The Service of the Demon

      — Не сдерживай себя, я нахожу этот аромат весьма аппетитным, — Клод прищурился, видя, как Сиэль рвал, придавив живот руками, и каждый раз сгустки извергаемой им рвоты воняли сильнее предыдущих, превращаясь в ярко-жёлтую желчь. Они находились в карете друг напротив друга, которая постоянно ехала по кочкам, держа путь через лес. — Это место создано для того, чтобы в нём испражняться. Мы проехали мимо деревушки Плакли, графство Кент, и сейчас движемся через Кричащий лес¹, в одно прекрасное место.       Сиэль не ответил, заслонив рукой посеревшее лицо. Его вестибулярный аппарат закалился после регулярных полётов и путешествий из одного мира в другой, но сейчас он сдержаться не смог. Сказывалась всепоглощающая горечь утраты. Он мертво наблюдал за вереницей неопрятно-ветвистых деревьев, отвернувшись в сторону окна, и прислонялся к шторе кареты одной из скул. Небо из-за обилия листвы казалось серо-зелёным, а в воздухе стоял гнилостный запах, так как колеса кареты давили и прессовали песок.       — Некоторое время назад я стал обращать внимание, что мной овладело состояние, которое я не мог идентифицировать. Поначалу, — Клод провёл указательным пальцем по рвоте Сиэля, как по соусу, и облизнул его; тот с силой закрыл глаза. — Это похоже на воду, которая была абсолютно статична и кристально прозрачна. Но вот по ней пошла рябь, и все заиграло новыми гранями. Так помутился мой взгляд. Это стало тем, что придало моим действиям в дальнейшем несколько иную направленность. Как вода, я сохранил свою структуру, но был объят чужеродным для меня волнением.       Клод, чуть высунув язык, медленно провел им по верхней губе, скользя по фигуре Сиэля взглядом, тяжёлым, словно свинец.       — Ещё в колледже я увидел, как Себастьян прижимал тебя к двери своих покоев. Ты упирался, но сакральная хореография твоей слабости и податливости оглушительно вопила мольбу о разврате. Я видел, как ты предлагал мне, невидимому зрителю, своё обнаженное гибкое тело. Я вжался спиной в стену, не удержался на ногах и, сползая вниз, бился в экстатических судорогах, рукой сдирая кожу с члена до крови, потеряв контроль над темпом, видя каждую секунду твоего удовольствия.       Клод закатил глаза, будто прямо сейчас испытывал невыразимый для самого себя экстаз. И, заметив, что Сиэль снова схватился за горло, улыбнулся, чувствуя отчётливый аромат желчи, горечи, соли и железа. Сиэль был напитан ими, как губка. Помня, как люди не любят признавать свои заблуждения и какую высокую цену ставят лжи, Клод был снисходителен. Сиэль был всего лишь неопытным щенком, который ещё не понял, что между словами «любовь» и «жидкое дерьмо» необходимо ставить знак равенства.       — Когда всё закончилось… — продолжил он, заметив, что Сиэль до треска зажмурил глаза, — ещё бы пару минут, и я бы ворвался туда, чтобы овладеть тобой — Себастьян как конкурент меня не впечатлял. Но тут принесло это белобрысое отребье, да не просто так, а с тем, чего я желал более чем твой анус. Или рот. Или… впрочем, так ты потеряешь нить разговора, смотрю, опять собрался вывернуть. Чем тебе не по нраву? Тебе же все равно, что и как в тебя засунут, можешь не отговариваться, я сам видел, как ты кончал от такого, от чего у нормального человека мог случиться болевой шок, — Клод резко и саркастично рассмеялся.       Словно выйдя из Тёмных веков Средневековья, Клод, как паразит, всосал в себя самые мерзкие качества человеческой натуры, что сделало его более старым, потрёпанным и износившимся, чем его любой среднестатистический сородич. Вне Баатора и заданий по службе он носил чёрную рясу инквизитора с длинным капюшоном и подпоясанную обычной веревкой.       Сиэль болезненно скривился, почувствовав комочки извергнутой массы в волосах. Однако, быстро утерев лицо ладонью, выпрямился, стараясь вложить в свой обращённый на Клода взгляд как можно больше холодного презрения. Он не плакал. У него не было эмоций, ни одной, кроме опустошения. Оно всасывало в себя всё, подобно червоточине, и в такие моменты, на подсознании, он примерно понимал, как именно чувствуют себя демоны во время длительной голодовки.       Смех Клода затих, и Сиэль впервые за долгое время окинул его пронзительным взглядом. Ему было интересно, насколько сильно демону нужно прогнить изнутри, чтобы, даже будучи существом со сверхъестественной силой, ловкостью и скоростью, а также с внешними параметрами, которые были обязаны оправдывать слово «совершенство», лицо выглядело серым и высушенным, как песок, а в уголках глаз были морщины.       Клод не был старым. Ни по телосложению, ни по статусу — каждый демон выбирал себе облик в зависимости от должности и определённых качеств, — однако на первый взгляд нельзя было понять, похож ли он на молодого мужчину или на старика. Даже имея внешность, максимально приближенную к человеку, Клод выглядел, как стервятник.       — Мне нравится твой изучающий взгляд. Любопытство — первый признак желания, — Клод склонил голову, с прищуром осматривая Сиэля. — Ты видишь во мне одну лишь похоть?       Сиэль снова промолчал, отвернувшись в сторону окна. У него не было ни сил, ни желания вступать с ним в словесную дуэль. Каждое слово Клода — провокация. Попытка выдавить ещё большие эмоции. Сиэль понимал умом, что место, куда они едут, не сулит ничего хорошего, но был настолько оглушён и потоплён своим горем, что относился к любой потенциальной перспективе быть запытанным, изнасилованным или убитым, как к порезу на безымянном пальце.       Себастьян — единственный, кто имел для него значение. Под конец их с ним путешествия, Сиэль осознал, что не только дышал, но и жил им. Поэтому если Клод или кто-то ещё решит проверить его на прочность, Сиэль будет не то что бы готов — ему будет всё равно.       Он уже мёртв. С номинально существующим телом, которое извергает из себя последние соки для фатального опустошения.       — Моё отношение к телу как к объекту не может быть первичным. Ты бесконечно юн своей новорожденной душой, — Клод встал, почувствовав, что карета остановилась, а с места кучера спрыгивает Томсон, один из двух выживших тройняшек. — Что ж, — его голос приобрёл оживлённые нотки, когда он вышел из кареты, с предвкушением осмотрев здание распростёршейся под месяцем церкви. — Мы приехали. Сиэль, позволь твою руку, — он поклонился в саркастическом реверансе.       Сиэль молча поднялся с сиденья и быстро оказался снаружи, так как Клод, не дожидаясь, вырвал его с насиженного места, становя на ноги, как бесчувственную куклу. Однако, даже видя абсолютно-мёртвое поведение Сиэля, он всё равно выглядел до ужаса довольным.       — Наше мероприятие для лиц исключительной крови, — он ласково протёр лицо Сиэля платком и набросил на него длинный чёрный плащ, плотно укутав с шеи до ног. — Ты считаешь себя угнетённым потерей Себастьяна, но не волнуйся, — он достал две маски в виде стилизованных бабочек, надевая их на себя и на Сиэля. Затем он обхватил того за талию, вынудив начать шагать в сторону достаточно старой церкви готического стиля, — здесь я утешу тебя.       Они подошли к дверям церкви вплотную.       — Пароль, — спросил стражник в капюшоне, отодвинув створку.       — Круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие².       Двери распахнулись после секундного скрипа замком.       Макабр или же Пляска Смерти — единственное, как можно было по достоинству охарактеризовать открывшуюся атмосферу морального разложения. Клод ещё в дороге отзывался об этом месте, как о своей «уютнейшей обители», но безучастный взор Сиэля не смог заприметить ничего, кроме копошащейся посреди зала нечисти — в основном, ведьм и чертей. Впрочем, это не помешало ему пройти сюда совершенно спокойно.       — Добро пожаловать на пир, Сиэль. Чувствуй себя как дома, — Клод с гордостью обвёл зал рукой.       С точки зрения убранства ничего примечательного в нём не было. Это была обычная арочно-сводчатая базилика, достаточно скромного вида, разделяемая деревянными колоннами; вдоль стен стояло два ряда обыкновенных лавок. Места здесь было немного. Освещением служили самые обычные настенные подсвечники, за исключением красивой железной люстры над их головами — в пресвитерии, где они стояли. Все присутствующие были либо раздетыми, либо носили церковные рясы. Они имели тела и лица людей, но ни один из них не был похож на человека. За их аморальностью и повисшей в воздухе вонью, скрывались не лица, а оскалы.       — Как видишь, мы здесь не похожи на выскочек из Баатора. За алчной жаждой устраивать роскошные балы, один вычурнее другого, эти невежества погрязли во внутренних делах своего правительства, забыв об истинном предназначении каждого из демонов — развращать человеческий род, — Клод приобнял Сиэля за талию, принявшись вести к алтарю, где хранились хлеб и вино — Тело и Кровь Христа, используемые здесь в качестве основной закуски. Сиэль молча прошёл к подносу с угощениями, но не притронулся к ним, игнорируя широкие и лицемерные улыбки гостей, насмехавшихся над каждым его шагом. — Для этого вовсе не обязательно владеть роскошными чертогами и возвышаться на рубиновом троне. Все присутствующие здесь, Сиэль — истинные баатезу, которые действительно следуют своей природе. А церковь — сосредоточие греха во все времена.       Клод надломил хлеб и демонстративно положил кусок себе в рот. Присутствующие, как по условному знаку, расселись на лавках; в пространстве между полом и сидениями можно было заметить, что ноги некоторых состояли либо из теней, либо выглядели, как копыта. Каноничный контингент почти любого шабаша, но Сиэль на это лишь моргнул, не вздрогнув.       — Сколько крови было пролито в борьбе за истинность религии, сколько людей откупало грехи индульгенциями, сколько разврата происходило в монастырях и как много монахинь топило детей во славу лицемерной невинности, — Клод склонил голову к плечу, осматривая Сиэля цепким взглядом. — Рано или поздно ты бы понял это, Сиэль. Лишь похоть — оправданна, лишь похоть — искренна и предельно откровенна в любом своём проявлении, ибо человек есть воплощение тьмы и хаоса. Даже закрывая глаза, ты всегда видишь тьму — она первозданна. Весь мир на самом деле имеет лишь этот цвет.       — Если ты видишь лишь один цвет, то ты слеп, — тихо ответил Сиэль.       Клод резко сузил глаза; тот даже не посмотрел в его сторону. На лице Сиэля, помимо замершей серой мины скорби, можно было прочитать единственное чувство — иронию.       Снисходительно усмехнувшись, Клод повернулся к присутствующим и возвёл руки к потолку. Спустя секунду все, включая стражников и изображённых на стенах Святых, стали совокупляться.       — Твоя детская незрелость впечатляет меня, — он, слегка размяв шею, поставил на алтарь чистый бокал для Сиэля и заботливо протер его платком. — Ты размываешь границы между наивностью и искушенностью, хрупкостью и стойкостью, паникой и насмешкой. Знаешь, как долго ты был объектом моих фантазий? Иногда я подходил обнажённым к зеркалу, закрывал глаза, и уже видел тебя, прижимающегося ко мне. А потом я истязал себя за эти постыдные всплески вожделения к человеку.       Сиэль и не вздрогнул. Он не был удивлён, помня, чем сопровождалась предыдущая сессия его в катакомбах, и не мог чувствовать по отношению к себе даже жалости — уровень уже пережитого урона был равен смерти. Тем не менее, свой взгляд он предпочёл перевести на участников оргии. По сравнению с лицом Клода, даже её лицезрение было наименее травмирующим. Тот сделал то же самое, однако они оба понимали, что продолжали видеть друг друга боковым зрением.       — Как видишь, я оказался не таким, каким ты меня представлял. Только об этом — тш-ш, — Клод, украдкой посмотрев на Сиэля, прислонил палец к губам, и на мгновение звук его голоса превратился в шипение змеи, — никому! Да и кому ты станешь такое рассказывать, это всё равно, что хвастаться, набивая себе цену. В глазах слушателей такое будет разве что ложью жалкого смертного. Так что это останется только нашей маленькой тайной. Видишь, со мной несложно найти общий язык.       Клод взял с алтаря пустой бокал и очень тусклую, словно измазанную в сухом песке, бутылку.       — Возьми, смочи горло, во рту ничего, кроме желчи, который час не было. Заодно и почтишь память усопшего, — он резко дёрнул Сиэля на себя, заставив развернуться, и тот против воли посмотрел ему в глаза. Клод насильно впихнул ему в руку бокал, — пей. Вино урожая 1351 года — того самого, в котором началось заточение Себастьяна на Земле, — заметив неожиданно раскалившиеся докрасна глаза Сиэля, он рассмеялся: — Не хочешь? Как жаль, стоило немалых трудов его достать сквозь столетия, я сделал это специально для тебя.       Сиэль прекрасно понимал, что любая дерзость с его стороны могла понести за собой мучительные последствия, но не считал должным пресмыкаться, а цена платы за это его не пугала, уже. Он вылил напиток на пол, видя, как густая и кислая жижа медленно поползла от их ботинок к краю порожка, соскальзывая в трансепт — поперечный неф. Клод, оценив это зрелище, саркастически усмехнулся.       — Мне интересно, — он резко подобрался к Сиэлю со спины и жесткой хваткой взял его за подбородок, заставив ещё более пристально смотреть в зал, — какого тебе смотреть на них, сливающихся в наслаждении, и видеть, насколько сильно они потоплены своими ощущениями, когда сам ты потерял главный способ физического удовлетворения? Ну же, Сиэль, — улыбка Клода стала шире, почувствовав пальцами, как тот болезненно скривился, — тебе стоит сказать хоть слово, и я подарю тебе то, чего твой юный, слабый и ничтожный человеческий организм желает более всего — удовольствия.       Сиэль прикусил язык, зная, что при особой необходимости прожуёт и проглотит его прямо во рту, лишь бы не выдать ни звука. После беспорядочных сношений гости пиршества, судя по всему, проголодались, и из боковых дверей пажи стали выносить подносы с угощениями. Сиэль не подозревал об их существовании, пока не почувствовал печально знакомый запах жареного мяса.       — Ты должен поблагодарить меня, что каждый кусок твоих сородичей-отродьев пошёл на переработку. Всё здесь подлежит поглощению: души, кровь, тела и даже зловонные жидкости, которые вы извергаете из себя, когда стараетесь хоть немного соответствовать своему статусу, — заметив, что Сиэль намеренно не смотрит в сторону подносов, Клод резко надавил пальцами ему на лицо, заставив упереться взглядом в сторону боковых нефов, откуда появлялись пажи, — о нет, Сиэль, смотри. Вот там, на седьмом подносе, Макмиллан. Мы держали его тело в глубокой заморозке, чтобы он дождался нашего праздника. Это единственное, на что он был действительно способен.       Клод резко отпустил Сиэля и отступил на шаг; тот снова рвал, опёршись рукой об алтарь. Осмотрев его полусогнутый силуэт, он остановил хищный взгляд на его лодыжках — они выглядывали из-под плаща, и их форму изящно подчёркивал дизайн серебристо-чёрных сапог.       — Тебя ждёт то же самое, но это произойдёт лишь в финале нашей с тобой маленькой игры. Её длительность будет зависеть от лимита твоей воли. И я не уверен, что он высок, учитывая, как быстро ты сдался Себастьяну, который после отбытого срока трахается, как ленивец, — он скрестил руки на груди со снисходительной усмешкой, смотря, как Сиэль заставляет себя стоять прямо и контролировать дыхание. — Видишь ли, любовь — это всего лишь блаженное искажение, в котором человек обычно видит вещи не такими, каковы они есть на самом деле. Требование целомудрия усиливает неистовство и проникновенность плотского инстинкта. Когда восприятие становится ориентированным на теплоту, душевность и мечтательность, сила иллюзий возносится до самых высот. Любя, переносишь больше, терпишь все.       В такт размеренным, как щелчки метронома, словам Клода, гости стали потрошить «блюда». Сердца они отшвыривали прочь за ненадобностью, ибо оно считалось продуктом низшего уровня.       — Ты думал, что любишь? Нет, на самом деле ты стремишься к собственному уничтожению. Ты стремишься стать тем, чем тебе уготовано быть, стремишься раствориться в необъятной мощи Природы, носителем которой является каждый из нас, — он показал на себя рукой в качестве примера. — Мы вмещаем в себя тот поток энергии, циркуляция которого обеспечивает извечный круговорот рождений и смерти. Мы поглощаем такую мелочь, как вы, целыми популяциями и отправляем вас обратно в недра Вселенной, чтобы вернуть вас к единственно верному для вас состоянию. Поверь… — Клод медленно приблизился к Сиэлю и провёл указательным пальцем по его щеке, слегка оцарапав кожу, — то удовольствие, которое ты испытывал рядом с ним — это лишь ощущение приближения тебя к этому чувству. К состоянию, позволяющему тебе почувствовать себя энергией в чистом виде.       Сиэль отвёл тусклый взгляд в сторону, и его лицо приобрело выражение решительного сопротивления. Клод умоляюще закатил глаза.       — Ты всё ещё тешишь себя глупыми смехотворными надеждами, что ещё сможешь его увидеть? Глупец. Он пал в Тартар, откуда нет возврата. Его тело и дух полностью оторваны от реального мира, и даже более, — он резко стиснул в объятиях тело Сиэля, — благодаря этому надобность в его позволении на соединение Сердца отпала, ибо всё, что от него осталось — безымянное энергетическое ядро. Понимаешь, Сиэль? Он мёртв! Он ничто! — Клод расхохотался, принявшись кружить его по церкви.       Их плащи взметнулись в воздух, затушив несколько близрасположенных свечей.       — Он был воплощением смертельной вражды, символом рока, поныне непревзойденного, но в преступном помутнении нигилизма натянул на себя маску пораженца, которая приросла насмерть. Парадоксально, но ты успешно доминировал над демоном и после разрыва контракта, играя лишь на своём чувстве собственной важности, то преклоняясь перед ним, то превознося его или и вовсе требуя заботы и защиты. В угоду тебе он вывернул наизнанку всё, что давало силы и поддерживало в нём жизнь, лишив это естественной ценности и неисцелимо извратив собственную природу.       В процессе танца Клод сорвал их с Сиэлем маски и низко наклонил его к земле, позволив во всей неприглядности оценить то, чем стала базилика буквально за первые тридцать минут пиршества. Всюду были распростёрты спаривающиеся человекоподобные существа, среди них старики и дети, непонятно, каким образом попавшие сюда; вдоль лавок валялись остатки угощений, а на полу — разрисованные и разодранные в пух и прах изображения с ликами Святых.       — Под конец своей жизни он в любом акте жизнеутверждения нашей расы видел зло и порок, — продолжил Клод, резко приподняв Сиэля обратно и прижав к себе, сжав его талию практически с лаской. — Неспособность к сопротивлению естественным образом вытеснила его из иерархического порядка нашего мира. Он направил крайнюю степень силы на уничтожение самого себя. Умер он по своей воле и глупости, не во имя твоего спасения. Он просто был неизлечимо поражен своим безумием, которое умело прикрывал связью с тобой. Себастьян, бессмертный демон-воин, поставил во главу своего существования идею жизни по законам распада. Так, как живут лишь смертные.       Клод прекратил свой почти что одиночный танец — Сиэль не шевелил даже пальцами в процессе — и сощурился, высматривая дверь, ведущую в подвал церкви. Покрепче вцепившись в его талию, он повёл его через центральный неф, смеясь, когда Сиэль натыкался носами ботинок на валяющиеся куски жареных тел.       — Нам не нужна жизнь Себастьяна, в отличие от твоей, — заключал он, заведя Сиэля в атриум, — я заинтересован в цели, а значит, не буду ограничивать себя в средствах. Ты сделаешь то, что нужно мне от тебя. Я заставлю любой ценой.

