Сады Семирамиды. Том 1

- Идем, в этом доме, вероятно, ничего не было вообще, так и нечего искать в нем. Огромного роста мужчина в короткой тунике и доспехах, с сильными загорелыми руками и жилистыми ногами обрывал золотистые головки цветов, росших под окном дома Шамаш-леу. Из темного дверного проема показался второй. Он держал в руках несколько лепешек. - Бери, - предложил он товарищу, - даже теплые еще. Хотелось бы взглянуть на хозяюшку, что их приготовила. - Взгляни, - равнодушно ответил тот, запихнул лепешку в рот и, прожевав, продолжил, - вон она лежит, Сирабах прикончил ее, когда она собиралась бежать. Дожевывая лепешку, воин склонился над убитой, ногой перевернув ее на спину; при этом стрелы с хрустом переломились и конец одной из них вышел под ребрами мертвой Амти-нинлиль. В распахнутых синих глазах застыла мольба. - Зачем убили? Она прехорошенькая! Я бы сделал ее своей наложницей, - вздохнув, он отошел от нее. Вскоре оба воина скрылись, оставив пылающим маленький домик Шамаш-леу. Едва исчезли они в соседнем доме в поисках добычи, как из-за угла горящего дома осторожно выползла одетая в грязные лохмотья старуха. Та самая старуха, что принесла однажды правдивую весть об изменнике Набопаласаре. Она подползла к запыленному свертку у края дороги, взяла его на руки и приподняла край покрывала. На нее взглянули растерянные, испуганные глазенки-бусинки. - Какое счастье, малышка жива! Если бы они заметили ее, она была бы просто растоптана их грязными сандалиями. Но какое горе, что ты осталась совсем одна, крошка Шаммурамат. Но это же просто чудо, что ты не издала ни звука! О, быть может, ты немая? И малышка, словно поняв слова старухи, протяжно произнесла: - У- у – ау! Старуха улыбнулась, если можно было назвать улыбкой страшную гримасу беззубого рта. Затем она подобрала узелок, оброненный Амти-нинлиль, - и как только эти убийцы не обратили на него внимания? Вероятно, их так озадачила смерть красивой женщины, что они даже не замечали ничего вокруг. Взглянув в последний раз на мертвых родителей Шаммурамат, на их пылающий дом, на обуглившиеся головки цветов, старуха по возможности быстрее поползла прочь отсюда, к окраине. Наткнувшись по пути на павшую от стрелы козу, старуха взвыла: - О-ю! Вот что понадобилось бы мне, если бы эти звери не убили ее. Что сделало вам безобидное животное? Причитая, она подползла ближе к ней, потрогала. Животное еще не остыло, даже кровь еще сочилась из-под стрелы в боку – видно, коза бегала со стрелой по городу, пока не упала от потери крови. Старуха помяла ее недоенное вымя, надавила на сосок и чуть потянула – молоко брызнуло ей в ладонь. И тогда, не долго думая, она поднесла малышку к самому соску, так, что капля молока с него смочила ее губки. Девочка причмокнула и начала хватать ртом воздух. - Э, глупышка, бери, бери сосок, - старуха пыталась помочь ей. С трудом это удалось. Малышка отфыркивалась, вертела головкой, но вновь искала сосок, чтобы насытится. Наконец, наевшись, она выпустила его, поморгала глазками и задремала. Старуха положила ее в сторону и сама припала к остывающему соску козы. - Жаль, но это лишь на один раз, - проговорила она, подняла спящую девочку, узелок с серебром, и побрела, не оборачиваясь на оставшийся за спиной горящий город. Пройдет несколько дней, и от великой Ниневии не останется даже руин, и люди на долгие века забудут то место, где когда-то стоял этот наказанный богами город. Старуха с малышкой на руках несколько дней уже блуждала по опаленной солнцем степи. Пытаясь избежать столкновения с уходящими войсками, она держалась в стороне от дорог, и в итоге заблудилась. Ноги почти не держали ее старческое тело, совсем высохшее и почерневшее от пустынного солнца. И малышка, подвязанная к ее груди через плечо старым лоскутом, тоже, казалось, была чуть жива. Последней едой старухи была маленькая черная змейка, съеденная прямо сырой. Но девочке она не рискнула дать подобное лакомство. Для нее она оставила кусочки сухих лепешек, время от времени она доставала эти крохи, смачивала их каплями воды из небольшого бурдючка, что таскала с собой в котомке, и кормила Шаммурамат этой кашицей. Но это богатство очень скоро растаяло, со вчерашнего утра девочка ничего не ела. Ее голосок, становившийся все тише, наконец, совсем пропал. Старуха со слезами видела, как маленькие любопытные глазенки становятся мутноватыми, ничего не замечающими, дыхание ее было таким тихим, что иногда старуха останавливалась и, примкнув ухом к крохотному тельцу, прислушивалась к биению сердца. Пока оно билось. - Милая несчастная детка, - бормотала старуха, останавливаясь и поднимая голову к белому