Сады Семирамиды. Том 1

Ночь пролетела незаметно. Под рассказ Абистана девушка задремала, и теперь он разглядывал ее, лежащую на старой тростниковой циновке, положив голову на согнутую руку. Ему не спалось. Он тихо встал, стараясь не разбудить ее, сходил к родничку умыться, затем напоил лошадей и после этого разбудил Хашдайю. Старуха Ваядуг тоже выползла из своей хижины и подошла к ним. С удивлением Абистан обнаружил, что она вдруг стала совсем дряхлой, словно за одну ночь тяжелая болезнь навалилась на нее. Лицо ее пожелтело, губы посинели, а глаза слезились и щурились от света. Она раздражала Абистана и вызывала в нем отвращение и, чувствуя это, не стремилась быть приветливой. А может быть, она чуяла беду, которую этот человек мог принести ее девочке, но мысли свои все равно держала при себе. - Вам пора в путь, - прошамкала она. - Да, - ответил Хашдайя, видя, что его хозяин отвернулся от старухи. – Солнце еще не печет, лучше ехать сейчас. Абистан подошел к Шаммурамат, присел на корточки и тронул её за плечо. Она вмиг распахнула глаза и улыбнулась, увидев его. Встала, потянулась и стала расплетать косу. Принесла из хижины костяной гребешок, причесалась, сходила к ручью умыться. Абистан тем временем разбудил приятелей и велел им собираться в путь. - А что будем есть? – Либлут почесался и выжидающе посмотрел на старуху, потом на девушку, но Абистан грубо ответил: - Ничего. - Как это? Я не поеду голодным! - Либлут, есть нечего. Поэтому собирайся, есть будешь дома. - А что будут есть они? – он кивнул на хозяек. Абистан не ответил. Шаммурамат подошла к нему. - Тебе пора уезжать? Он кивнул, затем взял ее за руку и отвел в сторону. - Ты поедешь со мной? Он так надеялся, что она согласится, но она медленно покачала головой. - Я не могу. - Почему? Тебе нравится жить здесь? Как дикий зверь? Почему ты не хочешь? Поедем! У тебя будет все, что ты пожелаешь! Она грустно улыбнулась: - У меня все есть. Он закрыл глаза, сдерживаясь, чтобы не засмеяться или не завопить. Передохнув, снова посмотрел прямо в ее удивленные глазищи и сказал: - У тебя ничего нет. Даже хлеба. Даже одежды. Даже дома. - Ну и что? Я привыкла так жить. Мне ничего не надо. - Просто ты не видела, к а к должны жить люди. Я даю тебе эту возможность. Поедем, прошу! Я… я боюсь, что если не я, то кто-нибудь другой увезет тебя. И не будет уговаривать и ждать твоего согласия. Она промолчала, задумавшись над его словами. А он все пытался ее уговорить. Хашдайя окликнул его: - Господин, пора. Трое мужчин ждали его, сидя верхом на своих конях. Старуха Ваядуг, болезненно сморщившись, смотрела на него. - Иду! – и он снова посмотрел на девушку. – Ну, объясни, почему? - Я не знаю. Ваядуг… и Сирруш… и я совсем не знаю тебя… Он понял, что она боится того неизвестного будущего, которое он ей предлагает. Поэтому просто снял со своей руки золотое кольцо с камнями и надел ей на палец. - Это тебе. Может, однажды ты передумаешь. Я обязательно почувствую это и приеду за тобой. Он еще раз внимательно посмотрел на нее, словно стараясь как можно лучше запомнить, затем, не говоря более ничего, быстро развернулся и пошел к товарищам. Вскочил на коня, велел Хашдайе посадить к себе старуху, чтобы она указала путь. И вот лошади повезли своих наездников к тропе, указываемой Ваядуг, а Шаммурамат осталась одна у своей хижины, глядя им вслед. Абистан уже не мог увидеть ее глаз – огромные синие озера вдруг выплеснулись через край, и мокрые дорожки пробежали