил, Джон смотрел на него с немым вопросом: если так плохо - куда ты? И Райден не знал, как ему объяснить, как донести, что иногда жажда кого-то уберечь оказывается сильнее. Не знал, как рассказать, насколько лишним чувствует себя в этом доме, принадлежащем Розе, с которой он так и не смог найти общий язык. Они даже не спали рядом. Сначала Райден сидел в кресле в ее спальне, читая или занимаясь чем-то другим, а потом она сказала ему, что его взгляд ее смущает. И он оставался в гостиной, коротая часы до того момента, пока они проснутся и пойдут сначала умываться, потом завтракать, и на завтраке он снова сидел в стороне. И это доводило его до безумства. Теперь это больше не имело значения. Пока он тянул время в столкновении с человеком, который едва его не убил, где-то уничтожили его семью. Может быть, пытая перед смертью. Может быть, Роуз убили первой, и Джон смотрел на это, и напоследок, в последние секунды своей жизни, запомнил и окровавленные волосы, и лезвие где-нибудь в горле, и застывшие глаза. Слабая боль коснулась его, огладив по щеке. Где-то там, в реальности, Джек мотнулся по сидению и оскалился, выдергивая одну руку из веревок. Сэм стиснул эту руку так, что захрустели кости, и Джек, скривившись, только дернулся еще раз, бесчестно, планомерно, сосредоточенно выкручиваясь, вырываясь, перехватывая инициативу. — Роуз мертва давно, — заговорил Сэм. Райден ощутил, как к горлу подкатывает вой. Еще одна оплеуха откинула Джека к окну. Он ударился щекой о стекло и, прищурившись, вздохнул глубоко и сильно. Ему нужны были силы. — Ты хочешь услышать своего сына? Я дам тебе возможность. Это было пыткой такой силы, что Райден едва слышно вскрикнул, сворачиваясь как-то, сжимаясь. Джек там, там, в веревках, вырвался и рванул дверцу машины, и Сэм схватил его за шею и оттянул за волосы назад, скручивая руки. Боль была пронзительной. — Слушай, — сказал Сэм. Его голос впервые дрогнул. — Слушай. Из трубки понеслись длинные гудки. Райден задержал дыхание и закрыл глаза. Джек, насторожившись, отступил на мгновение. На то страшное мгновение, когда там, в трубке дешевого телефона, раздался родной голос: — С… Сэм? — Нет, — произнес Райден. Его голос опал и снова окреп. — Нет, это не он. С кем я говорю? — Папа, — донеслось оттуда. Обрадованный и мягкий сорванный голос. Ломающийся, полудетский-полуюношеский. — Я… я с тобой говорю? Джон, — проговорил Райден. Каждое слово давалось с трудом. Он сглотнул. — Джон, скажи мне кое-что… это важно. Помнишь, какую книгу мы читали, когда я еще не уехал? — «Прощай, оружие»? — неуверенно предположил голос. — Да, я помню. Это история о… — Я помню, — мягко прервал Райден. — Я дочитал еще вчера. Он закрыл глаза и опал. Ему показалось, вот-вот из глаз прорвется позорная влага. Он прикусил губу. — Джон… мама рядом? — Нет… — Голос вдруг сорвался. — Нет… Они пришли, мама сказала их не впускать. Я не впускал. Они сами вошли. Мы добрались до машины, мы почти ускользнули, но… они догнали. Там были киборги. Как ты. Мама просто… просто… — Ты в безопасности? — спросил Райден, зная, что, если спросить еще что-то, кто-то из них точно не выдержит. — Да. Сэм… Он так сказал себя называть… Отвел меня в безопасное место. Здесь никого кроме меня. Здесь только книги, еда, даже никакого телевизора, но это не скучно. Я… я стараюсь здесь. Как-нибудь… — Тебе угрожали? — Нет. А ты… ты вернешься? — Да. Я уже… уже в пути. Еще свяжемся. Он отключился первый. Руки опали. Он сполз вниз по сидению и закрыл и без того не видящие глаза. Легче не стало. Мысли переполняли его. Жаркая злость и тонкое, хрупкое