Сады Семирамиды. Том 1

Сквозь пелену забытья Абистан чувствовал, что он абсолютно здоров, что все помнит, все соображает, но встать не в состоянии. Он усиленно пытался позвать кого-нибудь, но язык во рту не поворачивался, и зубы разжать не было сил. Какое-то время ему казалось, что он связан, но, приоткрыв один глаз, увидел, что свободен. «О боги, что со мной? Будто держит кто, насильно зажимает рот, будто не хотят пускать… А ведь это правда! Меня не хотят пускать на помощь Шаммурамат. Как же я сразу не понял? Вероятно, это отец подкупил кого-то, меня околдовали, опутали так, что я даже шевельнуться не могу. Какой я дурак! Слепец, безумец, и я еще пытался верить ему, когда он так поступил со мной!» Он застонал от сознания собственного бессилия. В тот же миг кто-то вошел к нему в комнату. С трудом открыл он глаза и, не в силах повернуть голову, скосил их на вошедшего. Нупта подошла к его ложу и улыбнулась нежной заботливой улыбкой. - Как господин чувствует себя? Услышав в ответ глухой беспомощный стон, она всплеснула руками: - Я совсем забыла! Прости меня, господин, сейчас я все сделаю, - с этими словами она прикоснулась к его лицу, заглянула в глаза и прошептала: - Говори. Ты можешь. - Я тебе не господин, - голос его был хрипловатым после долгого молчания. Внезапно глаза его потемнели: - Так это твое колдовство? Это ты держишь меня, не давая шевельнуться? - Господин догадлив! Она усмехнулась, наблюдая за его бесплодными попытками встать. В его глазах была такая ярость, что она поблагодарила небо за то, что не позволила себе отпустить его. Абистан понял, что бессилен в схватке с этой маленькой ведьмой, как ее уже окрестили в его доме. Он попытался успокоиться. - Нупта, зачем ты держишь меня? Ты в сговоре с моим отцом? Разве ты не хочешь спасти Шаммурамат? - Ну, что ты, господин! Я как раз именно этого и хочу, а тебя не пускаю, чтобы ты мне не помешал. Ты не знаешь, как ее спасти. Знаешь только, как погубить. - А ты, выходит, нашла кого-то, кто это сделает? Кто это? Говори, кто это?! - Успокойся, господин. Ты уже ничего не сделаешь. Время движется, все меняя. Сегодня ночью для моей госпожи все изменится. А у тебя все будет так, как было до нее. Я уйду сейчас, и тебе будет казаться, что Шаммурамат всего лишь приснилась. Вот и забудь ее как сон, как наваждение. - Зачем ты так со мной? Зачем с ней поступаешь так? Ведь она меня любила! - Да, господин. Любила. Но она больше не твоя. Не потому, что она сейчас не здесь. А потому, что она больше тебе не верит. Ты оказался беспомощным тогда, когда был ей нужен. Поэтому ее спасает другой. - Отпусти меня, Нупта, - прошептал он, - отпусти. Я не стану тебе мешать. Прошу тебя, отпусти. Она кивнула, видя, как растворяется его боевой запал в слезах отчаяния. Подошла к нему и начала осторожно массировать его руки и ноги. По мере продвижения ее теплых ладоней теплели и его мышцы, жизнь наполняла их. Нупта взяла его за руки и помогла сесть. - Скажи мне еще одно слово, - умоляюще шептал он, и губы его подрагивали, - неужели я ее потерял? Она никогда не вернется сюда? - Она не вернется. - А тот… кто может ее спасти… Кто это? Это мужчина? - Он больше, чем мужчина. Он царь. Одно это слово заставило высохнуть его слезы. Он уже не чувствовал ни боли в душе, ни угрызений – ничего. Ушло все, кануло в бездну, осталась в груди лишь немая, глухая тьма. «Навсегда…» - Проснись, шаррум. Нам пора идти. Проснись! Навуходоносор сквозь дрему слышал тихий, нежный голос, зовущий его по имени. Лениво приоткрыл он глаз – рядом стояла некрасивая маленькая девушка, совсем девчонка. Царь нахмурился, готовый уже закричать на нее, чтобы не будила среди ночи, и заодно вызвать охрану, неизвестно почему пропустившую незнакомого человека. Но девушка приветливо улыбнулась ему, и он