по щекам. Где-то в груди все сжалось в ком, и дыхание перехватило. Шаммурамат не знала, что с ней, она никогда еще не переживала ничего подобного. Но, глядя на удаляющиеся силуэты, вдруг отчетливо осознала, что некто очень близкий покинул ее, оставив пустоту в душе, которую уже нечем заполнить. Абистан всю дорогу молчал. Он ехал позади друзей, не слушая их разговоров, и думал о девушке. Странно было это осознавать, но он вдруг понял, что влюбился. До сих пор он смотрел на женщин равнодушно, чем вызывал у многих из них обиду, порой злобу. Кое-кто даже предполагал в нем любителя мальчиков, но доказать этого никто не мог. Конечно, у него были встречи с женщинами, но это были лишь уличные лупы* или храмовые иеродулы**, и об этих свиданиях мало кто знал. Женщины казались ему бездушными и неинтересными созданиями, нужными лишь для того, чтобы разнообразить общество. И вот он понял, что душа вдруг оттаяла, в голове мелькало воспоминание о невероятных синих глазах, о гордом профиле, о голубке на плече. Он жалел, что не настоял на своем желании увезти ее с собой. Он чувствовал ее взгляд за спиной, но не стал оборачиваться, боясь, что просто не сможет уехать от нее. И пока его конь переставлял ноги в направлении Вавилона, он все еще мысленно был рядом с Шаммурамат. Он не помнил, как обрадовались его спутники, увидев вдали городские стены и Акуцкие ворота. Как во сне проехал он за ними через Новый город, въехал по мосту в старый Вавилон. Здесь их дороги разошлись. Абистан и его раб свернули налево, в квартал Сити, а двое его спутников направо, в Шуанну. Словно после долгого похода вошел он в дом. Измученный дорогой и переживаниями, отказался от еды, прошел к себе в покои и упал на постель. В полудреме слышал он, что занавес над дверным проемом отодвинулся, и кто-то вошел. Не открывая глаз, он пробурчал: - В чем дело? Кто там еще? - Это Хашдайя, господин. Я должен сказать нечто важное. - Говори. - Я о той девушке… Абистан вмиг сел. - О Шаммурамат? Что?.. - Господин, ты всю дорогу думал о своем и не слышал слов своих друзей. Через день они собираются вернуться туда и увезти девушку. Либлут хочет, чтобы она была его наложницей. Он решил, что мой господин уже развлекся с девчонкой и забыл о ней… Он еще договаривал, Абистан же уже соскочил с постели, подхватил только что брошенный дорожный плащ и бросился к выходу. - Постой, господин! - Что еще? Хашдайя в недоумении развел руки в стороны: - Ты ничего не взял! - Мне ничего не нужно. - Ошибаешься, мой господин. Ты же не можешь привезти сюда девушку почти нагишом, с открытым лицом, на виду у всего города! - Ты прав, Хашдайя, прости мою грубость, но я совсем ничего не соображаю. Позови Луринду. Вскоре невысокая и круглая, как мячик, рабыня, получившая прозвище Луринду* именно за фигуру, выбирала из принесенной охапки одежд подходящие. Хашдайя принес лук со стрелами, помог уложить в дорожную сумку пару отобранных плащей и покрывало, и вместе с Абистаном спустился во двор к конюшне. - Я оседлаю лошадей, - говорил Абистан, вновь набрасывая упряжь на коня, - а ты раздобудь верблюда с закрытыми носилками и еще одного мула для старухи. Думаю, будет неудобно снова сажать ее с тобой. Иди, я с лошадьми буду ждать тебя у Акуцких ворот. Во дворе Абистан столкнулся с отцом. Почтенный седовласый мужчина с лицом, внушающим уважение, и в то же время некоторый страх, глядел на сына слишком недовольно, чтобы он мог спокойно пройти мимо, удовольствовавшись