***

      Себастьян чувствовал небывалой силы головокружение. Всё вокруг распадалось на куски, мимо проносились космические тела и звёзды с планетами. Огромные камни, являвшиеся частью грунта или золотых башен, рассыпались во тьме под натиском гравитации, пока сам он летел, рыча от отчаяния. Кислородный поток, подхваченный из Баатора, позволял дышать, поэтому Себастьян, не переставая, барахтался в воздухе, однако с каждой секундой понимал, что это безнадёжно.       В сравнении с масштабами вселенной, даже он, существо, стоящее на вершине пищевой цепочки, был абсолютно ничтожен.       Себастьян кубарем падал вниз, но всё равно с рычанием вцепился в проносившийся рядом обломок. Его зубы стучали друг о друга, однако он упрямо смотрел вверх. Простирающиеся вниз волосы слиплись в единую массу. Баатор сиял далёкой и почти полностью исчезнувшей искрой и был совершенно недосягаем.       Обломок трескался. Стиснув зубы до скрежета, Себастьян с криком пытался раскрыть крылья и взлететь, продолжая падать вместе с камнем всё дальше. Усилий не хватало. Крылья, и без того потрёпанные из-за ранений, намертво прилипли к спине, а ногти стали слишком слабы и мягки; при попытках уцепиться — соскальзывали, не соскребая даже песчинки. Частицы грунта повисали в пространстве и устремлялась вниз. Он падал, и чем дальше, тем сильнее был холод.       Камень резко взорвался от перенапряжения, и Себастьяна отшвырнуло ещё дальше. Пространство вокруг редело. Оно по-прежнему было чисто-чёрным, но словно переставало существовать. Себастьян вытянул перед собой руку в бессмысленной, но отчаянной попытке ухватиться за пустоту, и смертельно побледнел: она становилась прозрачной.       Не поверив глазам, он стал сумасшедше двигать пальцами, сгибать их и практически выворачивать, с такой силой, словно вот-вот мог сломать их, но делать это становилось всё труднее с каждым разом. Тело что-то тормозило. Ощущения отказывали. Кожа становилась то ледяной, то раскалённой, и, прикасаясь к самому себе в истошных попытках почувствовать хоть что-то, Себастьян то обжигался, то чувствовал болезненный холод.       «Дерьмо!»       Он попытался выругаться от страшной осознанности, и не смог. Стоило распахнуть рот, как холод с голодным удовлетворением нырнул внутрь, пронзая горло, лёгкие и желудок, точно колючая проволока. Пальцы костенели; громкий скрип суставов в абсолютно глухом и беззвучном пространстве звучал как выстрелы из арбалета. Тело Себастьяна задребезжало: его опасения подтвердились. Из всех возможных пятнадцати измерений — в них магическая активность была стабильно высокой почти везде — помимо Земли и Баатора, он попал не просто в водоворот энергии, а прямо в Тартар.       — Сиэль! — Себастьян прокричал это, но звук как будто растворился во тьме. — Сиэль! Сиэль! Сиэль! — он закричал истошнее.       Это не помогало. Себастьян не останавливался и продолжал кричать. Холод проникал вглубь тела ещё более сильным и напористым потоком. Себастьян снова кричал, но крики как будто повисали в пространстве.       В конечном итоге Себастьян потерял счёт времени. Он не понимал, сколько раз кричал — его мысленный счёт застрял то ли на сотне, то ли на десяти тысячах — но постепенно приходил к страшному пониманию: его голос даже не раздавался во тьме. Всё это время, пока он кричал, его рот не раскрывался, потому что он не только полностью потерял контроль над телом, но и все физические ощущения.       «Сиэль!»       Сиэль не мог его слышать. Не мог, потому что этот истошный зов существовал только у него в голове.       «Я ничто?»       Его охватил ужас.       «Это не может кончиться так! Только не так!»       Тьма была совершенно глухой и бездушной. Себастьян забарахтался, как утопленник в последние минуты жизни, но вдруг обнаружил, что пропали и камни, летящие до этого момента рядом, и космические тела, и даже кислород.       «Сиэль! Сиэль!»       Ему больше не нужен был воздух, он не чувствовал рук, ног и пальцев. Та непроглядная тьма, что зияла перед глазами, а также пустота в ушах, были не потому, что он летел в просторах огромной и бездушной бездны, а потому, что полностью покинул границы материального мира. Сон, приснившийся накануне, сбывался.       «СИЭЛЬ!»       