облегчение. Его трясло. — Какие требования? — сказал Райден. — Теперь прятать тебе нечего. Он ждал ответа, но ответа не было. Тишина, звенящая в ушах, нарастала и наконец оборвалась. Райден, едва раскрывая губы, добавил ровно, жестко: — Хорошо, не нужно. Поехали, — но его голос потонул в тишине. Он повторил. Прижал ладони к ушам, прикоснулся к вибрирующему горлу, почувствовал бешеный пульс. Он был в абсолютной темноте и в тишине. Совсем как в первый день, в день, когда поезд мчался в Атланту и он лежал без сознания на верхней полке. Все внутри него замерло. Он словно бы отключился на следующие часы. Остались только прикосновения, дуновение ветра, жар солнца, приходившего в себя после грозы. Он стоял посереди бескрайней, казалось, площадки и вдыхал запах бензина, запах чьих-то духов и терпкого одеколона Сэма. Он наконец понимал всю суть той пытки, что началась еще в поезде, и это понимание драло его изнутри. Воздух едва проникал в горло. Он часто и быстро дышал, стараясь из запахов понять что-то. Они были в аэропорту. Да, в аэропорту - все гудело вокруг от гула взлетающих и садящихся самолетов. Шагали кругом люди, среди которых так легко было затеряться. Наверное, Сэм и пытался это сделать. Они шли сквозь толпу, и Райден ощущал на себе летящие, легкие прикосновения чужих бедер и рук, но самым унизительным, самым мерзким, почти тошнотворным было то, что Сэм держал его за запястье, утягивая за собой куда-то туда, в мертвенное помещение, где ничем не пахло, где нечего было нащупать. Райден был беспомощен в этих гигантских коридорах или залах. Он пытался нащупать что-то второй рукой, но натыкался на пустоту. Пытался уцепиться за что-то обонянием, но чуял только этот анисовый или бергамотовый, или и такой, и такой запах одеколона Сэма, и запах кофе, и запахи, может, новой одежды или книг. Все это было где-то вокруг него. Совсем рядом. Но он не мог дотянуться, не мог увидеть или услышать. Не мог даже сказать, потому что не понял бы ответа. Он долго сидел на одном месте, вырвав свою руку из хватки Сэма. Не это было самым страшным - ни слепые глаза, ни глухие уши больше почти его не пугали. Он боялся только вернуться в заброшенный, одинокий дом, где нет больше ни Роуз, ни Джона. Он боялся открыть дверь и осознать, что больше никогда их не увидит. Что они потеряны. Убиты. И он подчинялся. Он делал все так покорно, как говорил Сэм. Сэм вел его куда-то - Райден следовал, ничего не говоря, ни на что не жалуясь. Жара, должно быть, старого аэропорта доконала его к концу часа второго, голова закружилась, заломило виски, замутило. Сэм предлагал ему воды, давая в руки стакан, - Райден пил. Сэм толкал его на очередное сидение - Райден садился и замирал, запрокинув голову, чтобы облегчить боль в шее. Под закрытыми веками не было никаких картин, никаких воспоминаний. Он был спокоен и сосредоточен, сфокусирован на единственной задаче, и отвращение отступило куда-то на задний план, куда-то далеко, в подсознание, и ноющей болью раздавалось оттуда. Они сцепились там, возле машины, в дорожной пыли, забивающей нос. Райден чувствовал только металл на чужом теле, придавливающем его к земле, и живую кожу под своими пальцами. Он попал дважды или трижды, прежде чем Сэм его скрутил и заломал руки, поставил на колени. Кости болели тогда так, что Райден, кажется, хрипло и сухо стонал, ощущая, как рвутся мышцы. Когда Сэм отпустил его и придавил сверху тяжелой ногой, позвоночник задрожал и опал. Райден стерпел и это. Прокушенная губа теперь болела. Но он понимал, почему Сэм это делает. Он не понимал только себя. Свое