приветствием. - Ты не в духе, отец? – осторожно спросил он. - Ты удивляешься моему хмурому виду? Еще бы! Царь уже дважды присылал за тобой! - А в чем дело? Что-то случилось? - И ты еще спрашиваешь! Во-первых, глупый мальчишка, ты не заслуживаешь того, чтобы царь беспокоился о твоем исчезновении с охоты… - Но мы заблудились! - Не перебивай. Во-вторых, пойман скифский соглядатай*. Царь собирает людей, чтобы предотвратить очередную вылазку противника, позарившегося на нашу землю. Посему ступай немедленно во дворец! Абистан нахмурился и с минуту молчал, не зная, что ответить. - Отец, не мог бы ты сказать, что я еще не вернулся? - Царю уже известно, что ты прибыл, так как твои дружки уже поспешили к нему. - В таком случае, скажи, что я уехал опять! – воскликнул он с нетерпением и, бесцеремонно обойдя родителя, подошел к коню и вскочил в седло. - Запомни, мальчишка, - вслед ему крикнул отец, - если царский гнев падет на твою голову, я отрекусь от тебя, потому что не собираюсь, как ты, наплевать на свою репутацию и жертвовать всем только потому, что мой сын глупец и малодушный трус. - Но, не слишком? – отозвался Абистан, удерживаясь в седле вставшего на дыбы коня. – Даже отцу я не позволю унижать меня! И он, отпустив поводья, выехал со двора на улицу и пустил коня галопом. - Молокосос, - негромко произнес князь и направился в дом. У него были более важные заботы, нежели переживания по поводу репутации сына, которой тот, глупец, совершенно не дорожил. – Ничего, пройдет время, и ты поймешь, что у царя не бывает друзей, и головы приближенных летят с плеч так же легко, как головы скифов. Ваядуг вернулась после полудня. Путники, увидев вдали возделанные поля, окружающие город, отпустили ее и умчались, не поблагодарив. И она побрела обратно под палящими лучами солнца, еле передвигая ноги. Сил у нее совсем не было, но на сердце было слишком тревожно, чтобы обратить на это внимание. Сколько раз за прошедшие годы ходила она по этой тропе в Вавилон, она бы и не сосчитала. Побираясь на улицах города, изредка гадая тем, кто не пугался ее, она собирала немного серебра, чтобы купить потом муки и дешевых бобов, сушеных фруктов и козьего сыра. Мясом их обеспечивал Сирруш. Пока Шаммурамат была совсем крошкой, Ваядуг носила ее с собой, боясь оставлять одну в пустыне. Она укладывала ее в большой платок и подвязывала к груди, чтобы легче было нести ее. Несколько дней они скитались по бедным кварталам, боясь выходить в центр города – слишком большой была конкуренция среди таких же нищих, как они, слишком велика вероятность остаться совсем без подаяний из-за слабости и невозможности постоять за себя. Тогда как бедняки частенько делились последним куском хлеба, глядя на крошечную сироту и беспомощную старуху. Пусть крохи, но эти крохи помогли им выжить. А затем они вновь возвращались в свою пустынную берлогу и жили в ней, пока не заканчивались скудные запасы. Старуха дивилась, но голуби, что не дали им умереть, по-прежнему заботились о малышке. Она начала привыкать к тому, что голубка считает Шаммурамат своим птенцом, и ей было легче от мыслей, что это неспроста. Затем появился Сирруш, который быстро вырос и стал лучшей охраной для Шаммурамат. После его появления Ваядуг перестала брать девочку в город. Шаммурамат просила взять ее с собой, но, чем старше она становилась, тем сильнее была уверенность Ваядуг в том, что не стоит этого делать. Она боялась, что кажущаяся беспечность и праздность горожан соблазнят ее