***

      — Я не буду пытаться обольстить тебя жалкой лестью и пафосно-туманными полунамеками, — говорил Клод, когда они спускались по лестнице узкого каменного коридора. — Я лишь максимально честно изложу информацию, необходимую именно тебе. Дело в том, что война в самом разгаре и близится к завершению. В сравнении с войнами людей, войны демонов всегда были чересчур быстрыми и крайне небогатыми на изыск и драматизм.       Сиэль был вынужден шагать впереди, как под конвоем. До его обоняния — несмотря на свою природную тонкость, сейчас оно было приглушено — доносились запахи сырости, крови, плесени и фекалий, однако Сиэль не кривился, то ли закалившись после Баатора, то ли потеряв ощущения практически всех органов чувств из-за своеобразной эмоциональной смерти. Шагал он тоже только благодаря мышечной памяти, особо не смотря на ступени. Это и так было бессмысленно, учитывая, что они шли практически в полной темноте.       — Ты ведь уже всё понял, не так ли? Ты не настолько примитивен, как многие твои сородичи, что нельзя не признать, — хмыкнул Клод. — В тебе есть странная сила, Сиэль. Да, сила, — повторил он, заводя Сиэля в очередной из коридоров, и, кажется, они успели подцепить ногами пару дохлых крыс или костей — этого нельзя было знать наверняка, так как и крысы, и кости здесь были одинаково сухими и твёрдыми. — Сила, которая выделяет тебя среди других и, по иронии, служит знаменем разврату, что верховодит всеми твоими помыслами. Не каждая кровь аристократа годится в использование — у человека должен быть особенный генетический набор. В случае если кровь не подходит, если она не способна передать необходимый поток магии, мы рисуем особую метку в виде звезды. Тебе должно быть это знакомо, — Сиэль замер, вздрогнув, но вынужден был шагать дальше. — И, если ты не настолько глуп, как я думаю, то непременно пойдёшь на все предложенные мною условия. Уверяю, мы знатно повеселимся.       В этих катакомбах везде пахло гнилью, холодом и сыростью. Сиэль успел заметить, что, в отличие от Баатора, где температуры были неестественно высоки, запах не успел выжигаться, замуровываясь в эти стены и разлагая их изнутри. Амбре было действительно тяжелым, но единственное, о чём Сиэль хоть немного думал — хотя большая часть его мыслей была воспоминаниями о Себастьяне, в которых он позволял себе тонуть, чтобы придать оставшейся жизни ценность — это как бы не споткнуться и не упасть. Грязи и ушибов Сиэль не боялся, но понимал, что Клод не позволил бы ему упасть и вцепился бы в его тело насильственной хваткой.       — Какие эмоции у тебя вызывают слова «насилие», «убийство», «мучительная смерть» и «казнь», Сиэль? — с интересом спросил Клод, но тот никак не среагировал, продолжив смиренно идти по катакомбам. — Ты не ответишь. Вас, зацикленных на себе, эгоцентричных отродьев, волнует только собственное горе. Ты прямо сейчас шагаешь среди стен, в которых по моей инициативе погибла огромная масса людей. Но ты совершенно равнодушен, все твои мысли сконцентрированы только на Себастьяне. Вас, смертных, никогда не волнует чужая боль, пока она не начинает ущемлять ваше достоинство.       Они прошли мимо очередного ряда туннелей, однако Клод вёл его по коридору, который уходил вниз сильнее, чем все остальные. Запах сырости стал сильнее. Где-то здесь протекала подземная река.       — Как я тебе уже рассказывал, долгое время я входил в совет Святой Инквизиции, — Клод резко развернул Сиэля направо и удовлетворённо улыбнулся, когда послышался тихий шум медленно колыхающейся воды. Сиэлю, тем временем, приходилось практически прыгать, так как спуск стал гораздо более крутым и неровным, — мне довелось служить при Базельском соборе³ с 1431 по 1449 годы, в то время Себастьян уже отбывал срок. Но я был лишь участником, не оказывая широкого влияния. Я был лишь добровольным орудием в руках более глупого и ничтожного зла — человека, причём, по собственному интересу. Волшебная эпоха Средневековья навеки стала вашей колыбелью, а охота на ведьм — визитной карточкой. Сейчас ты простодушно относишься к словам, которые я озвучивал немногим часом ранее, — Клод усмехнулся. — А всё почему? Они тебе естественны. Естественны для твоей природы. Когда человек слышит озвучивание каких-то чудовищных вещей, то зачастую относится к ним со страшным равнодушием. И лишь тогда, когда приходится выставить их напоказ, вдруг идёт на попятную. А знаешь, почему, Сиэль? Лицемерие.       Сиэль не хотел слушать его, но не смог остаться равнодушным к его начатому в очередной раз монологу, и слегка повысил концентрацию, позволив себе сосредоточиться на его словах и шуме капель воды, иногда просачивающейся через стены. Надо отметить, что к его убитому состоянию души, подобные разговоры были даже немного к месту.       — В то самое время я воочию встречал придворных колдунов, которые жили и здравствовали, трудясь на благо почётных лиц. Те даровали им милость в ответ на «благо» — такую же нечистую, основываясь на все их суждения, силу, но только с отличием, что она приносила пользу. Они переводили чёрные гримуары, варили снадобья, в основном, для потенции мужчин и плодовитости женщин, в то время как коллеги их начальников, тюремщики и инквизиторы, трахали в темницах тех же ведьм, которые были осуждены за колдовство и распутство. И причина такой чудовищной жестокости в рамках вашей прогнившей до основания морали, причина истерии, которая длилась несколько веков — обычная человеческая похоть. Если дать ей волю, она может разрастись до катастрофических масштабов.       — Были и те, кто боролся. Фридрих Шпее фон Лангенфельд⁴, к примеру, — ответил Сиэль.       Клод громко рассмеялся, прорезав этим смехом всё обилие катакомб.       — И знаешь, как он умер? От чумы.       Они остановились перед просторным помещением, как Сиэль успел понять по более холодному и не такому спертому воздуху. Впрочем, от этого он не становился менее зловонным. Клод вдруг щёлкнул пальцами, и редкие факелы, которые были прибиты к стенам на подставках, загорелись. Как Сиэль и предполагал, сбоку простиралась река с небольшим помостом, а всё остальное выполняло функцию пыточной, и коллекция находящихся там предметов была весьма внушительной.       — Итак, Сиэль, раз ты отказался добровольно сотрудничать со мной в прошлый раз, второго шанса не будет, — Клод медленно снял с себя плащ, отложив его на рядом стоящий трон — в саркастическом значении, названо было так внушительное деревянное строение с цепями и двумя отверстиями в качестве крепежей. Развернувшись к Сиэлю, он предстал в той же рясе. — Поэтому, — взяв верёвку, он резко переместился Сиэлю за спину, принявшись связывать его руки, и выглядел так, словно этот процесс доставлял ему наивысшее наслаждение, — мы опробуем на тебе старый проверенный метод. Разумеется, я мог бы использовать все эти очаровательные вещицы, которые ты видишь справа от себя, но применять их — в основном привилегия Себастьяна, — он усмехнулся, заметив, что Сиэль вдруг моргнул, причём, с силой, хотя до этого вёл себя как полуразвалившаяся кукла. — По крайней мере, так было тысячу лет назад. У него даже была отдельная комната для подобных забав в личных апартаментах, хотя таковые, в основном, располагались в Центральной тюрьме.       Сиэль закрыл глаза, сдержав внутренний импульс при воспоминании о предметах, которые были размещены в оружейной. Теперь картина этого ужасающего помещения мягко касалась его сознания бережно хранимым воспоминанием относительно мирной жизни, в которой еще был Себастьян. Однако долгое время плавать в бесплотных образах ему не удалось. Клод, без особых церемоний сорвав с него костюм, повалил его на землю одним тяжелым ударом, чтобы приняться за перевязывание ног.       — Одного ведра с водой в нашу прошлую встречу было мало, поэтому то, что я заготовил для тебя в этот раз, называется «ведьмино купание».       Сиэль вёл себя покорно и без возражений, даже без едкого сарказма — хотя с иронией — в глазах, не потому что чувствовал себя сдавшимся, а потому что уже сейчас начинал понимать всю бесплодность действий Клода. Дело было вовсе не в боли — в том, что она будет, Сиэль не сомневался, как состоящее из плоти и крови существо, — а в попытках доказать, что сила побеждает. Особенно, когда под «силой» понималось вовсе не своеобразное правосудие, а нужда эгоцентризма. Когда жертва сдавалась лишь под пытками, в глубине души она всё равно оставалась при своём, но суровая позиция тюремщиков, не готовых к признанию ошибок, вынуждала их слепнуть и заблуждаться, принимая лживую покорность жертв за истину.       Столь высокий уровень равнодушия по отношению к ментальности, даже Клода, тем более как демона, делал нездоровым.       Выигрывают только те, кто, сохраняя собственное достоинство, остаются честными, прежде всего, перед собой.       Непринуждённое, слегка улыбающееся и нежное лицо Себастьяна было словно выклеймено в памяти. Сиэль, используя это как свой главный способ защиты, сел на помост.       — В старые добрые времена это было любимой пыткой моих бывших примитивных коллег, — начал Клод, дёрнув за рычаг, и помост опустился ниже на полметра, приблизив их к воде. Хоть она была очень гнилой и грязной, ни тот, ни другой, совершенно не обращали на это внимания. — Вода считалась воплощением чистоты. И если пленница, упавшая в неё, всплывала на поверхность — а так должно быть с большей частью людей в принципе, в зависимости от их веса — то она считалась ведьмой. Но я не собираюсь повторять ошибки твоих праотцев, — он надавил Сиэлю рукой на спину, — подобную процедуру следует повторять многократно, для достоверности. Я жажду узреть, что нашёл в тебе Себастьян, ведь ты считаешься воплощением непорочной души. Но лично для меня…       Клод резко столкнул Сиэля в воду и растянул губы в блаженной улыбке, видя, как тот начинает инстинктивно барахтаться.       Сиэль, сильно зажмурив глаза, резко открыл рот, чувствуя, что вода просачивается в нос, рот и лёгкие, не позволяя дышать, а также раздражая рецепторы из-за скопившихся в ней частиц пыли. Связанные руки и ноги затрудняли координацию движений; Клод, видя его страдания, прищуривал глаза, предвкушая, что это только начало.       — Все вы носите в себе зерно распада, его остается лишь взрастить.

***

      Клод медленно приподнял Сиэля из воды, подцепив его тело крюками за связанные руки, и мрачно встряхнул его, видя, что его промокшие вконец волосы стали похожи на кашу с обилием песка и мусора. Тот практически не шевелился, выглядя, как только что освежеванная туша. Однако стоило его коленям упереться в твёрдый помост, как он стал быстро и сильно откашливаться. Клод наблюдал за этой сценой без единой эмоции. А когда Сиэль — также его успело вытошнить этой же гнилой водой несколько раз — наконец, закончил, Клод сощурил глаза, осматривая его то ли с интересом, то ли с бешенством.       — Что ж, ты не настолько слаб, каким можешь показаться на первый взгляд, несмотря на то, что напоминаешь внешностью недоразвитого младенца, — он холодно растянул губы в одной из своих дежурных усмешек. — Сколько ты вытерпел погружений? У меня память отменная, в отличие от твоей. Я решил остановиться на восьми. Довольно символично, учитывая, какой Круг мы завоёвываем, — он развернулся к пыточной, начиная с крайней избирательностью высматривать то, чем Сиэля снова можно было занять. — Из тебя и слова-то почти не вытрясти. Ты не особенно сильно боишься воды. Что ж, тогда мы опробуем что-нибудь более эффективное. Так не хочется тебя разочаровывать.       Сиэль, отдышавшись, перевёл на него мутный, чрезмерно измотанный, но непробиваемо ледяной взгляд. Клод, тем временем, размеренно ходил по пещере. Каблуки его ботинок глубоко уходили под землю, как и большая часть подошвы, и у Сиэля возникла мимолётная мысль, что им там самое место.       — В своё время вы, смертные отродья, даже меня поражали своей изощренностью, — Клод слегка развернулся, взяв в руки предмет, похожий огромные щипцы. — Не до крайней степени, разумеется, но я был впечатлён. Теперь ты понимаешь, почему я так сильно предпочитаю человеческое тело? Оно мне идёт. Мне нравится носить эту оболочку, ибо лишь человек способен отобразить истинную совокупность всех известных грехов.       Щипцы, однако, были резко отброшены, и Клод в нечеловеческой скорости принялся перебирать предметы, иногда отшвыривая их от себя, словно ни один из них не был достаточно качественным. Сиэль вообще не обращал на это внимания, даже когда один из инструментов — его также называли грушей — попал ему в бедро.       — Если бы ты был умён, то согласился бы на аннулирование связи в этот самый момент. От тебя даже не потребуется чёткой формулировки. На это должно согласиться твоё нутро, только оно. Именно по этой причине я не могу убить тебя сейчас, но, поверь, от пыток и ты, и твой разум, охватит такая агония, что ты будешь буквально молить о пощаде, выкрикивая необходимые слова. При желании… — Клод подошёл к Сиэлю, резко схватив за волосы; тот, сжав губы, смотрел на него с непробиваемым превосходством, — я бы мог хоть сейчас тебя поиметь, учитывая, какое ты вызываешь немыслимое возбуждение. Однако если я пойду на это, то откажу себе в удовольствии сделать тебя мягкотелым овощем, который не будет помнить ничего, даже своего имени, кроме животных криков и воплей «трахни меня». А в таком случае с получением согласия будут серьёзные вопросы. Твой затуманенный похотью разум не сможет даже понять, что от него требуется.       Клод резко отпустил Сиэля, развернувшись обратно к арсеналу инструментов, и тот свалился обратно на песок, вдавливаясь в него лицом. Даже эта земля пахла приятнее, чем предложенное ему некоторое время назад вино.       — Так что, — он взял с полки странное орудие, напоминающее пресс, только между двух соединённых прутьями перегородок находились стальные наконечники, — пока мы обойдёмся малой кровью. То, что ты видишь в моей руке, называется «коленодробилкой». Уверен, Себастьян часто ставил тебя на четвереньки и, раз его больше нет, тебе эта часть тела точно не понадобится. Но не волнуйся, — Клод провёл языком по губам, — даже таким ты будешь для меня особенно вкусен, ибо…       Крайне неожиданным стало звучание резкого, истерического, отозвавшегося чудовищнейшим эхом, смеха.       Сиэль смеялся практически до слёз; пусть они уже не могли течь, как у здорового человека — несмотря на недавнюю пытку, его тело было по-прежнему обезвожено, так как вода вышла из него во время рвоты — его глаза были переполнены выжигающим дотла презрением, хоть из-за горя были тусклыми, как пепел.       — Не строй из себя вершителя судеб. Ты необычайно слеп для демона, если не смог заглянуть ко мне в душу и узнать ответ на все интересующие тебя вопросы. Будь ты хоть избранным самим вселенским миропорядком высшим созданием, ты такая же жалкая смертная тварь, для которой насилие — обычный способ самоутверждения, ты не слышишь никого и ничего, кроме себя. Бывают минуты затмения разума, когда человек всеми правдами и неправдами отстаивает собственные принципы, а в один момент к его виску приставляют дуло пистолета, и под угрозой прекращения всего своего пути одним лишь мигом, он становится уже не столь непреклонным. Он может выбрать твою сторону, не приняв себя и запутавшись, а может отвергнуть всякое влияние, уйти под воду, затаить истинно своё в себе и просто солгать. Ты жаждешь от людей не признаний, а лжи, — Сиэль откашлялся, принципиально не концентрируя внимание на медленно удлиняющейся тени Клода, так как говорил много, а горло было ужасно сухим, — к слову… — он устало усмехнулся, — и ты, и я сейчас являемся жертвами парадокса. Мы оба пытаемся познать истину, которая нам непостижима. И единственный верный вывод из всего этого — остаться при своём мнении. Я не отступлюсь, Фаустус.       Его тело мгновенно было вжато в стену над рекой, ибо Клод, стоя на собственных тенях, крепко сжал его шею, желая задушить. Сиэль лишь слегка поморщился, даже чувствуя стекающую кровь из разбитого затылка. Его горло, и без того жутко сухое, наполнилось привкусом крови из-за языка, который был прикушен по инерции, и это отрезвило, заставив посмотреть на Клода ответным ненавистно-жалостливым взглядом.       — Что ж.       Тот отшвырнул его обратно, заставив больно удариться о «трон». Оказавшись в сидячем положении, Сиэль вдруг ощутил, что его тело закреплено к нему тенями. Клод, медленно начав приближаться к нему, в чём-то напоминал осьминога, так как нижняя часть его туловища полностью состояла из теней, и он двигался на них так, словно плавал в воздухе.       — Своим нечистым дыханием ты бы мог зародить во мне чувство омерзения, если бы не ласкал мой взор своей презрительной меланхолией, что отражается в твоих глазах, — секунду спустя он уже сжимал его плечи, не то пытаясь сломать их, не то всосать в себя. Его рот был изогнут в нечеловеческом оскале, а лицо источало первородное безумие. — Ты, маленький лживый гаденыш, даже не стесняешься своей развращенности и выставляешь напоказ именно то слабоумие, которым вы, смертные, пытаетесь оправдать заложенную в себе сущность падали низшего порядка. Пришёл черед твоей вере в любовь стать уничтоженной.       Впервые Сиэль по-настоящему вздрогнул за всё проведённое вместе с Клодом время. Дело было не в страхе. Сиэль просто не мог уварить в голове того факта, что Себастьян, к примеру, столько раз пытался вспомнить это слово и столько раз сходил с ума, а Клод произнёс его мгновенно, словно оно было неотъемлемой частью его лексикона. На заметно напрягшийся взгляд Сиэля, тот мерзко, язвительно улыбнулся, а желваки на его скулах ожили, как трепыхающиеся спруты.       — Умоляю. Это слово ничем не отличается от других. Вы сами сделали его таким. Те же любовные послания, которые пропитаны замаскированной под невинность похотью, содержат его десятки или даже сотни раз. Когда люди говорят друг другу «я люблю тебя», то для них это не является чем-то важным. Это лишь формальность перед тем, как вступить в полноценный половой акт.       Сиэль помрачнел и ушёл в себя. Они с Клодом были слишком разными, чтобы понять друг друга, и даже расовое различие имело здесь самое последнее значение. Слова действительно являлись формальностью до тех пор, пока в них не был вложен смысл. Сиэль это особенно понимал, так как, по иронии, лгал бесчисленное множество раз, достаточно для того, чтобы научиться отличать ложь от истинной правды. Последнее было, как затерянная в иссушенном поле граната. Тем не менее, когда она взрывалась, огонь охватывал всё.       Клод резко отстранился, приняв полноценную человеческую форму.       — Не буду скрывать, Сиэль, ты меня разозлил. Убеждение как средство я обратил к тебе из истого снисхождения, но ты был настолько глуп, что посмел пренебречь им. Что ж, я церемониться понапрасну не буду, — непонятно по какой причине он стал стягивать с рук чёрные перчатки, продолжая смотреть на Сиэля невероятно пронзительным взглядом. — Природа взаимоотношений сознания с телом ограничивается таким состоянием, как за-бытие, то есть обморок, сон без сновидений. В такие моменты человеческое существо не имеет ни малейшего шанса на сопротивление вторжению извне. Именно поэтому там высвобождается половой инстинкт во всей своей необузданности и жажде.       Клод наклонился, чтобы оказаться с Сиэлем лицом к лицу, и тот непроизвольно напрягся. Его ответное выражение источало небывалую серьёзность, и Клод, к удивлению, разделял это; его сухое, покрытое редкими морщинами лицо внезапно потеряло всю присущую себе ледяную саркастичность — в нём заплескалось невероятно мощное и хладнокровное зло.       — Влечение — это тяга к удовольствию или же нужда прекратить боль. Вскоре ты захлебнешься в нём. А желать ты будешь меня, ибо я стану единственным, кто способен обуздать твою боль. В моей галлюцинации ты будешь абсолютно бесправен.       Клод резко схватил его голову, обхватив за затылок всеми пальцами. Сиэль закричал. Он сумасшедше затрясся в попытке упереться связанными руками в твёрдую поверхность, но трон не имел подлокотников, заставляя беспомощно рыскать ими во тьме — перед глазами была только она, ибо вся пещера внезапно исчезла. Пульсирующая боль, проникающая в сознание и не имевшая никакого шанса на сопротивление извне, проедала его череп с аппетитом сколопендры.       — Ты выкрикнешь эти слова, когда будешь визжать подо мной в экстазе. Центр тяжести мира сместится в область твоих гениталий. Деспотизм моей плоти, когда она будет наливаться наслаждением, разрывая тебя изнутри, поможет тебе принять верное решение. Такая излюбленная близость, событиями последних дней ты уже, наверное, соскучился по ней? Тогда я с радостью подарю тебе долгожданное блаженство, — откинув голову назад, Клод застонал, и его глаза наполнились странным сиянием неопределённого цвета.