ослепляющему солнцу. – Какой недолгой была твоя жизнь! Что толку от меня, старой ведьмы, если я даже не могу накормить тебя! Неужели тебе придется погибнуть от этого солнца и голода? Какой красавицей могла бы ты быть! Но боги безжалостны к беднякам и побежденным. Одних ждет нищета, других неволя, а нас с тобой – беспристанных путников, - только смерть. Прости меня, крошка, девочка моя Шаммурамат, но лучше было бы тебе умереть под ногами халдеев в Ниневии, чем мучиться много дней, умирая от голода. Слышишь ли ты меня, девочка? Старуха долго всматривалась в бледное личико с закрытыми голубоватыми веками, потом прижалась ухом к ее груди. - Она в беспамятстве. Сердечко едва бьется. Может быть, это лучше для нее. Но тут она вдруг подняла настороженно седую голову и вся напряглась. - Схожу с ума или брежу, но я слышу, как журчит вода. Где? – она завертела головой. – Вон там, в зарослях. И действительно, невдалеке от нее изгородью стояли заросли кустарника, совсем не похожего на пустынный своей зеленью и густотой. Еще не веря самой себе, старуха со своей ношей медленно передвигалась к этому островку зелени и тени. Зеленый островок оказался гораздо большим по размерам, чем казалось издалека. Среди маленьких кривых деревцев в тени и прохладе из-под земли бил родничок. Он образовывал маленькое озерцо-лужицу размером чуть больше блюда, из которого вытекала тоненькая струйка ручейка, двумя шагами далее вновь уходящая под землю. Положив девочку на землю, старуха склонилась над бьющим из камней фонтанчиком. Вода была прохладной и чистой. - Что ж, вода не плоха, - пробормотала она и, намочив руку, брызнула водой на лицо девочке. Но малышка даже не вздрогнула. Тогда она умыла ее и попробовала влить ей воды в рот, но вода вылилась обратно. - Она умерла,- прошептала старуха. – Мы пришли к воде слишком поздно. Жгучее солнце пошло на запад, жара понемногу спадала. Ветер, влетевший в заросли, расшевелил блестящие листочки и они нежно зашептались друг с другом. Обессилевшая седая путница опустила голову на редкую мягкую траву и то ли заснула, то ли сама впала в беспамятство. «… Свет. Яркий солнечный свет, но совсем не такой, как всегда, а сквозь листву. И какое-то хлопанье рядом. Где я? Мама, со мной ли ты? Ах, нет. Мамы давно нет со мной, и я знаю, ее больше не будет никогда. Но кто это? Я знаю! Это птица. Я помню, такая была тогда, когда была мама. Она говорит со мной? О чем? Я слышу твое воркование, но я не понимаю тебя. Зачем ты кружишься надо мной? Зачем хлопаешь крыльями над моим лицом? О, с твоих крыльев летит вода, летит мне в лицо, еще, еще! Ты большая и красивая, белая птица, я знаю, ты прилетела, чтобы помочь мне. Ты садишься на землю у самого моего лица. Я так близко вижу твою головку на гибкой шее, каждое перышко. И глаза твои, черные блестящие камушки, они смотрят на меня, как смотрела мама, они добрые, любящие. И длинный розовый носик, вот он склоняется ко мне… Ты целуешь меня? Может, ты не птица? Что это? Молоко? Из клюва твоего льется молоко? Нет, не похоже. Но дай мне еще. Я хочу есть и ты знаешь это. Так дай еще…» Сквозь сон старуха почувствовала, как что-то большое и легкое опустилось на ее грудь. Над самым лицом захлопали крылья, и громкое воркование совсем разбудило ее. Старуха открыла глаза – на ее груди сидел большой белый голубь. Он будто ждал, когда она окончательно проснется, и едва она попыталась приподняться, тут же слетел и опустился у воды. - Проклятая птица, зачем ты потревожила меня, зачем отпугнула смерть, ведь она была уже во мне. Пошла прочь! Опираясь на непослушные руки, затекшие во время сна, она попыталась встать и внезапно вновь осела, пораженная. Девочка, которую она считала умершей, тихонько агукала и шевелила ручками. У самого ее лица сидел голубь. Голубка. Несколько раз подряд она наклоняла к ребенку свою маленькую головку и касалась клювом ее губ. Старуха подумала сначала, что ребенок и птица целуются, как ни нелепо это выглядело. Но, посидев некоторое время, с удивлением наблюдая за непонятным действом, старуха вдруг воскликнула: - О боги! Она ее кормит! И тут голубь, - тот, что разбудил ее, - взлетел над родничком, коснулся крыльями воды и, подлетев к девочке, остановился над нею и замахал крыльями так, что искрящиеся в лучах утреннего солнца капли обрызгали все ее обнаженное тельце. Она засмеялась и в ответ замахала ручонками и затеребила ножками, окончательно освободившись от покрывала, в которое была завернута. «О, великие боги! Это просто чудо! Птицы, глупые голуби спасли жизнь моей крошке и мне не дали уйти в мир снов. Благодарю вас, боги, за чудесное спасение. Не иначе девочку