и она останется в городе, превратившись в одну из тысяч грязных попрошаек, которыми кишит город и какой была она сама. Или же станет она уличной лупой, которую пьяные мужики таскают по сточным канавам. Нет, не такой судьбы желала она своей девочке. Не для того учила ее всему, что знала сама, а знала она немало. Но вот сегодня что-то нарушилось в их жизни, и Ваядуг с ужасом осознала, что теряет Шаммурамат. И теперь от старухи уже не может зависеть ее судьба. Она стала взрослой, она женщина, и природа все равно толкнет ее к мужчине. Сама Шаммурамат еще не осознавала, что она красива, но любой мужчина, увидевший ее, потеряет голову. Разве не случилось этого вот с этим мальчишкой, Абистаном? Да и сама Шаммурамат… Ваядуг не знала, что ей делать. Она чувствовала, как неотвратимо надвигается на них время перемен, что будут эти перемены чудесны и ужасны, и скрыться от них нельзя. А еще она чувствовала, что ее девочке суждено будет одной встретить эти перемены, ибо настал черед, и боги готовят каждому свое. Ваядуг застала Шаммурамат сидящей в задумчивости у остывшего кострища. Пресные холодные лепешки лежали на блюде возле ее ног, и она понемногу отщипывала от них по кусочку. Ваядуг тяжело опустилась на землю рядом с ней. Девушка подала ей кувшин с водой, затем внимательно вгляделась в ее лицо. - Что с тобой, Ваядуг? Тебе снова плохо? Вот, поешь. Но старуха, напившись воды, отодвинула лепешки. - Не обращай внимания. Мне столько лет, что уже не может быть хорошо. Ты же знаешь, боги в любой день могут позвать нас, а я уже давно жду их голосов. - Ох, нет… - Помолчи, моя девочка. Лучше отведи меня в мою хижину и посиди рядом, мне есть, что сказать тебе, а времени, боюсь, совсем не осталось. Крылатый лев* уже бродит по пустыне, я слышу его рык. Идем. Уложив старуху на ворохе соломы и листьев, прикрытых обрывками звериных шкур, Шаммурамат села рядом с ней. Здесь, в сумраке хижины, ей не бросалась в глаза страшная желтизна лица Ваядуг, и не было видно ее больных глаз. Старуха не зря привела ее сюда, боясь отвлечь девушку от серьезных слов своим видом. - Я хочу поговорить с тобой, Шаммурамат. Но сначала спрошу. Этот мужчина звал тебя с собой? Шаммурамат уже привыкла к тому, что для Ваядуг нет тайн, она сама все видит и знает, а потому просто ответила: - Да. Звал. Он сказал… - Не надо. Я знаю все, что он мог тебе сказать. Одно успокаивает меня – он тебя не тронул. Его приятели, если б не свалились от усталости, наверняка, позабавились бы с тобой. Да будет о них! Скажи, почему ты не поехала с ним? Ведь тебе хотелось, правда? - Да, хотелось. Но как я могу оставить тебя? Поэтому не говори мне об этом. Старуха вздохнула: - Ты уедешь с ним. Уедешь очень скоро… - Он вернется? – обрадовалась она. – Он тебе сказал? - Нет, я прочитала это в его глазах. Но знай, тебе предстоит встретить мир, который ты не знаешь. И я хочу немного рассказать тебе об этом. Шаммурамат слушала ее с замирающим сердцем. Старуха впервые рассказала ей о ее родителях и об их гибели. Она рассказала о Вавилоне, но совсем не так, как Абистан прошлой ночью. Город уже не казался ей прекрасным и манящим. Жители его вовсе не благородные и веселые. Они лживы, двуличны, жадны. Тысячи рабов гнут свои спины за тяжелой работой, и любой горожанин может в один миг превратиться в такого же раба. Законы в Аккаде суровы, но богатый все равно прав, а бедняк всегда в ответе за все. Город полон бродяг и нищих, и богатеи ездят в паланкинах только