***

Себастьян твёрдо понимал, что двигался выше скорости света. Магия, обволакивающая подобно огненному шару, превосходила его собственную массу тела приблизительно в миллион раз. Температура космоса составляла минус 454,8 градусов по Фаренгейту, но, стоило ему рассечь пространство, и оно мгновенно превращалось в кипящее ничто.       Сиэль никогда не называл его настоящим именем. Никогда до этого момента. Не называл ни наедине, ни на официальных мероприятиях, ни мысленно. Даже в классических контрактах ментальные приказы требовали усилий, а здесь связь была так высока, что Себастьян не мог сопротивляться силе зова и мгновенно почувствовал бы любое «колебание» имени в границах его разума. Однако сейчас это было не просто «колебание». Сиэль истошно звал его всем существом.       Сгусток антрацитовой массы вместо тела, белоснежная капля пламени среди простора абсолюта — Себастьян горел, как сверхновая, стремящийся по известному лишь ему пути, неся в ядре самого себя чувственность, гнев и ярость.

      Клод, склонив голову к плечу, мрачно посмотрел на Сиэля. Тот был распростёрт на земле, лежа на боку. Из его рта текла пена, впитываясь в рыхлый песчаник, а глаза застыли, покрывшись коркой из редких, но концентрированных слёз. Носогубные складки Клода выразительно вздёрнулись вместе с расширившимися ноздрями, и он начал методично бить его ногами.       — Немощное отродье.       Клод намеренно старался, чтобы носки его вымазанных в песке ботинок задевали самые болевые точки. Сиэль даже не кричал; лишь иногда, при особо серьёзной боли, он немного кряхтел и закашливался, правда, последнее было в основном из-за пыли, которую Клод поднимал в воздух из-за прикладываемых им усилий, ибо пришёл в настоящую истерию.

Себастьян не понимал даже разумом, какая неудержимая сила заставляла его лететь вперёд и только вперёд. По его сугубо интуитивным подсчётам, он явно преодолел более чем дециллион дециллионов километров — и даже этого было слишком мало, — обогнув Великий Аттрактор и влетев в ветвистый хвост Ланиакеи; в последнем должно было находиться сверхскопление Девы. Рассекая это необъятное пространство, он постепенно приходил к понимаю, которые доходило скорее до его подсознания, чем до него самого.       Сиэлю были посвящены каждый атом его мозга — пока существовавшего лишь номинально — и каждая энергетическая частица разума. Это было единственным, что имело для него не просто жизненно-важное значение, а значение в рамках вселенского масштаба. Однако сама Вселенная, отчасти напоминавшая систему сосудов, была непостижимо огромна. Даже для него. Ведь, пусть и будучи демоном, он являлся всего лишь микроскопическим звеном великой жизненной цепи.       Что он в действительности знал? Великий Создатель дал жизнь всей гармонично сложенной структуре их измерений, находившихся в одном месте, но в разных плоскостях, послойно. Они, баатезу, считали себя исключительными лишь потому, что им была известна картина мира, кружащегося вокруг их родной звезды.       Однако Себастьян уже оставил позади себя несколько сотен галактических сверхскоплений; в каждой из них были сотни тысяч галактик, а в каждой галактике — миллиарды звезд. Какова вероятность их, баатезу, исключительности была теперь? И чем отличались от них смертные в рамках вселенского предназначения? И они, и смертные, и даже Боги — все, кто существовал в границах известного ему мира — были ничтожно малы.

      Сиэль закашлялся кровью и перекатился на спину, принявшись пусто смотреть на ветвистые трещины потолка. Клод окинул его мрачным взглядом. Лицо Сиэля он старался не сильно калечить, поначалу. А потом так увлёкся, что разбил ему верхнюю губу и бровь над посеревшим глазом. Сугубо на его вкус, подобный вид тому даже шёл — концентрировал внимание на оставленном Себастьяном изъяне. Сиэль в свою очередь не потрудился утереть даже грязь с лица — с ней или без неё, он чувствовал себя одинаково ужасно.       Клод подпёр его лицо носом ботинка. У Сиэля вновь начался приступ, и он стал захлёбываться новыми сгустками пены. Клод, однако, просто вытер об его лицо подошву.       Даже кратковременное слияние с демоном не позволяло Сиэлю дотянуться до него, существа куда более совершенного. Люди были обречены на слишком короткую и бесполезную жизнь, имевшую слишком незначительную ценность; в течение неё достичь уровня силы, развития и мудрости демонов, ознакомленных с реальностью бытия, было невозможно. Его попытка разорвать круг агонии не была в силах изменить хоть что-то, а эта смехотворная вера в любовь… Она была обречена на провал следом за Себастьяном, который вёл всё живое и сущее к гибели, помутившись рассудком.       Клод ударил Сиэля в живот, воспользовавшись моментом, когда тот, стараясь выплюнуть сгустки пены, перестал лежать в позе эмбриона. Сиэль сдавленно завыл, наконец-то подав признак того, как ему на самом деле больно. Воодушевлённый этим, Клод продолжил наносить удары, но на этот раз в рёбра и грудь. По какой-то причине, он не говорил ни слова.

Удивительно, но остаточное подобие памяти не могло предложить ни единого образа хоть кого-то из сородичей, который задумывался о чем-то подобном. Или Себастьян отсеивал такие эпизоды как нечто совсем не достойное внимания. В то время, рассеивая Чёрный Мор, он успешно выполнял свою миссию паразита, выкашивая слепой ненасытной алчностью несметные полчища невинных всех сословий и возрастов. Он ясно сознавал, что он пришёл к настолько важному пониманию, когда каждый атом его существа считал спасение Сиэля, смертного, важнейшей задачей.       Сиэль сам представлял собой Вселенную, лично для него.       Обогнув галактику Андромеды, он мгновенно приблизился к Млечному Пути, а сразу за ним — к Рукаву Ориона.

      У Сиэля ломались кости. Не останавливаясь, Клод полностью потерял себя в вихре захватившей его ярости, и тьма вокруг его ног, рук и туловища, стала менять форму. Вместе с ней изменялось и тело Клода — у него удлинялись когти и волосы, а также появлялись лишние конечности, делая его похожим на паука. В конечном итоге, он устал избивать Сиэля в полсилы для профилактики — если бы он делал это со всей мощью, то лишил бы себя возможности насладиться.       Не только по сравнению с ним, но и с рядом других людей, чей разум хоть немного приблизился к истине — пусть это было и относительно — Сиэль со своими абсурдными принципами был абсолютным ничтожеством. И это ничтожество возомнило, что сможет купить снисхождение высшего демона своим дешевым сладострастием. Ничтожество не понимало, где его место.       Сиэль бросил на него измученный взгляд. Манерой движений Клод, затанцевав вокруг его распростёртого тела, напоминал паука-птицееда.       

При столкновении со слоями атмосферы тело Себастьяна начало меняться. Он осязаемо осознавал, что всё это время был звездой, переходной структурой, состоящей из тех же элементов, что и тело человека, таких как кислород, водород, азот, сера, фосфор и других. Не выдерживая лобового сопротивления, его тело начало трескаться, роняя обломки вниз. Постепенно появлялись другие ощущения — невероятный звон в ушах, ощущение жара и давления, боль и резкая потребность в кислороде. Себастьян не чувствовал рта, но буквально рычал от испытываемого урона; магии было недостаточно, ибо чем ближе он был к земле, тем сильнее терял над ней контроль.