мою Шаммурамат ждет необычная судьба, а то для чего было бы спасать ее?» * * * Сколько времени пробежало с тех пор? Сколько раз уходящая луна сменялась новой, сколько раз пересыхал и вновь наполнялся живительный родник в зеленом оазисе среди пустыни? Невдалеке от ручья стояла теперь хижина из тростника, больше похожая на звериную нору, такая она была маленькая. Возле нее росло несколько плодовых деревьев, дающих густую прохладную тень. Земля вокруг была почти не утоптана, а покрыта невысокой травой. В небе над кронами деревьев кружили голуби. Из хижины выползла старуха. Причитая, поднялась она на ноги, стряхнула пыль с грязных лохмотьев и побрела к воде. Умылась, села на траву и принялась растирать ноги, что-то бормоча себе под нос. - Ваядуг, ты не спишь? – раздался сильный девичий голос из-за зарослей кустарника, и почти в тот же миг за деревьями показалась стройная фигурка. - Где ты ходишь столько времени? – проворчала старуха. – Я уже забеспокоилась, не случилось ли чего? К ручью легкой летящей поступью вышла девушка, присела возле старухи и положила у ее ног степного зайца. Бок его был окровавлен, на шкуре остался след лапы большого зверя. - Ваядуг, мы с Сиррушем поймали его на ужин. Если ты устала, я сама его приготовлю. Я справлюсь. Старуха опять заворчала, но уже не так сердито. Из-за дерева выглядывало какое-то ужасное животное. - Эй, Сирруш, иди ко мне, - подозвала его девушка, и когда животное, боязливо поглядывая на старуху, подошло и разлеглось у ее ног, она, смеясь, стала гладить его блестящую спину. Старуха Ваядуг и Сирруш, видимо, недолюбливали друг друга и в то же время побаивались. Для Сирруша старуха казалась вечно недовольной, и он избегал ее. А вот старухе действительно было чего опасаться. Зверь был ужасен: лежащим он был похож на огромную толстую змею – все тело его было покрыто переливающейся чешуей, из удлиненной змеиной головы вылезал раздвоенный язык. Но эта змея имела и четыре конечности: передние, почти лишенные чешуи, голокожие лапы, совсем как у льва, и задние чешуйчатые ноги с длинными птичьими пальцами, оканчивающимися когтями. Но старуха боялась неодобрительно отзываться об этом звере. Она никогда раньше не видела подобных. Но зато часто слышала и знала, что это животное священно. Но с молодой хозяйкой у Сирруша всегда был общий язык – он бродил за нею по пятам, терся об ее ноги, ласкаясь, как кошка, и девушка всегда находила минутку, чтобы погладить его жуткую морду. Ваядуг уползла в хижину и заснула. А девушка, вполголоса говоря что-то своему приятелю Сиррушу, с помощью маленького бронзового ножа снимала шкурку с убитого зверька. Управившись, она вымыла тушку в родничке и положила на камень. Почти рядом с хижиной было постоянное кострище, обложенное камнями в виде очага. С помощью двух камней, которые старуха всегда держала в хижине, боясь потерять, девушка развела огонь. Сирруш лежал, вытянув шею и положив голову на лапы. В его глазах, до половины прикрытых непрозрачной пленкой век, запрыгали отсветы вспыхнувшего огня. Он наблюдал, как его хозяйка насаживает на металлический прут разделанную тушку и устанавливает его на камнях над костром. Наконец, управившись, она присела в двух шагах от костра, обхватила руками колени и, опустив на них голову, задумалась. Она даже не услышала хлопанья крыльев над своей головой и поэтому вздрогнула, когда ей на плечо опустилась голубка. - О. это ты, моя Абди, - устало произнесла она, и уже вновь было вернулась к своим мыслям, но голубка заворковала, будто прося не отворачиваться. Девушка взглянула на птицу, и та потянулась к ее губам. - Ну, Абди, я уже не дитя, - засмеялась она, но все же сама привычно пригнулась и приняла из клюва голубки несколько толченых зерен. – Я достаточно взрослая, Абди, мне уже пятнадцать лет, я вполне могу прокормить себя. Но все-таки спасибо тебе, милая голубка. Сколько себя помню, ты всегда была рядом и всегда была моей кормилицей. Вечернее солнце быстро скатывалось к западным холмам. Наступающие сумерки несли с собой прохладу. Девушка, разлегшись на траве и поглаживая змеиную голову Сирруша, которую он уложил ей на грудь, смотрела на темнеющее небо в ожидании появления первых звезд. Странные мысли кружились в ее голове, заставляя то грустно вздыхать, то мечтательно улыбаться. Вся отдавшись своим грезам, она вскоре заснула. Было тихо, и только вода в родничке журчала едва слышно. Время от времени глаза дремавшего на девичьей груди Сирруша открывались, он бросал внимательный взор в темнеющую даль и, удостоверившись, что никто не потревожит сон его хозяйки, вновь прикрывал глаза непрозрачными веками. Наступала ночь.