для того, чтобы всякий сброд не путался под ногами. А этот сброд только и смотрит - а вдруг из шторки паланкина высунется рука и бросит на землю сикль**! Этот сикль не долетит до земли, а бродяги готовы ради него поубивать друг друга. Они дерутся насмерть из-за бобового зернышка, и никто не разнимает их, боясь быть избитым, обворованным или раздетым. В городе полно притонов, и любая девушка может попасть туда, если вдруг надоест она родителям или возлюбленному, если не взяли ее замуж, а содержать ее отцу нет выгоды. Хорошо, если девочка мала и красива – можно продать подороже в хороший публичный дом, где отпрыски князей познают прелести жизни. А если не взяли туда – любая мать продаст дочь за пару сиклей первому встречному, лишь бы выжить самой. В этом городе не знают жалости. Здесь правят деньги. Все покупается и продается. Люди здесь не верят никому, даже собственной тени. Бедняк, прося у соседа в долг муки, пишет ему расписку, и если запоздает с отдачей – тот потащит его к судье. А там, глядишь – и окажется в рабстве у соседа. А еще здесь царят жрецы. Именем богов правят они Вавилоном; без пожертвований богам нельзя ни родиться, ни умереть, ни ступить ногой. Если бедняку нечем заплатить жрецам, когда у него умирает кто-то, то ему проще выкинуть тело за городскую ограду в ров с водой – лишь бы стражники не заметили! А если сердце разрывается, и не в силах отпустить умершего без поминальных молитв и нужных обрядов – нанимайся в услужение к соседям побогаче, может, за пару лет и расплатишься. Страшен город Вавилон, ужасны люди, населяющие его. Ваядуг говорила долго. Когда же она замолчала, Шаммурамат тихонько произнесла: - Я не хочу туда ехать. Ответа не было, и девушке показалось, что старуха ее не расслышала, но та, помолчав, проговорила: - Ты должна поехать. Ты не можешь прожить здесь всю жизнь. Тебе будет тяжело, но у тебя есть верный друг – Сирруш. Он не предаст тебя. Сам Бэл-Мардук защищает тебя, и ты не должна бояться. Ты должна покорить этот город, не дать ему погубить тебя. Ты сильная, смелая и красивая. Твоя судьба в твоих руках. Силы Ваядуг вдруг иссякли, и она очень тихо закончила: - А теперь иди. Дай мне отдохнуть. - Хорошо, Ваядуг, поспи. Мы с Сиррушем скоро принесем тебе ужин. И девушка оставила ее одну. Весь день она была словно в тумане. Абистан стоял у нее перед глазами и звал с собой. Она уже знала, что хочет уехать с ним. Ее манила неизвестность. Она была взволнованна и немного напугана. Напугана предостережениями Ваядуг и собственными чувствами. Незнакомая доселе тоска давила на нее, и она не видела способа избавиться от нее. Сирруш терся об ее ноги, она обнимала его и гладила, а сама мечтала прикоснуться к широким мужским плечам, вдохнуть терпкий запах мужского тела, почувствовать жар его рук на своем теле. Она звала его всей душой и верила словам Ваядуг. «Он должен вернуться. Он вернется. Но когда?» Ей вдруг захотелось сделать что-нибудь, чтобы он, приехав, не мог оторвать глаз от нее. Впервые почувствовав необходимость стать лучше, чем она есть, она стала оглядывать себя. Ее льняная эксомида* показалась ей такой же ветхой, как одеяния Ваядуг, и она кинулась к хижине. В ногах Ваядуг лежал узелок, и девушка осторожно вытащила его, боясь разбудить старуху. В нем была еще одна эксомида, белая, с вышитым узором на кайме. Другой одежды у нее не было, и эту эксомиду она берегла, считая ее слишком нарядной для охоты и повседневных дел. Ваядуг рассказала, как