      Клод сдавил тело Сиэля с мстительным наслаждением; из-за жёсткой оболочки конечностей хватка была железной. Сиэль терял ориентацию в пространстве из-за невозможности дышать — такое давление могло довести до обморока. Его руки ослабли, а голова завалилась на бок. Клод был доволен. Он не желал убивать его сейчас, однако, раз главную миссию это смертное отродье уже выполнило, ждать новой попытки его самоубийства было бы чрезмерным расточительством.       Оставшись без диадемы, оружия и защитного костюма, Сиэль ни в чём не мог воспрепятствовать Клоду. Тот, подтянув к нему пристёгнутые к потолку крюки на цепях, стал жёстко ощупывать его лопатки. В подвешенном состоянии человек в мучениях мог висеть несколько часов, однако, в случае совмещённого с этим насилия, кожа срывалась со спины, как кожура лука.       Крюки Клод стал затачивать собственными когтями, превосходившими их по плотности. Внезапно зрачки его глаз резко сузились: на церковь надвигалось странное силовое поле. Он, равнодушно отшвырнув Сиэля, обернулся назад; перед ним стояли Кентербери и Томпсон.       — Милорд! — отчитывались они хором. — В небе странный огненный шар колоссальной мощи, и он летит прямо сюда!       Себастьян, задыхаясь от нехватки воздуха, летел к церкви, и по мере приближения к ней ярость его взгляда увеличивалась в геометрической прогрессии. Кислород вокруг него выжигался. Столп огня, который окружал его тело, сжался, как нейтронная звезда, сконцентрировав всю мощь в маленьком, но невероятно сильном сгустке. Снег таял мгновенно. Гнилые леса, даже находясь от Себастьяна на расстоянии пятидесяти метров, вспыхивали, как концентрированный керосин. По мере приближения к земле температура огня сильно снижалась — в изначальном состоянии она могла прожечь планету до ядра — однако весь жар уходил в силовое поле.       Вместе с группой подчинённых, состоящей из пятидесяти демонов среднего порядка, а также танар’ри, Клод сформировал войско, сгруппировавшееся по периметру церкви. Кентербери и Томпсон оказались трёхглавым Цербером с одной безжизненно болтающейся головой Тимбера, павшего в битве над Лондоном. Приняв боеготовность, они неотрывно следили за приближающимся шаром огня. Клод, нахмурившись, сузил глаза.       Словно пылающий метеорит, Себастьян с треском приземлился, до глубочайших разломов раскалывая запылавшую под собой землю.       Его глаза, скрытые за свирепыми потоками протуберанцев, были полны чистого, первородного и титанического гнева.       Искрящийся белый огонь стал частично прозрачным, чтобы позволить Клоду и его последователям увидеть, кто именно явился к ним на шабаш. Всё под Себастьяном превращалось в угли. Белесые протуберанцы заскользили вокруг его рук, словно клубок змей. Клод медленно приподнял подбородок, и мышцы его лица, напрягшись, оледенели.       — Уничтожить.       Себастьян посмотрел на них всех не более чем на бесполезный хворост, ничтожный; это был лишь расходный материал, который годился лишь для уничтожения. Они заслоняли того, кто был необходим ему более всего — Сиэля.       Струи огня, мгновенно вырвавшиеся из тела, лишили всех, кто не успел спасти бренное существование своих материальных форм.       Он был настолько ослеплён, что даже не видел, как они исходили в своих финальных мучениях и сгорали дотла.       Материя тьмы вокруг Клода сгорела, лишив его возможности двигаться из-за потерянных конечностей и половины туловища. Себастьян, не собираясь медлить ни на секунду, со всей ненавистью впечатал того в землю. Несмотря на обвивающий тело жар, его глаза горели холодным огнём. Выпущенная им магическая волна добралась до верхушки церкви, заставив прозвенеть расстроенный колокол.       — Где Сиэль? — твёрдо спросил Себастьян.       При взгляде на ставшие карими глаза Себастьяна, Клод истерически захохотал сдавленным смехом.       — Ты действительно стал одним из этих отребьев, — прошептал он, сплюнув массу густой чёрной крови. — Даже выбравшись из Тартара, ты не избавился от проклятья, виновником которого стал ты сам. Если столкнешься со смертью, избежать её уже не удастся.       Себастьян холодно сжал его шею объятой пламенем рукой, и Клод задрожал, чувствуя, как огонь начинает подступать даже к его разуму. Вместе с выливавшейся изо рта кровью его глаза закатились, кожа покрылась чёрными трещинами, а слегка морщинистое лицо из подгнившего стало казаться уродливым.       — Где. Сиэль, — тихо переспросил Себастьян, членораздельно выговаривая слова. — Говори.       — В… в…       — Говори! — заорал Себастьян.       Клод усмехнулся, ощутив свою шею размякшей и горячей, словно её пропустили через раскалённую мясорубку. Голосовые связки были единственным, что Себастьян не затронул, однако из-за собственных теней, ежесекундно трансформировавшихся то в сгустки тьмы, то в разжиженные органы, он давился собственными внутренностями, которые — как и всё, что было у него под кожей — имели чёрный цвет.       — Он дорого заплатил за твоё отсутствие, Андрас. Парой галлюцинаций я довёл его до жажды самоубийства. Видишь ли, когда сердце юно и трепетно, оно более всего склонно верить в непобедимую силу чувств, упиваясь мнимыми ощущениями эйфории и просветления, которое достигается при этом. А на практике же… — Клод мрачно сощурился, — даже если смертное отродье не сломить пытками, то в конечном итоге оно сломит себя самостоятельно. Я показал ему его собственный Ад, в котором принял активное участие.       Себастьян мертвенно замолчал. Его лицо, пылавшее от эмоций ещё секундами назад, окаменело.       Клод жестоко оскалился; он бы рассмеялся, но хватка на шее была по-прежнему крепкой. Себастьян неожиданно взял в руку его зеленоватый меч. Пользоваться чужим оружием никогда не входило в список излюбленных им приёмов, но он и так отрёкся от слишком многих убеждений.       Увидев равнодушно приставленное к месту меж ключиц острие, Клод похолодел.       — Сталь, произведённая в Бааторе, не убьёт меня.       — Однако боль от неё — невыносима.       Себастьян резко вонзил в него меч, и Клод открыл рот, выплюнув новые сгустки крови. Непонятная консистенция чёрного цвета с тошнотворным запахом обильно заструилась из него, заставляя буквально захлёбываться в собственной рвоте. Затем настала агония. Вспухали вены, плавилась кожа, лопались глаза. Со страшным хрипом Клод корчился по земле, раздирая остатком зубов собственный рот, превращавшийся в ошмётки. Его мучения обещали быть долгими.       Себастьян молча обошёл его скрючившийся силуэт, и пламя позади него взревело, с треском поваливая деревья на сырую и обугленную землю.       — А это — комплимент от Сиэля.       С жестоким остервенением Себастьян впечатал в голову Клода подошву, начиная продавливать остриё каблука ему в затылок. Пробив его череп как скорлупу яйца, тот с хлюпаньем погрузился внутрь и прокрутился по окружности, превратив трепещущую часть мозга, оставшуюся в своей материальной форме, в подобие густого бульона.       — Nil inultum remanebit⁵, — он с отвращением вынул каблук, оставив Клода корчиться на земле. Двери церкви распахнулись благодаря сквозняку и силе пламени, и Себастьян ворвался в них, скрывшись в потоках дыма.       Нутро, рвущееся к Сиэлю всеми силами природы, сходило с ума. Даже с испортившимся обонянием, без пульсирующей метки контракта, Себастьян лишь на интуиции нашёл нужный коридор, коих здесь было огромное количество. Когда в нос ударил запах соли и воды, он резко сорвался на бег, почувствовав, что выбрал правильное направление. Огонь вокруг него, исчерпавшись, затухал. Спустя небольшое количество времени он бежал в кромешной тьме, практически на ощупь, но, даже так, его ничто не останавливало.       Сиэль лежал на земле. Что-то приостанавливало его, заставляя находиться в сознании и держать глаза в открытом или хотя бы в прикрытом состоянии. С каждой минутой это становилось труднее. Река делала воздух сырым и холодным, настолько, что заставляла покрываться мурашками даже его закалившееся к подобным температурам тело — сказывался резкий недостаток сил. Он просто лежал и смотрел, как по стенам стекает вода и как дребезжит огонь на факелах. Надолго этого не хватило, и слабость взяла своё.       После пережитых галлюцинаций, он больше не мог трезво воспринимать собственный разум и быть уверенным в том, что даже всё то, что он видит сейчас — было реальностью, а не игрой сознания. Не мог он также и трезво относиться к импульсам внутри себя.       Он из последних сил перекатился на спину, чтобы облегчить боль от неудобной позы и полученных повреждений; его взгляд был направлен в сторону выхода, но энергии оставалось слишком мало.       В этот самый момент, когда глаза закрывались окончательно, что-то внутри до невыносимости сжалось, заметив расплывчатый силуэт знакомых чёрных сапог, торопливо спускавшихся по песчаной лестнице. Однако также это могло оказаться продолжением иллюзии, которая точно довела бы его до самоубийства.       Всё, что могло иметь движение в Себастьяне, на мгновение остановилось и отчаянно дернулось, как от выстрела в грудь. Но тут же в нём родилась всепобеждающая тяга, заставившая руки ожить, а его самого рвануть и истребить расстояние до поломанного, почти ледяного, как оказалось, тела.       Наградой отдались слабые редкие удары сердца, вибрацией доходящие сквозь пальцы до нервов Себастьяна, что шептали:       «Я здесь. Я жив. Я жду».       И Себастьян ответил. Раньше, чем успел подумать. Ответил Сиэлю единственно слышным для его истерзанного организма голосом, который нельзя было услышать вслух — прикосновением. Ласково и осторожно, он провел пальцем по его щеке.       Сиэль чуть дрогнул, но не очнулся. Сорвав с себя плащ, не давая себе времени на промедление, Себастьян завернул в него едва дышащее тело и устремился прочь.