бессилие. Текли медленные часы. Бессмысленные, бесчисленные, надоевшие. Перед тем, как они сели в самолет, Сэм перебинтовал ему запястья и предплечья. Отказываться, кричать, вырываться было бессмысленно и глупо. Райден стерпел снова. Стало легче, когда он оказался в самолете. Он пристегнулся и привалился к иллюминатору, и замер. Никто к нему наконец не прикасался. Исчезли снова запахи. Под пальцами осталось только неживое. Он почувствовал себя в одиночестве и вздохнул успокоенно. Это было привычное ощущение. Может быть, и не стоило ничего менять. Он мог бы продолжить работать, не возвращаясь домой. Но Доктор предложил операцию, на которую так надеялся Джон. И Райден поверил на мгновение в то, что сможет вернуться живым и невредимым домой, войти туда наконец человеком и влиться в непривычный для него, в чем-то по-глупому простой и желанный ритм. К третьему часу полета он провалился в полудрему. Там он по-прежнему видел, но краски поблекли и размылись. Наверное, потому, что он еще зрячим не всматривался в детали, не запоминал цвета. Теперь вспомнить ему было нечего, и комната оказалась полутемной, заполненной жестким сероватым тусклым светом, выдергивающим из темноты все еще легко узнаваемое лицо и что-то длинное, металлическое, острое. Райден прикоснулся ладонями к своим глазам, и на коже осталась кровь. Он рванулся из чьей-то горячей, жесткой хватки и подавился острой болью, пронзившей второй глаз. И пропало и лицо, и скальпель, оставив снова только темноту. Он лихорадочно заозирался. Ему хотелось видеть. Хотя бы здесь. Краски, образы. Хотелось вспоминать то, что осталось в памяти. Хотелось слышать чьи-то голоса и узнавать их. Он прижал ладони к своим вискам и с тяжелым, хриплым стоном выдохнул. По вискам, по волосам, по шее текла кровь, спадая к груди. Обезображеное лицо горело. И во всей комнате, освещенной полусерым светом, погасшим в ослепших глазах, было только одно живое существо, за которое можно было уцепиться. Райден неловко протянул руку в сторону, и Сэм поймал его пальцы - Райден помнил эти горячие, крепкие руки отчетливо, - сжал. В иной ситуации, в другом месте, в другое время стало бы спокойно. Но он только мог смеяться над этой хорошо продуманной, мастерски проделанной местью за уничтожение Десперадо. И он хохотал, задыхаясь, и Сэм не отпускал его руку. Пока сон не кончился наконец. Он плохо помнил и аэропорт, и всю дорогу куда-то в неизведанное. Оказалось, все места, все люди были нестерпимо похожими друг на друга. Он не видел разницы меж той машиной, что они оставили при аэропорте, и этой, что везла их теперь. Он не видел разницы меж обивкой сидения самолета и обивкой сидения такси. Он даже не отличил бы руку Сэма от руки таксиста, помогавшего ему забираться внутрь, если бы не изучил ладонь Сэма так хорошо. Каждый палец, каждую фалангу, линию жизни, исчеркивающую ее поперек, запястье, обтянутое металлом. Пальцы держали Райдена крепко. Когда дорога закончилась, Сэм выпустил его ненадолго, чтоб забрать из багажника вещи, а потом обхватил снова - на этот раз за талию. Они шли рядом, соприкасаясь бедрами, и металл оставлял синяки на коже Райдена. Боль запульсировала в ногах. В растянутых мышцах рук. Райден шел и ощущал, как сопротивляется, распадается тело. Где-то там, в помещении, наверное, было неожиданно холодно. Ходило много людей, судя по запаху, и Райден почувствовал подобие безопасности. Он шел, и Сэм позволял ему прикасаться ко всему, что было вокруг. К каким-то полустеклянным стенам и к матовому столу, к раздвижным дверям и, наконец, узкой больничной кровати. Райден знал - чувствовал всем своим существом, - что раздвижные двери занавесили наглухо и в палате остался только электрический свет. Сэм выпустил его руку и усадил на кровать, и плавным, нерезким движением расстегнул первую пуговицу на рубашке. Райден его понял и продолжил сам, расстегивая одну за другой. Принялся за брюки, за ботинки, наконец, за белье, и мучительный стыд пронзил его, жар охватил все тело. Но выбора не оставалось. Когда он закончил, Сэм взял его за руку, будто избегая прикасаться к телу, и повел куда-то. Туда, где пахло кафелем, водой, мылом. Райден позволил и это - встал покорно под бегущие струи воды и вздохнул даже с облегчением. Он не знал, что будет дальше, но вода ему нравилась. Она снова стала грязной от песка, может быть, даже желтоватой. Жесткие песчинки пробежали меж ног и исчезли в стоке. Сэм оставил его - но Райден не знал наверняка. Может быть, за ним и наблюдали пристально. Выбора снова не было: он вымылся тщательно, промыл голову и выключил воду, нащупав кран. Его обрызгали чем-то шипящим, безвкусным и уложили на кровать, позволив надеть только белье. Он лежал на спине и смотрел вверх, и чьи-то пальцы ощупывали его горящее лицо в мокрых разводах. Потом что-то оказалось над ним. Какой-то большой предмет, который Райден только чувствовал, будто что-то изменилось в воздухе, но не мог потрогать. Потом его оставили, казалось, отошли, но когда он попробовал приподняться, тяжелая рука уложила его обратно. Он дышал, задавая себе мысленно счет. Вдох-выдох, вдох-выдох. Когда-то так же он лежал на операционном столе перед превращением в киборга. Когда-то очень давно. Может быть, и на этот раз он проснется в металлическом корпусе, ведь это тоже могло быть частью плана - дать ему побыть человеком, попробовать слабостей и удовольствий жизни, затем отнять. Кто-то сжал его запястье на мгновение, и Райден невольно потянулся за этим прикосновением. Ровно на мгновение. Оборвал себя вовремя и затих. К нему снова подошли, обступили со всех сторон. Щекочущие концы халатов коснулись его кожи. То, что поднялось внутри в эту секунду, было страхом. А затем знакомые уже руки Сэма перевернули его на бок, колени подтянули к груди. Райден вздрогнул. С него стянули простыню, спину обмазали чем-то холодным и жгучим. Позвоночник пронизало тонкой, острой болью. Игла вонзалась туда так, как вонзилась бы в ухо или прямо в кость. Райден зашипел, стягивая простыню в пальцах. На место этой иглы пришла другая, а потом его отпустили. Он хотел разогнуться, но Сэм удержал его, стиснув горячими, жесткими, грубыми пальцами колени. И так они лежали. Райден, кривясь от отвращения и саднящий боли, пытался примириться с этим откровенным прикосновением, Сэм удерживал его на месте, не давая двинуться ни на миллиметр. Ноги медленно затекали. Райден дотянулся до голени и сжал ее, и маленькие, острые иголочки пронзили кожу. Сэм убрал его руку и положил свои туда, на горящую кожу, и прошелся в медленных, плавных, растирающих движениях. Райден потянулся к нему, туда, пытаясь перехватить, но мягкие касания затихли раньше. В ноге больше не кололо. Боль унялась. Сэм отстранился и запахнул стянутое одеяло, прикрывая Райдену оголенную спину. Когда он сел снова, то уже не пробовал коснуться, только сидел рядом, и его присутствие Райден ощущал кожей. Наконец, Сэм перевернул его на спину и надел на лицо маску. В последнее мгновение Райден хотел уцепиться за него - может быть, умолять, может быть, только просить, предлагать что-то взамен того, что ждало его за гранью этой маски. Но воля подавила желание. Райден погрузился в темноту.