это одеяние отдала ей плачущая женщина в пригороде. Чья была эта одежда, Ваядуг не узнала, а продать не смогла – слишком хотелось принести ее Шаммурамат, чтобы порадовать. Шаммурамат подхватила глиняную плошку и направилась к родничку. Возле него она разделась и начала мыться, черпая воду плошкой и натирая себя пучком травы. Немного воды вылила на голову, причесала волосы, заплела. Когда тело обсохло, она оделась. Подумав, отложила в сторону ожерелье из зубов, а просто воткнула в волосы сорванный с дерева бутончик. «Ну, где же ты, Абистан» - мысленно позвала она. И снова тоска заполнила ее. Даже есть не хотелось. Сирруш притащил огромную змею, Шаммурамат испекла ее и оставила остывать рядом с недоеденными лепешками. Наконец, тревога и бесконечные мечтания сморили ее, и она заснула. Ее разбудил Сирруш. Он тыкался мордой в ее плечо до тех пор, пока окончательно не разогнал все сны. Первый звук, который она услышала, был тихий перезвон. Она вскочила. Выбежала из зарослей, скрывающих горизонт, и замерла, не веря своим глазам. Нежный перезвон издавали бубенчики, украшавшие шею и бока верблюда, приближающегося к ней. Его тянул за повод Хашдайя, сидящий на муле, а перед ним, на своем коне, ехал Абистан. Он издали увидел ее и пришпорил коня. Она не кинулась ему навстречу, а просто стояла и наблюдала, как он подъезжает, спешивается и подходит к ней. - Я вернулся за тобой, - и лицо его засветилось оттого, что он видит ее снова, словно и не уезжал никуда. - Я знаю. - Знаешь? Значит, ты поедешь? Она опустила глаза и не спешила отвечать. Он вдруг почувствовал, что она приняла какое-то решение, которое, возможно, ему не понравится. И поэтому губы ее так плотно сжаты. Наконец, она посмотрела ему в лицо, взгляд ее был жестким и уверенным: - Ты возьмешь с собой Ваядуг и Сирруша. Тогда я поеду. Это была не просьба. Это был приказ. И Абистан вдруг увидел совсем другую Шаммурамат, не робкую девочку, с которой расстался недавно, а грозную повелительницу, которую он еще не знал. Ему вспомнился первый миг их встречи, когда она появилась, сжимая копье в руке, и как Сирруш улегся у ее ног, - и только теперь он понял, какая она на самом деле. И понял, что пропал. Его ноги подкосились, он упал на колени перед ней и дрожащими руками обнял ее: - Я все сделаю так, как ты хочешь. Он не видел ее глаз, но знал, что навсегда стал ее рабом, и одного ее взгляда достаточно, чтобы осчастливить его или сделать несчастнейшим из людей. - О, моя богиня! Ты никогда не пожалеешь, что поедешь со мной. Я положу Вавилон к твоим ногам. Он поднял голову и посмотрел на нее, но она стояла, глядя куда-то далеко вперед, и будто не видела его, не ощущала его рук на своих коленях. Она представила Вавилон таким, каким обрисовала ей его Ваядуг – мрачным, подавляющим. Улицы его полны нищих и убогих, глаза у них злые, голодные, их бьют сытые воины со свирепыми ухмылками; а на храмовых алтарях лежит золото и сочится оно свежей теплой кровью… - Я поеду в Вавилон, - сказала она. - Что за мысли тревожат тебя, моя Семирамида? Это имя кажется мне неземным. Ты богиня моя! О, Семирамида… Забудь обо всем. Я отвезу тебя в самый прекрасный город на свете! А в ее голове зазвучал голос Ваядуг: «Что может видеть этот молоденький князь, кроме дворцов, накрытых столов и золота в кошеле? Он никогда не замечал голодных детских глаз и тонких ручек, что тянутся ему навстречу, когда едет он по городу…» Абистан продолжал: - Ты узнаешь, сколько умелых и