***

      Себастьян нёс Сиэля, прижимая к себе с такой силой, что тело того ни на миллиметр не отстранялось от его груди даже во время особо крутых сальто. Они летели около двадцати минут. Внизу размытым полотном простирались поля, вступая в изысканный симбиоз с изгибами рек и вкраплениями лесопарков. Себастьян старался избегать нежелательного столкновения с последователями Клода, поэтому траектория его перемещений была очень непредсказуемой. Спикировав вниз, он со свистом пролетел над Дартфордом, оттолкнувшись ногами от крыши вокзала.       Часовая башня Вестминстерского дворца служила маяком, возвышаясь на горизонте. Ветер бил прямо в лицо, подхватывая выпадающие перья, но Себастьян не чувствовал ни ног, ни тела, ни машущих за спиной крыльев. Те продолжали кровоточить от постоянной нагрузки, а кожа, укрытая лишь тканью костюма, который совершенно не защищал от холодных температур без применения магии, бледнела и леденела, ибо тело Себастьяна перестало вырабатывать сверхчеловеческое тепло, почти полностью потратив энергию во время битвы. Однако он всё равно летел, ни на мгновенье не задумываясь о своём физическом состоянии. Летел, сливаясь с мглой туч, и плакал.       Хотя ему хотелось думать, что это просто кровь, вытекающая из глаз из-за лопнувших во многих местах сосудов. Те не выдерживали и мизерного объема магии, который просачивался в радужки при давно уже редком малиновом блеске.       Себастьян понимал, почему это происходит. Он не стеснялся этого. Помня первую и до этого момента последнюю причину проявления подобных эмоций, ему хотелось содрать с себя кожу живьём, чтобы уничтожить и запах многочисленных актов экзекуции — не имевших никакого смысла, кроме удовлетворения потешных желаний эгоцентризма — и свой собственный, лишённый права на то, чтобы принадлежать тому, кем он был рождён.       Он опустил взгляд на Сиэля, ловя признак странной меланхолии в его лице — она была последней, что тот испытал, пока не свалился без чувств. Клод завладел рассудком Сиэля, убедив, что держит его горло, язык и голосовые связки под полнейшем контролем, однако, даже не смотря на это, даже не смотря на всё, что Сиэль видел у себя в голове, он всё равно сумел пробить сотню измерений и реальностей, выкрикнув его истинное имя.       Себастьян, сжав зубы, резко прижался губами ко лбу Сиэля в сухом, холодном поцелуе и крепко зажмурил глаза. Его выступившие у век слёзы смешивались со снегом, который попадался на пути из-за разыгравшейся непогоды. Межпространственная брешь в Бааторе не могла не повлиять на остальные миры, в том числе и на Землю, поэтому Британия претерпевала аномально-низкую температуру — семь по Фаренгейту⁶. Себастьян надеялся, что защиты из его плаща будет достаточно, чтобы тот не замёрз, а о себе он не думал.       Приземлившись напротив лавки Гробовщика, Себастьян с абсолютной уверенностью прошёл вглубь неприветливого на первый взгляд заведения, так как оно было единственным местом, где можно было чувствовать себя в относительной безопасности.       — Тартар не смертелен для нас, он уничтожает лишь нашу память, сознание и оболочку. В его границах нет материального и нематериального. Существуют лишь альфа и омега — основополагающая энергия, воплощающая в себе единство начала и конца. Внутри Тартара всё живое принимает свою первородную энергетическую форму и служит так называемым «буфером» материи на случай нового Большого Взрыва, — раздался голос Мефистофеля, однако даже это не вырвало Себастьяна из прострации, и он бесшумно закрыл за собой дверь. — Он в теории может вернуться, но вновь станет первородной силой, жаждущей лишь одних разрушений. Его невозможно будет подчинить. Он, следуя инстинктам, пойдёт за Левиафаном так же, как когда-то за Ваалом — наиболее могущественным лицом.       — Сколько у нас есть времени? — напряжённо спросил Небирос.       — До ритуала привязки. Судьба Сиэля Фантомхайва уже решена, — спокойно продолжил Аббадон, облокотившись о недосколоченный гроб — они разговаривали в просторном складе-хранилище, находившимся рядом с мастерской, — Раум, почувствовав энергию ритуальной печати, доложил нам, что Клод добился согласия, разорвав связь между Сиэлем и Сердцем. Андрас же автоматически аннулировал свою, ибо его нахождение в Тартаре разорвало все нити с материальным миром. Сердце будет объединено, когда Левиафан привяжет его к себе и проведёт ритуал воссоединения.       — Зепар не позволит провести его в сию же минуту, — ответила Ханна, — он сделает всё, чтобы участвовать в процессе. Но для этого им обоим необходим штаб, предположительно, это будет Равнина Бесконечных Порталов, куда они поведут новособранные с Баатора войска. А их… более ста легионов. Мы можем набрать больше бойцов?       — Больше нет, — Аббадон отрицательно покачал головой. — В нашем случае главную роль играют преданные своим местам высокопоставленные лица, которые действительно сильны и которым есть что терять. Мы собрали всех, кого могли. Даже некоторых с Нессуса и Флегетоса. А потеря Андраса, третьего по силе на нашем Кругу — катастрофа.       Себастьян застыл в дверном проёме. С его распахнутых крыльев закапала кровь, оттаивающая благодаря теплу лавки. Упавшие на пол крупные капли он растёр сапогом и, чувствуя в руках до невозможности слабое тело Сиэля, бесцеремонно прервал обсуждение:       — Гробовщик, ты мне нужен. Сейчас.       — Надо же, какими судьбами? — спросил тот, вдруг показавшись из тени. В отличие от остальных демонов, которые смотрели на Себастьяна в гробовом оцепенении, он выглядел крайне спокойным и даже заскучавшим.       — Детали позднее.       — Ну что же, — усмехнулся Гробовщик, бросив на Себастьяна таинственный взгляд через плечо, — тогда милости прошу в мою мастерскую.       Себастьян на пороге не задерживался. Как только проход в мастерскую открылся, он со свистом пролетел туда мимо присутствующих, напоследок обрызгав их всем многообразием и обилием грязи, которая успела скопиться на его крыльях за десяток последних бедствий. Гробовщик прошёл следом за Себастьяном — тот продолжал держать Сиэля на руках — и дверь за ними захлопнулась, а по её косяку мгновенно засветились руны.       Торопливо положив Сиэля на стол, сильно напоминающий операционный, Себастьян осмотрел его беглым взглядом, быстро нащупал пульс и резко развернулся обратно к Гробовщику. Тот, продолжая стоять у двери со скрещенными на груди руками, улыбался.       — Спальня у меня на втором этаже, с весьма комфортабельной постелью. Лучше перенеси его туда, ибо вид у него неважный, — он указал на Сиэля длинным чёрным ногтем.       — Вылечи его, — требовательно начал Себастьян. Гробовщик безучастно изогнул бровь, и тот, сглотнув слюну, добавил: — прошу. Ты прекрасный медик, а моя магия в твоём бюро бессильна.       Дёрнув уголком губы, Гробовщик подошёл к столу и склонился над Сиэлем, оценивая его состояние так, будто сканируя взглядом насквозь.       — У него многочисленные увечья, сломано несколько рёбер, повреждена челюсть и обморожение. Возможно также черепно-мозговая травма. Даже с учётом моих стараний, ему потребуется время на реабилитацию, а, так как сейчас война, советую тебе оставить эту затею. Вы оба уже обречены. К тому же, ты не в состоянии дать мне ещё что-либо взамен, а я не работаю бесплатно, — Гробовщик равнодушно отмахнулся.       Себастьян, словно взорвавшись, прижал Гробовщика к стене за плечи с такой силой, что на ней поползли ветвистые трещины; его искажённое бешенством лицо странным образом контрастировало с карим цветом глаз. Заметив это, Гробовщик любопытно прищурился, одновременно бережно отряхивая чёрную хламиду от пыли. Впрочем, к физическому давлению он оставался также безразличен.       — Кроме Сиэля меня здесь не держит ничего, даже наш с тобой договор, — рычал Себастьян, смотря ему в глаза. — Меня не пугает ни участь предсмертных мук, ни вечный мрак, который уже был мной испытан. Вся моя жизнь без Сиэля превратится в агонию. В то, чем уже стала твоя.       Он резко отпустил Гробовщика, поспешно отвернувшись к столу, чтобы снова проверить пульс Сиэля.       — Однако ты исправишь это, если поможешь мне, — тихо сказал Себастьян. Понимая, что сдерживаться больше не может, он прижался щекой к животу Сиэля, с силой зажмурив глаза. — Пожалуйста, — добавил он ещё тише.       — Ты удивительное существо, Себастьян Михаэлис, — загадочно проронил Гробовщик.       Себастьян к этому времени практически сидел, на достаточно замусоренном полу, держа глаза закрытыми и прижимаясь ухом к телу Сиэля, так как единственным, что хоть немного помогало ему держать себя под контролем — это стук его сердца, тихое дыхание и едва различимый скрип костей.       — Что ж, я сделаю это. Но тебе придётся оставить нас, ибо, даже с условием платы, моя работа для меня — священна, и я не собираюсь разделять её с кем-либо из живых.       Себастьян, поджав губы, заставил себя отстраниться от Сиэля и направиться к выходу, с обречённой болью осознав, что здесь — абсолютно бессилен.       Гробовщик снял с себя цилиндр, отбросив чёлку с глаз.       — И да, — добавил он, заставив Себастьян приостановить шаг, — я бы мог поднять его на ноги и вернуть тебе, даже принеси ты мне его мертвого. Внешне он бы ничем не отличался. Смог бы ты быть только с ним, но не с его душой?       Себастьян, медленно развернув к нему странно-настороженное лицо, нахмурился.       — Без души человек является ничем. Это известно каждому. А в контексте потребления его душа мне безразлична.       — Твоя позиция завораживает, — загадочно улыбнулся Гробовщик. — И ведь действительно. Вовсе не обязательно есть душу человека, чтобы получать удовольствие от взаимодействия с ней. Хоть один из демонов осознал это, впервые за тысячи лет. Ступай.       Стоило Себастьяну покинуть мастерскую, как он сразу встретился с десятком напряжённых глаз. Присутствующих было немного: Мефистофель, сидевший в кресле — на единственном комфортном месте; Ханна — что неожиданно, — опиравшаяся спиной о край письменного стола, а также Небирос с Аластором и Ипосом, чьи нечеловеческие силуэты в рассеянном свете казались бесформенными. Реакция Себастьяна была менее красноречивой. Где-то в недрах сознания он успел посчитать это до невозможности ироничным. Даже вернувшись из измерения, где чуть не застрял навечно с полным отсутствием всех ощущений, мыслей и чувств, он смотрел на них, как на без конца плодящихся насекомых — со смертельной усталостью.       — А я рассчитывал на более живую реакцию, — хмыкнул Мефистофель, закинув ногу на ногу — сидел он недалеко от письменного стола, где Гробовщик обычно вёл документацию; его тёмно-фиолетовые туфли с тонким длинным каблуком заблестели в огне свечей, которые были расставлены на гробах в ряд ради уюта. — Не мы же здесь считались умершими. Как ты сумел вернуться из Тартара?       — Сиэль призвал меня, — спокойно ответил Себастьян. — Он воззвал ко мне, произнеся моё истинное имя. Множество раз.       Снова воцарилась тишина, за исключением Аббадона, который за спиной Себастьяна оскалился, однако его ненависть глушило ошеломление.       — А в прошлый раз это удалось только Зевсу, вызволившему киклопов и гекатонхейров при войне с титанами на Олимпе в Арборее. Меньшего я от мальчишки и не ожидал, — сыронизировал Мефистофель, закурив.       — Лишь потому, что Андрас был настолько глуп, что сам вручил Сиэлю ключ от своего ошейника. Это и породило их связь, — с нажимом продолжил Аббадон, резко появившись из-за спины Себастьяна. — Сам факт того, что этот смертный смеет произносить вслух истинное имя одного из нас — неоспоримое оскорбление всех наших братьев, и Андрас обязан за это ответить.       — Однако, как видишь, это сыграло нам на руку, — ехидно хмыкнул Аластор. — Хоть я это не одобряю. При мысли о мальчишке у меня сосёт под ложечкой.       — Только попробуй прикоснуться к нему, и я сожгу тебя заживо, — убийственно зашипел Себастьян.       Аластор зло оскалился, но появившийся из тени Ипос — один из сильнейших магов Баатора, наравне с Мефистофелем — попридержал его за плечо, продемонстрировав свою неестественно-продолговатую птичью голову, как у сморщенного журавля.       — Сия диспозиция в любом случае не так важна, как факт того, что ты, Великий Маркиз, появился слишком неожиданно, — сказал он, аккуратно поправив свою хламиду песочного оттенка. — Несмотря на непогрешимый блок этой ветхой на первый взгляд лавочки, — он почтительно кивнул в сторону Гробовщика, который смог ощутить его взгляд даже за дверью мастерской и со скальпелем в руке, — я контролирую магическую активность вплоть до Евразии, и непременно бы почувствовал тебя, появись ты в нашем мире. Однако ты не только не оставил отпечатка на глади энергетического баланса, но и прошёл сюда совершенно незамеченным.       — Ты не просто прошёл незамеченным, — сузил глаза Небирос, окидывая Себастьяна очень настороженным взглядом. Его истинная форма была смесью мужчины и трёхглавого пса, и потому каждый из глаз горел, как факел, оставляя на теле Себастьяна призрачное красное сияние. — Ты не оставляешь запаха. Я — ищейка, Андрас, и с тобой мы знакомы в течение всех этих лет. Тебя я узнал бы даже среди миллиарда легионов.       — Невозможно, — ответ Себастьяна звучал неоднозначно.       — Увы, факт, — сказал Мефистофель. — Судя по всему, вылазка в Тартар не обошлась без изменений. Как там погодка, к слову?       — Мефистофель! — раздражённо посмотрел на него Аббадон; тот пожал плечами.       — Там её не существует, — продолжил Себастьян, пропустив язвительность мимо ушей. — Однако вряд ли тебе удастся это проверить лично. Тартар отторгнул бы твою сущность ещё на границе, имея свою структуру и закономерности. В сопоставлении с ними твое курево, которым ты пропитался на всех уровнях — неизъяснимая дрянь.       — Что поделать, — меланхолично отозвался Мефистофель. — Ведь мы оба… — он саркастически посмотрел на Себастьяна, — уже выбрали яд, который ведёт нас к разложению. Однако со мной это случится лишь через несколько тысяч лет, в то время как тебе осталось жить не больше недели.       — Позволь уточнить, — неожиданно спросила Ханна, которая до этого момента держалась от обсуждения достаточно отстранённо, и все мгновенно перевели на неё свои лица, однако Себастьян, в отличие от остальных, настороженно прищурился — он не успел понять, на каких основаниях она здесь присутствует. — Ты был втянут в недра Тартара, нашей колыбели, которая от всего живого оставляет лишь энергию, что автоматичности должно было привести твою сущность к состоянию распада, но, стоило человеку позвать тебя на истинном наречии, как ты мгновенно вернулся назад? Что за дешёвая шутка, — она изогнула бровь.       — Шутить — не в моих принципах.       — У тебя их больше нет, Андрас, — презрительно изогнул бровь Аббадон. — Голод не пошёл тебе на пользу. Доведя своё физическое состояние до критической отметки, ты легко попал под влияние смертного. Съев в 1350 году количество душ, сравнимое с населением всей Италии, ты отказался поглощать одну единственную?       — Избыток вкуса убивает вкус, — отрешённо заметил Себастьян.       — Он уже цитирует Шекспира! — Мефистофель возвёл руки к небу. — Клянусь на «Молоте ведьм», мне нужны сигареты покрепче.       — Твой запах давно начал пропадать. Я это заметил ещё во время судового процесса, — Небирос сощурился.       — В отличие от твоей магии, — продолжил Ипос. — Что, к слову, вступает в совершенное противоречие со всеми возможными последствиями, которые бывают от… — он задумчиво посмотрел на Ханну. Та медленно и серьёзно кивнула. Все обратили на Себастьяна крайне странные взгляды, и тот напрягся. — До нас дошли слухи, Великий Маркиз, что ты проклят. Между тобой и Великим Герцогом Зепаром был заключён кровный договор, который ты расторг. Это так?       Себастьян только моргнул.       — Да.       — Причина? — прозвучал ледяной вопрос Аббадона.       — Посчитал нужным, — равнодушно ответил Себастьян. — Если бы я не сделал этого, мы бы все оказались мертвы, и война была бы проиграна, даже не начавшись. Оставь я договор в силе, это не дало бы ничего, кроме ещё больших разрушений. В отличие от меня, Фаустус не имеет даже малейшего чувства самоуважения, он непременно бы разыграл ситуацию в свою пользу. Я действовал по обстоятельствам, где мы все находились в критической опасности, остальное меня не волнует. Я знал, что, по крайней мере, до кульминационного этапа войны дожить мне удастся.       — Иными словами, Солнце и Луна в Козероге, Марс в Стрельце, Уран в Скорпионе, Хирон поимел Деву, а у Плутона с Близнецами групповой секс⁷, — устало закатил глаза Мефистофель, затеребив в руках браслет с космическими телами солнечной системы, — умоляю, единственной причиной был Сиэль. Слушать попытки твоих оправданий уморительно.       — Напомни, что именно грозит в случае расторжения договора? — нахмурился Аластор.       Словно ожидая данного вопроса, Мефистофель усмехнулся, решив раскурить новую сигару.       — Придётся обойтись без визуального сопровождения, — он вздохнул, ревниво отмечая про себя действительное совершенство здешнего блока — Гробовщик никогда не был прост.       — Достаточно представить себе нашу расу в форме своей первозданной материи, где мы выступаем в роли так называемых энергетических воронок — чёрных дыр — с бесконечным механизмом потреблять энергию, обращающуюся внутри нас в ничто. Механизм «воронки» в любом из демонов работает бесперебойно, потому даже голод не бывает главной причиной смерти, он лишь доставляет нам невыносимую боль. Мы сами являемся этой воронкой. Ей нет конца. Поэтому мы бессмертны, — Мефистофель выдохнул дым, принявший форму горизонтальной восьмёрки. — В случае же расторжения договора, магический урон необратим. Когда механизм замедляется, то и существование воронки прекращается. И тогда вся наша сущность, живущая за этот счёт, гаснет.       — Ты не должен был вернуться, Андрас, — серьёзно посмотрел на него Ипос. — Ты просто не должен был вернуться. Это невозможно. Существо, находящееся на стадии умирания из-за расторжения договора, не имеет такую магическую мощь.       Все снова перевели на Себастьяна свои взгляды, но на этот раз — расширившиеся.       — Андрас, — настороженно произнёс Аббадон. — А перед нами — точно ты?       — Что ты хочешь этим сказать?       — Что ты существуешь вопреки законам миропорядка.       Их разговор прервался. Гробовщик, выйдя из мастерской, вынес на руках Сиэля, завернутого в чёрный плащ. Себастьян, вздрогнув, в момент оказался рядом, перехватывая его. Несмотря на всё напряжение, испытываемое при диалоге, держал он Сиэля, как свечу из мягкого воска, зная, что она может в любой момент растаять. Прикосновения к его волосам, абсолютно потерявшийся взгляд и облегчённое выражение лица красноречиво показывали всем присутствующим, что именно он чувствовал: нежность и печаль.       — Как он? — спросил Себастьян у Гробовщика, продолжая внимательно осматривать Сиэля.       — Жив. Я провожу вас наверх.       Они направились в спальню второго этажа, удалившись на лестницу, и Аластор засвистел.       — Он чокнутый. Нет, он всегда был немного тронутым, — он красноречиво показал на шрам на своём роге, оставленный Себастьяном из ярости во время судового процесса в 1351 году, — но сейчас — полный сдвиг по фазе.       — Он не чокнутый, он больной, — посмотрел на него Аббадон, выглядя усталым; он с трудом переваривал любой намёк на помешательство Себастьяна. — Во всех смыслах. Я уже даже не знаю, как к этому относиться. Это настолько противоречит всем законам природы, что мой гнев растворяется в тленности бытия.       — Забавно, — Мефистофель дёрнул сигарой, — вопреки всем последствиям, должным возникать при подобном уровне урона, Андрас жив и продолжает жить. Стало быть, он слишком сильно цепляется за Сиэля, если в нём по-прежнему так много сил. Возможно, догадка Аббадона имеет смысл.       — Я не уверен в ней, — дёрнул тот плечом. — Но Андрас уже действительно не тот, за кого мы его принимаем. Я не чувствую в нём дух демона. Я вообще никого в нём не чувствую.       — В рамках войны даже эта ситуация имеет маловажный масштаб, — Небирос поднялся, скрестив руки на груди. — Вопрос только, протянет ли Андрас до её окончания? Мы выступаем послезавтра на рассвете.       — Должен, — ответил Мефистофель. — Но вряд ли дольше.       — Достаточно. В конце концов, это единственное, ради чего он нужен.