умных людей живет в городе, и какие великолепные вещи они умеют создавать! «Тысячи рабов создают прекрасные вещи для своих господ, получая за это только еду и ночлег, - шепот Ваядуг перебивал восторженные слова Абистана. - Ты увидишь храмы до неба, что светятся в лучах солнца! «Золото храмов оплачено слезами и кровью…» - Я положу к твоим ногам невиданные сокровища! «Сокровища, захваченные в побежденных городах, драгоценности, снятые с шеи убитых или проданных в рабство». Абистан замолчал. Он с недоумением смотрел на ее лицо, на котором в ответ на каждую его фразу вспыхивала гримаса боли или отвращения. Она даже не заметила его молчания, так далеки были ее мысли. Она хотела, но была не в состоянии вспомнить лицо матери, но зато слишком явственно представляла, что ее тело, пронзенное стрелой, лежит на дороге, и смеющийся вавилонский воин склонился над ней. Вот он поднял голову и встретился взглядом с Шаммурамат – лицо Абистана смеялось ей в глаза! Но нет, нет смеха, есть ужас, и глаза Абистана смотрят испуганно. - Что с тобой, Шаммурамат? Очнись! Он встряхнул ее, и видение исчезло. Ее взгляд изменился, и Абистан облегченно вздохнул, когда она виновато улыбнулась. - Я просто задумалась. - Прошу тебя, не думай больше об этом. - О чем? Разве тебе известны мои мысли? Он печально улыбнулся: - Твои мысли в твоих глазах, и сейчас твои глаза ненавидели меня. За что? - Нет, не тебя, - она выпрямилась, расправив плечи. – Я поеду, - и мысленно добавила: «Я покорю тебя, проклятый город!» Абистан и Хашдайя закрепляли на спине верблюда паланкин. Шаммурамат помогала им тем, что удерживала верблюда в сидячем положении. - В этом паланкине поедешь ты, Шаммурамат. Сирруша завернем в покрывало, чтобы верблюд не испугался, и ты возьмешь его к себе. - А Ваядуг? - Она поедет на муле. Мы с Хашдайей на своих лошадях. Ты согласна. - Я тоже могла бы ехать верхом. Зачем мне паланкин? Абистан усмехнулся: - Чтобы встречные люди не попадали в каналы вдоль дорог. Все будут разевать рты, глядя на тебя. - Но ведь я надену плащ, разве не так? - Так. Но вот накидку для лица я забыл взять. Она пожала плечами, показав этим, что, вероятно, ему лучше знать. Хотя расстроилась – если бы она ехала на лошади, она бы все видела. А из-за шторки паланкина придется смотреть словно вполглаза. Ну, да ладно. Она успеет все увидеть. Голос Абистана отвлек ее от этих мыслей. - А где Ваядуг? Я ее еще не видел. - Она приболела; возможно, спит. Но едва Шаммурамат проговорила это, как тревога заполнила ее. О, боги! Она же совсем забыла о ней! Шаммурамат бросилась к хижине. - Ваядуг! Ее неестественный голос так поразил Абистана, что тот, не сознавая этого, поспешил за ней. Беда была рядом, она чувствовала дыхание безысходности за своей спиной, когда в темноте шарила руками по земляному полу, усыпанному листьями. Выбралась из хижины, подбежала к костру, схватила обуглившуюся головню, еще горящую на конце, и вернулась обратно. Тусклый свет осветил убогое жилище, лежанку из шкур животных, нищенскую холщевую суму Ваядуг. Ее самой не было. - Ваядуг, - прошептала Шаммурамат, глаза ее стали круглыми от ужаса, сердце защемило, и она поняла, поняла все, и это осознание вырвалось из груди истошным воплем: - Ваядуг!!! Она бросилась вон из хижины, крича ее имя. Абистан поймал ее за руку, отбросил в сторону потухшую головешку и прижал Шаммурамат к себе. Он молчал, осторожно поглаживая ладонью по ее волосам; она прижалась к нему, будто ища защиты. - Она ушла, Абистан, она хотела избавить меня от зрелища смерти. Она нашла сил, чтобы подняться и уйти отсюда. Но почему? Я совсем забыла о ней, а ведь должна была быть рядом. И вот она ушла, чтобы умереть в одиночестве. Мы должны отыскать ее! Он ладонями приподнял к себе ее лицо и заглянул в глаза: - Мы не можем ее искать. Во-первых, она могла уйти в любую сторону, а мы не сможем объехать всю пустыню. Я не уверен, что не заблужусь. А во-вторых… понимаешь, она не хотела, чтобы кто-то видел ее смерть. Поверь, это не лучшее из зрелищ. Ведь если бы она хотела умереть на твоих руках, она бы не ушла. Ведь ты понимаешь, Шаммурамат? «Всю жизнь ты была рядом, Ваядуг. Всю жизнь ты искала в себе силы, чтобы жить дальше, зная, как нужна, как необходима ты мне. Ты жила мной, помогая мне, учила меня, понимая, что пока я нуждаюсь в тебе, ты не покинешь этот мир. И вот всего день, как появился в моей жизни другой человек, сразу ставший ближе и нужнее беспомощной старухи, и ты угасла, поняв, что моя душа больше не будет поддерживать твое существование. Прости меня, Ваядуг. Прощай». Паланкин плавно покачивался на горбу верблюда в такт его высокомерной важной походке. Откинув тяжелую занавесь, Шаммурамат смотрела на исчезающий вдали зеленый островок посреди песчаного золотого моря. На ее коленях покоилась голова Сирруша, а змеиное длинное тело обвивалось вокруг сидящей хозяйки. Она уже была рада тому, что едет в паланкине, скрывшись от всех и не видя никого. Она не думала сейчас ни об Абистане, которого так ждала, ни о приближении таинственного и грозного Вавилона, которому хотела отомстить за гибель родителей, ни о покинувшей ее Ваядуг, тело которой, вероятно, уже иссушало горячее солнце. Она летела мыслями к этой маленькой зеленой точке в пустыне, где прошла вся ее жизнь до этого дня – неполные шестнадцать лет. Она не чувствовала одиночества там, потому что никогда не жила среди людей. Она была счастлива и не хотела, чтобы ее беззаботная жизнь без искушений, безо лжи и притворства когда-нибудь изменилась. Но пришел он, нежданный. Ворвался в ее мысли, в самую суть ее как пустынный смерч, и вот уносит ее с собой. Куда? Прочь от этих светлых лет юности, в неизвестное будущее. Она смотрела на ту точку, где только что еще были видны верхушки деревьев, теперь сравнявшиеся с горизонтом, смотрела и не видела. Шаммурамат прощалась сама с собой, и веселая девчонка с дикарским ожерельем на шее теперь словно махала издали рукой уезжающей взрослой девушке в расшитом вавилонском плаще. Она прощалась с детством. * Каждому из верховных богов Вавилона соответствовал свой день недели. ** Эреб-бити (букв. «входящие в дом») – узкий круг жрецов, имевших право доступа в святая святых храма. *** Ширку (букв. «посвященные») – храмовые рабы. **** В Вавилоне действительно была развита банковская система оборота денежных средств. Банки выдавали ссуды, а так же занимались обменом денежных знаков различных государств, с которыми велась торговля. * Вавилон (Баб-или) – букв. «Ворота богов». * Лупа – дешевая уличная проститутка. ** Иеродула – храмовая куртизанка, гетера. * Луринду – букв. «смоква». В Вавилоне прозвища часто употреблялись наравне с именем собственным даже при написании документов. * Соглядатай – разведчик. * Бог Нергал, владыка преисподней, изображался в виде крылатого льва. * *Сикль – денежная единица; 1 сикль был равен 8,4 грамма серебра * Эксомида – короткая женская одежда, оставлявшая открытым одно плечо.