***

      В зданиях того типа, где было расположено похоронное бюро, был определённый стандарт, предусматривающий, чтобы рабочая зона находилась на первом этаже, а жилая — на втором. Чердак и подвал использовались по усмотрению владельца. Гробовщик открыл дверь, пропустив Себастьяна, и тот осмотрелся.       Это было достаточно скромное, но приемлемое помещение. Оно было гораздо более минималистичным, чем спальня особняка Фантомхайв или, тем более, его собственная в ныне разрушенном замке. Кровать была самой обычной деревянной, прочая мебель выглядела чересчур ветхой, по разным углам валялись тряпки и прочий хлам, а со стены отклеился приличный лоскут зелёных обоев в маленькую охровую крапинку. Однако Себастьян всё равно с бесконечной благодарностью осмотрел каждый угол комнаты — длилось это не дольше секунды, так как он торопился.       — Одеяло в нижнем ящике, но не гарантирую, что его не проела моль, — Гробовщик указал ногтём в сторону такого же ветхого, как и вся комната, комода. — Мальчишка будет спать долго. Не мой его и не слишком трогай, я затянул на нём закрепляющий корсет, который поддержит его рёбра в нужной форме. Душ можешь принять в соседней комнате.       — Твоя благосклонность неожиданна, — Себастьян, бросив на него подозрительный взгляд, быстро положил Сиэля на кровать. — Что послужило причиной?       — Частично интерес, частично — Ти Спирс, — сдержанно усмехнулся Гробовщик. — Очередной договор, очередная плата, очередные гости. Демоны ненамного отличаются от мертвецов — и от тех, и от других пахнет горечью того, что ушло безвозвратно. У Департамента не нашлось подходящего штаба. Я пытался уверить их в абсурдности и невозможности проведения подобного мероприятия на моей территории, всячески намекал, и прямо, и косвенно, насколько все это обременительно — эффекта это не оказало. Мне оставили только один выбор: или приютить здесь всю вашу ораву, или лишиться своей Косы.       — Я понял, благодарю, — Себастьян намекал ему уйти.       — Михаэлис, — Гробовщик окинул его задумчивым взглядом. — Ты жив ровно настолько, насколько я мертв. Попади ты ко мне на операционный стол, и даже я был бы бессилен. Смерть для нас обоих — невинное дитя, с той разницей, что для меня она — моё закономерное продолжение; для тебя же — это ты сам, так же, как каждый из людей в глубине памяти таит своё детство, что отпускает их на время в этот мир для свершений, но после, в решительный момент, оно заберет обратно.       Себастьян напрягся, слегка повернув лицо в его сторону, и тот развернулся, дотронувшись до обоев кончиком длинного чёрного ногтя.       — Будь осторожен.       Его хламида скрылась за закрывшейся дверью.       Присев на край кровати, Себастьян откинул голову назад, будто бы с наслаждением подставляя ее теплу солнечных лучей. В полумраке пыльной мрачной коморки, расслабленные мышцы лица стерли с него всякое выражение. Нижние веки цепким напряжением придавали взгляду в потолок отчаянную сосредоточенность.       Он понимал, он уже ощущал на себе дуновение во много крат холоднее того, что испытал в Тартаре — дыхание грядущего исчезновения. Своё истинное и бесповоротное уничтожение он уже носил в себе, не больше и не меньше, чем то чувство, что питал к Сиэлю. Их родство не могло позволить как отрицать, так и страшиться его.

Самое ужасное и непоправимое уже случилось. В первый миг его взгляда на ворвавшегося в особняк, промокшего под ливнем мальчика.

      Он снова развернулся к Сиэлю, принявшись рассматривать его.       Помимо полученных травм, Сиэль сильно похудел. Стресс, пытки, усиленные тренировки, нестабильный рацион и абсолютная невозможность достать еду самостоятельно, так как в Бааторе не было ничего, что могло бы сгодиться на пропитание смертному. Даже имея возможность попросить Себастьяна наколдовать еды, он иногда просто стеснялся это делать, видя, каким тот был смертельно уставшим. Находясь в мире, где на него смотрели, как на мусор низшего порядка из-за происхождения, напоминать о своих человеческих слабостях лишний раз не было желания. А иногда он просто забывал есть.       В конечном итоге, живот, который и без того отсутствовал, почти превратился в натянутую на кости кожу, и если бы не тренировки, которые помогли Сиэлю наработать кое-какую мускулатуру, то его вид был бы совсем кошмарным. Щеки уже пропали, превратившись в жуткого вида впадины.       Себастьян прислонил голову к его груди и затих, стараясь унять боль, словно ему на оголённое сердце упало несколько капель спирта. Был только его мальчик, лёгкое покачивание штор из окна, изредка пропускающих сквозь себя солнечный свет, а также его собственные руки; оглаживая Сиэля, он не применял давления, касаясь его кожи самыми подушечками пальцев, однако этого было достаточно, чтобы ощутить нараставшую в себе бурю.       Цокот копыт снаружи улицы по замёрзшей мостовой показался Себастьяну неожиданно громким. Он с неудовлетворением вынырнул из своего транса и, вздохнув, направился в небольшую ванную комнату, которая находилась практически в шаговой доступности. В тазу он замочил костюм Сиэля — Клод содрал его без ограничений, так как магия Себастьяна не действовала, стоило ему временно исчезнуть из мира, — из-за магического блока в бюро всё приходилось делать ручным трудом, и, быстро раздевшись, встал под душ.       Мылся он в армейском темпе, меньше минуты, стараясь как можно быстрее избавиться от грязи, крови, гноя и пепла. Холодная вода — а другой не было — способствовала этому, так как ощущалась ледяной до судорог. Вернувшись нагим, он протёр Сиэля влажным полотенцем и переодел в свежую одежду, которую нашёл в комоде. Достаточно простую и просторную, чтобы в ней было комфортно спать.       На первом этаже были слышны звуки бурных обсуждений, иногда сопровождаемых возгласами неопределённого характера. Себастьян не сомневался, что сейчас речь шла именно об их с Сиэлем внезапном возвращении, но ему было на это наплевать. Достав одеяло, он забрался к Сиэлю и укрыл их обоих.       Кровать, конечно, была узкая: ему пришлось сильно повозиться, складывая за спиной свои кровоточащие крылья так, чтобы они не только вместились, но и не запачкали простыни. Впрочем, даже это было мелочью — он всё равно бы прижимал Сиэля к себе максимально тесно, из-за чего половина двуспальной кровати классического размера в любом случае была бы неиспользованной.       Обняв его руками, Себастьян сплёлся с ним ногами и закрыл глаза, сконцентрировавшись только на ощущении Сиэля рядом и мягкости постели. Она была скромной, старой, маленькой и шумно скрипела. Они с Сиэлем едва помещались на ней, но Себастьяну казалось, что он ещё не спал с наибольшим комфортом.       Примерно через три часа он проснулся от тихого стука в дверь. Поскребя ногтями по стене, Себастьян дал понять, что не спит, и стук прекратился, наполнившись ожиданием.       Себастьян с тоской посмотрел на Сиэля, видя его измученное, но спокойное лицо. Тот так и не проснулся, и, прислушавшись к размеренному стуку его сердца, Себастьян убедился, что это будет длиться ещё долго. Вздохнув, он решительно поднялся с постели, с огорчением заметив про себя, что его собственное физическое состояние было просто ужасным.       — Ваше Сиятельство.       За дверью стоял Раум, встретив его поклоном. Себастьян был искренне удивлён и в каком-то смысле даже рад его видеть, учитывая, что тот был единственным, кто действительно относился к ним с Сиэлем неравнодушно. Не считая, возможно, Гробовщика.       Хотя в какой-то степени он был зол, что Раум позволил Клоду украсть Сиэля, пусть и понимая, что у того просто не было сил воспрепятствовать этому. Но предпочёл это не озвучивать.       — Где ты был? — спросил Себастьян, продолжая стоять на пороге спальни. — Сиэль чуть не погиб. Отчасти в этом виноват ты.       Глаза Раума едва заметно дрогнули — так он продемонстрировал максимальный уровень своей эмоциональности.       — Я делал всё, что в моих силах, Ваше Сиятельство. Я преследовал Великого Герцога Зепара и докладывал вашим коллегам об обстановке. Он ранил меня своим мечом, когда я пытался не позволить ему открыть портал, — Раум немного приподнял свою накидку до пола, продемонстрировав глубокую кровоточащую рану на бедре, и достал автомат и диадему Сиэля; Себастьян принял вещи в руки с дрогнувшим сердцем. — Он воспользовался вашим отсутствием, Ваше Сиятельство, что сильно ослабило магию заколдованных вами предметов защиты, и снял диадему с господина Сиэля почти без препятствий. Бааторская сталь тяжело воздействует на меня, один я бы ни за что не справился, но я надеялся на помощь остальных.       — Кто именно знал, что Сиэля похитили? — неожиданно мрачно спросил Себастьян. Он знал, какой получит ответ, но всё равно надеялся на обратное.       — Все, Ваше Сиятельство, — ответил Раум. — Все, до единого. Но Гробовщик рассказал о необходимости объединить Сердце перед его уничтожением, стоило им переместиться на Землю во время катастрофы, и, так как последняя возможность завладеть двумя его частями была пресечена ещё при операции в Альберт-холле, все посчитали, что так даже на руку. Единственным, что могло спасти господина Сиэля — попытка осады Кричащего леса, но и эта предложенная мною стратегия была отвергнута Великим Герцогом Абигором за бессмысленностью. Получив отказ, я вернулся сюда.       — Фаустус получил согласие?       — Он подверг его ментальным пыткам, и господин Сиэль сдался. Хотя до последнего момента держался, зная, что будет в любом случае убит. Думаю, вы едва успели, Ваше Сиятельство.       Себастьян чувствовал себя так, будто ему только что плюнули в лицо концентрированной жёлто-зелёной мокротой. Нет, он прекрасно понимал, по какой причине никто не стал спасать Сиэля — хотя и это доставляло ему невыносимую боль очередным подтверждением, что никто, абсолютно никто, кроме него, не будет защищать его мальчика до последнего; полностью преданный ему Раум также был не всесилен — но факт умалчивания информации, колоссально важной, оставался недопустимым.       — Ты сейчас способен поддерживать защиту? — он положил автомат с диадемой на комод.       — Магически — да, Ваше Сиятельство. Всё, что прикажете.       — Тогда защищай его. Если кто пальцем посмеет его тронуть — сдохни, но защити. Теперь жизнь Сиэля для тебя имеет первостепенное значение.       Резко развернувшись в сторону лестницы, Себастьян направился на первый этаж. Внутри него всё клокотало.       Остальные сидели практически с теми же лицами, о чём-то говоря между собой. Однако, увидев Себастьяна, напряглись, и их разговоры стихли. Разве что Гробовщик всё это время держался от всех достаточно отстранённо, словно его совершенно не волновало, что почти все высокопоставленные представители Восьмого Круга, рассевшись на его гробах, занималась планированием военной стратегии. В той точке на извилистом и изнурительно бесконечном жизненном пути, до которой ему довелось просуществовать, ему стало безразлично почти всё.       — Кто пришёл, — хмыкнул Аластор.       — Разве я не заслуживаю быть в курсе происходящих дел? — Себастьян сощурился, склонив голову к плечу. Мефистофель поджал губы — это выглядело не слишком сочувствующе, скорее, неловко — и посмотрел на Аббадона.       — Не пойми нас неправильно, но с твоим волшебным возвращением из Тартара нашему терпению пришёл конец, — ответил тот. — Мы не вправе принимать решения, это останется за судом, однако, посовещавшись, все единогласно пришли к мнению, что тебе больше нельзя доверять. Ты будешь владеть сугубо той информацией, которая тебя касается.       — И то, что Зепар получил от Сиэля согласие — меня тоже не касается? — колко спросил Себастьян.       — Увы, — пожал плечами Мефистофель. — Теперь это не твоя забота. Если хочешь спасти его, то выиграть войну в твоих же интересах — это поможет тебе выжить. В нынешней обстановке он почти что мертвец. Поэтому, зная, что у нас и так есть превосходный рычаг давления на тебя, мы не станем содействовать. Максимум — в интересах правительства. И, невзирая на моё безграничное любопытство к вашим персонам, — он улыбнулся, заметив, как скривился Аббадон, — это не избавит меня от преданности своим целям, не противоречащим благополучию Баатора. Твоё влияние пагубно.       — Но твои военные достижения нельзя забыть, — продолжил Небирос. — Поэтому мы позволяем тебе быть здесь в качестве бешеного пса и таскать с собой свою игрушку. Всем присутствующим давно очевидно, что твои интересы перестали быть на благо Баатора. Для нас ты — всего лишь оружие.       — Я согласен со всеми требованиями, — неожиданно спокойно ответил Себастьян, и Мефистофель слегка усмехнулся, почувствовав отчётливый запах лжи. — Какая часть плана может быть известна мне?       Небирос украдкой переглянулся с Аббадоном — тот кивнул — и пригласил Себастьяна подойти к одному из гробов, вокруг которого все сидели. За исключением Ханны, её держали в стороне. Подойдя к гробу, Себастьян увидел огромную детализированную карту Баатора со схематичными набросками остальных измерений. Карта была свежей, учитывала новообразованный из-за катастрофы ландшафт и размещённые войска.       — В данный момент Его Превосходительство Ваал сражается с Левиафаном самостоятельно, используя легионы, которые ещё не успели перейти на сторону противника. У Левиафана большая часть подданных состоит из танар’ри, демонов Бездны, которые превосходят наших количеством. Они не действуют по плану, они — чистое воплощение хаоса и инстинкта, что является одновременно и их слабостью, и силой.       — Почему не нападаем сейчас? — прищурился Себастьян.       — Наша группа, а также группы Нессуса и Флегетоса, размещённые в других штаб-квартирах, являются частью подразделения элитных войск, и вес нашей магии в сотни тысяч раз превосходит вес среднестатистического бойца, — ответил Аббадон. — Мы ждём до послезавтра, если Абигор не отправит нам сигнал в случае успеха операции, то выступаем. К тому времени основная масса третьесортных бесов как раз передохнет. Что именно делать с тобой, мы, разумеется, спорили… но, с учётом твоей непредсказуемости, тебе необходим контроль. Ты на нашем поводке, — он зло сощурился; тот не отреагировал на его колкость практически никак, кроме стиснувшихся за сжатыми губами зубов, что демонстрировала его напряжённая челюсть. — И мы убьём тебя, любой ценой, даже из принципа, если ты сделаешь что-то, что будет нам неугодно.       — Что маловероятно, — ответил Себастьян. — Я о вашем желании убить меня.       — Что такое ты сделал с Фаустусом, из-за чего он в бессознательном состоянии? — с интересом спросила Ханна с удобного кресла, где до этого момента сидел Мефистофель, решивший, как истинный джентльмен, уступить его даме. — Пока тебя не было, я отслеживала его состояние через брата, который никогда не мог препятствовать моему проникновению в его разум. Благо, здешний блок не ликвидирует возможность такого взаимодействия.       — Он сделал? — скривился Аластор, брезгливо посмотрев на Себастьяна. — Быть не может.       — Он сжёг всё, — холодно ответила Ханна. — Сжёг до основания. Сжёг все войска, включая тело моего брата, Ананнеля — сейчас он бесплотен, я могу чувствовать и видеть сквозь его сознание чётче, чем раньше. Сжёг самого Фаустуса, точнее, большую часть его тела. И сделал с ним нечто такое, что порождает в нём чудовищные видения, от которых он не в силах избавиться, так как регенерировать клетки памяти — сложнее всего.       Все поражённо повернулись к Себастьяну, не скрывая восхищения — подобное выражение было даже у Аластора, — но тот скривился, почувствовав омерзение от резко переменившейся природы их эмоций. Мнение баатезу — одна из самых переменчивых вещей в мире.       — Не беспокойте меня без необходимости, — он развернулся в сторону лестницы. — Я нужен Сиэлю.       — Говоришь, сжёг до основания? — переспросил Ипос, когда Себастьян скрылся из видимости.       — Абсолютно, — твёрдо повторила Ханна. — Дотла. Там не осталось ничего. Лес почти полностью выгорел. И… вокруг него струилось белое пламя.       Мефистофель сдвинул брови, поднеся сигарету к губам.       — Белое пламя у демона. Пламя, символизирующее возрождение жизни. Чрезмерно противоречивая способность для того, кто в шаге от полной аннигиляции вследствие деструктивного для демонической сущности поведения. Он в буквальном смысле размывает грань между Жизнью и Смертью. Прекрасный образец даже для самого сумасшедшего эксперимента, — он исподтишка посмотрел на Гробовщика. — Впрочем, демоны всегда находились за гранью этих понятий. Мы — бушующий клубок всех форм энергии, что может оказывать влияние на любой из известных нам миров.       — И всё же, — Аббадон подозрительно сощурился. — Каким образом он смог выстоять против такого количества баатезу порядка выше среднего? Зепар не задействует бесов. Вооружённая им группа невелика, но в ней участвуют демоны с непосредственными навыками. В прошлый раз, в его логове, мы втроём едва выдержали их натиск.       — Заговор? — нахмурился Небирос.       — Сомнительно, — покачал головой Мефистофель. — Битва в Кричащем лесу была вопреки всем интересам Зепара, пусть Андрас и опоздал. Это был акт исключительного героизма, на который не пошёл бы ни один из нас. Его мотивы направлены исключительно на мальчишку.       Участники дискуссии синхронно погрузились в молчание, сопоставляя достаточно разрозненные, на первый взгляд, факты.       — А что если это действительно некая новая, открывшаяся в нём сила? — сощурился Ипос, огладив шероховатую гусиную кожу рук. — Все помнят пламя, которое возникло во время устраиваемого Его Превосходительством пиршества.       — Как же его забыть, — раздражённо нахмурился Аластор, коснувшись уже зажившего носа.       — Сила вопреки умиранию? — резко спросил Аббадон. — Это нелогично по всем мыслимым и немыслимым понятиям.       — Похоже на то, — ответил Ипос. — В любом случае, даже если мы теряем Великого Маркиза, его магия не подвластна никому из нас. Возможно, даже ему самому.       — В лучшем случае, — хмыкнула Ханна, вспомнив устроенное Себастьяном зрелище и проигнорировав острые взгляды в свою сторону. — А может быть так, что эта колоссальная сила подчиняется его контролю. И тогда никто из нас не в безопасности.       — Если он к тому времени не сдохнет, — сказал Аластор.       — Если сдохнет, — поправила его Ханна. — Я ведь не просто так хотела поговорить именно с ними обоими — Клод их опасается. Магия Себастьяна совершенно не та, что раньше.       — Помни, что даже если ты избежала платы за убийство Транси, то тебе за это придётся отвечать перед судом, — невзначай заметил Мефистофель.       — Мы убьём его самостоятельно, любой ценой, — помрачнел Аббадон. — Его присутствие в Бааторе — гарантия общей нестабильности.       — Гораздо более важна причина его магии, — сказал Ипос. — Это то, что существует вне законов бытия.       — И если это не последняя ступень скрытой в нём силы, то он составит конкуренцию даже Его Превосходительству, — словно невзначай заметил Мефистофель, демонстративно игнорируя вспыхнувшие огнём глаза Аббадона. — Престол — мечта каждого демона. Он стремился к этому ещё с истоков своего зарождения, как демон раздора. Сиэлю места в его мире не найдётся.       — Однако человек способен невероятно сильно цепляться за существование, зная о приближении конца, — тихо произнёс Гробовщик. — На грани смерти жизнь чувствуется особенно остро.

***

      Тяжесть век, которую ощущал Сиэль, если и могла быть оправдана, то разве что ошибочным предположением о параличе лицевых мышц; единым волевым усилием он разлепил их, слегка щурясь от ударившего в глаза тусклого света. В ушах звенело. Голова болела настолько сильно, словно её били молотом изнутри. Сиэль просыпался сугубо на автоматизме, не реагируя ни на стоявший запах тёплого овощного бульона, ни на цокот копыт по мостовой за окном. Однако когда спустя минуту он адаптировался, а комната из расплывчатой стала серо-зелёной, он увидел у стены высокую тёмную фигуру.       Себастьян, скрестив руки на груди, смотрел на него горьким, но глубоко-восхищённым взглядом. Он был одет в свой же обтягивающий чёрный костюм и прислонялся спиной к гардине. Его крылья, поблёскивая в рассеянном свете солнца, пахли дымом, как от костра.       — Доброе утро.       — Доброе. Голова раскалывается, — на автоматизме ответил Сиэль своей дежурной интонацией. В отличие от организма, его разум всё ещё спал.       Он, сильно зажмурившись, попытался привстать. Вместе с тяжестью в теле, возникла масса других ощущений. По мере пробуждения давали о себе знать головокружение — сказались многочисленные удары по голове, — давление в глазах, словно буквально изнутри их пытались выдавить; сильно ныла грудь, а ребра и живот нестерпимо болели. Сиэль не знал, какие чувства им руководили, но он заставил себя присесть, опершись на локти. Себастьян, сорвавшись с места, помчался поддерживать его, однако Сиэль не смог ответить ничего. Странно поёжившись, он подтянул к лицу край одеяла.       Себастьян прикусил губу, нервно взъерошив волосы. Сиэль выглядел настолько бледным и напуганным, что было не ясно, какую выбрать стратегию поведения, и в итоге он просто подошёл к прикроватной тумбе, где стоял поднос с едой.       — Я приготовил овощной бульон и молочное ризотто по рецепту твоей матери, — рассеянно начал Себастьян, пододвинув к Сиэлю тумбу с подносом; ему было действительно трудно начать разговор. — Ты пережил тяжелую операцию, Гробовщику пришлось удалить тебе селезёнку и я…       Себастьян продолжал говорить, периодически поправляя спадавшие на лоб волосы, и Сиэль наконец-то начал понимать.       Он поздоровался с Себастьяном, сейчас, буквально секундами назад. С Себастьяном, который либо — в сто процентной уверенности — должен быть мёртв, либо должен быть иллюзией его подчинённого Фаустусу сознания.       При мысли о Фаустусе у Сиэля внутри всё стало каменным. Именно после контакта с ним он видел, видел… Это воспринималось абсолютной реальностью из-за чёткой осязаемости каждого действия. А из-за сниженной почти до минимума возможности оказать сопротивление, Сиэль мог с твёрдостью сказать, что тогда пережил своё личное инферно. Он даже не помнил, как это прекратилось. Он помнил только боль внутри себя, в груди, как будто его прожигали насквозь огненной наковальней, помнил подступающую к глотке тошноту из живота, стоящий запах ледяной гнили, а также редкие отрывки происходящего, выжженные в мозгу, как нанесённые плетью шрамы.       Себастьян тоже был среди этих отрывков, однако у Сиэля даже язык не поворачивался называть его так в те моменты. Проекция, созданная Фаустусом, была искажена до исключительных масштабов, оставив от настоящего Себастьяна лишь подобие — сухую оболочку лица и сатиристическую улыбку. Последнюю Сиэль помнил особенно хорошо. Именно ей Себастьян улыбнулся, предложив ему самую первую, приготовленную ещё в Михаэлис-Мэноре, чашку чая.       И то, как Фаустус применил против него эту часть его воспоминаний, было не сравнить ни с чем.       Но…       — Я думал покормить тебя, но, полагаю, ты предпочтёшь поесть сам, — Себастьян, продолжая сильно волноваться, заправил Сиэлю за воротник рубашки большую салфетку с золотой окантовкой. Сиэль, подняв на него настороженный взгляд, почти не слушал, что он говорит, но сканировал любое его движение, будь то шевеление пальцев по подносу с едой или мимолётное дёрганье бровей. — Вот. Держи. Кухня здесь не самая удобная, но я очень старался.       Сиэль осторожно взял в руку миску с бульоном. Она была глубокой, предполагая, что из неё можно было пить — ложку Сиэль бы в любом случае не удержал — и попробовал. Жидкость обожгла рот, хотя была немногим выше комнатной температуры. С каждым глотком его сердце сжималось сильнее, концентрируя чувства, как распростёртую под палящим солнцем горсть изюма. Этот почерк.       Только Себастьян всегда немного пересаливал еду. Только Себастьян всегда забывал размалывать перец, не видя в этом необходимости — на его собственных зубах он крошился моментально, как ком песка.       — Постарайся пить не так быстро, — продолжил Себастьян, так как Сиэль с каждым разом начинал делать всё более быстрые и глубокие глотки, едва ли не опрокидывая на себя миску, — твой желудок ещё слаб, а вестибулярный аппарат…       Подтвердив его опасения, Сиэль резко согнулся пополам, и миска с остатками бульона выплеснулась на ковёр. Его тошнило. Схватившись за живот, он с болезненным стоном склонился над полом, но реакция Себастьяна была быстрее. Подставив к нему таз с водой, он поддержал Сиэля, не позволив упасть. Повиснув у него на руках, Сиэль рвал с широко-распахнутыми глазами. Осознание, резко взорвавшееся, словно фейерверком, прожгло каждую часть его рассудка.       Его руки. Его пальцы. Его дыхание. Его температура тела. Его кончики волос, вскользь проскользнувшие по шее. Деликатная, выверенная полузамедленность аккуратных движений напополам с вот-вот готовым прорваться наружу исступлением.       Его. Его Себастьяна.       Сиэль поднял голову, и их с Себастьяном взгляды — расфокусированный и до безумия встревоженный — пересеклись. Глаза, родные глаза, которые ничуть не изменились, слабозаметная складочка на лбу, шрамы… Сиэль, узнал Себастьяна. И разрыдался так, словно по недавно зажившему порезу полоснули лезвием. Хлынуло.       — С-Себас… — сопли текли рекой, словно прорвав его внутреннюю плотину — до этого момента, у Клода, он не мог излить из себя ничего, кроме рвоты, — Себастьян… — он захрипел, застонал, ещё сильнее заплакал, — Себастьян… Себастьян… Себастьян… Себастьян… Себастьян….       — Да, Сиэль… это я, — Себастьян с силой зажмурился, резко прижав его к груди, и начал быстро водить рукой по его спине, пытаясь хоть как-то привести в чувства. — Тише, тише… прошу, тише. Это я, я с тобой. Я здесь, Сиэль. Я с тобой.       Это было больно, но Сиэль не мог остановиться. Он изливал из себя всё накопленное, потому плакал, как младенец, захлебываясь, содрогаясь и хрипя без остановки. Давление скакало, рёбра болели от каждого всхлипа, в глазах щипало, голова раскалывалась, тошнило; а кровь только сильнее разогревала изнутри.       Их взаимное нервное напряжение застыло в воздухе как будто бы хрустальным звоном двух бокалов, один из которых был переполнен до краев, и от резкого соприкосновения с другим взорвался, расплескав свой избыток. Все звуки вокруг, кроме этого звона, гасли.       Себастьян, прижимая Сиэля всё сильнее к себе — не только потому, что не мог сдерживаться, но и потому, что тот постоянно дёргался, как в конвульсиях, — героически пытался успокоить его, шептал ему нежные фразы, обнимал, утешал, гладил… но безуспешно. В итоге они оба свалились на постель, стремясь изжить друг из друга боль от пережитых испытаний.       Изредка звучали полузадушенные и не понятно кем именно произносимые ругательства. Их обрывки заглушались многократными влажными звуками поцелуев и хлюпанья носом — недавний поток рыданий напоминал о себе. Они жались друг к другу столь сильно, сколько позволяла осторожность перед свежезалеченными увечьями Сиэля.       Больше им ничего не было нужно.       — Как думаешь, скоро это закончится? — тяжело спросил Аббадон, наблюдая за ними через приоткрытую дверь, вместе с Раумом.       Мефистофель, облокачиваясь о стену рядом, пожал плечами.       — Полагаю, — он раскуривал трубку, — со смертью одного или обоих. В любом случае, это очень интригует. Нечасто есть возможность в чистом виде, без вложений и воздействий с моей стороны, наблюдать подобную экспериментальную модель взаимодействия очередного представителя смертных с тем, кто противопоставлен ему самим миропорядком. Нам предстоит узреть, насколько далеко они зайдут в этом обоюдном самоуничтожении.