сразу ее вспомнил. - Здравствуй, маленькая невольница. Который час, я не проспал? - Нет, мой повелитель, - Нупта говорила тихо, и ее приятный голосок ласкал душу царя. – Всего лишь четверть двенадцатого. - Откуда такая точность? У меня во дворце только солнечные часы, а сейчас ночь. - Я просто чувствую. - Боюсь, что это проверить я не могу, а ты этим пользуешься, - он улыбнулся. – Но я вижу, ты действительно сумела прийти сюда. Как ты это сделала? Перебила охрану? Или они все спят? Я же разгоню подобных телохранителей! - Мой господин, я пришла, как обещала, а вот как – это мой секрет. Для твоего спокойствия скажу – охрана не спит. Они исправно несут свою службу, не надо наказывать их за то, в чем они не виноваты. Царь поднялся с ложа, с ленивой грацией льва потянулся и подошел к ней. Двумя пальцами приподнял ее лицо за подбородок и заглянул в ее дерзкие зеленые глаза: - Я одной рукой могу свернуть тебе шею, а ты меня не боишься! И еще пытаешься защитить бездельников, которые тебя проморгали. Почему? Она тихонько засмеялась: - Шея у меня не так легко сворачивается, как может показаться моему повелителю на первый взгляд. А твои воины честно исполняют свой долг, никакие они не бездельники. Мне пришлось пройти сквозь стену! - Можешь показать? – его почему-то забавлял этот разговор, он не помнил, чтобы с кем-то мог вот так поговорить, тем более с женщиной. Нупта легко кивнула: - Конечно, мой повелитель. Закрой глаза. Он засмеялся: - Ну, нет, маленькая обманщица. Закрывать глаза я не буду! Я буду внимательно наблюдать, как ты проходишь через стену! - Ну, что ж, смотри, - она прошептала последнее слово, встретив глазами взгляд царя. Один миг, всего один миг смотрел он в этот изумрудный круговорот, завертевшийся перед ним, затягивающий его в свои глубины, а когда круговорот отпустил его, он отшатнулся. - Ну что, видел? – прошептала она. Царь зажмурился, потряс головой, а когда снова посмотрел на нее, на его губах снова заиграла усмешка: - Я же забыл, Адда-гуппи меня предупреждала – нельзя заглядывать в твои глаза! Ты просто колдунья! Он снова шагнул вплотную к ней, снова взял ее за подбородок и сказал: - Я царь. Будь осторожнее со мной, игрунья! И привыкай называть меня «шаррум». Нупта в ответ только покачала головой: - Зачем? Тебя называют так все. Разве тебе неприятно, когда я говорю «мой повелитель»? Ведь это значит, что ты можешь мною повелевать. Не как царь. Как мужчина. - Но ты не моя невольница! Скажи, кто научил тебя говорить подобные речи? Твоя госпожа? - Нет. Моя жизнь. - Жизнь? Ха-ха! Не смеши меня, дитя. Много ли ты прожила? Ее взгляд вмиг изменился, глаза потемнели, она опустила голову, отвернулась. Царю тут же показалось, что вокруг стало темнее и холоднее. - Прожила немного, ты прав. А пережила – на троих хватит… Царь шагнул ближе, заставил ее повернуться к нему: - Я сказал что-то не то. Прости меня, маленькая пчелка. Ее глаза заполнились влагой, превратились в сияющие изумруды. Она вдруг стала такой беззащитной и беспомощной, что у него комок встал в горле. - Я вижу, что обидел тебя. Я не хотел. Конечно, ты должна была много пережить. Ведь ты не всегда была рабыней? Я знаю, как девочки попадают в рабство. Ты знала ужасы войны? Насилие, голод, побои? Она смотрела в его глаза, молча умоляя не продолжать, и тоненькие ручейки текли по ее лицу прямо ему в ладонь. Он с виноватой улыбкой провел руками по ее щекам, осушая их, и сказал: - Я постараюсь больше не обижать тебя. Наверное, нам пора идти. Она кивнула и улыбнулась сквозь слезы. А он вдруг подумал, что девочка-рабыня заставила его извиняться перед ней! Он делал это впервые за свою жизнь, но его самоуважение ни капли от этого не уменьшилось. Шаммурамат сидела на огромном золотом ложе, покрытом великолепным ковром радужной расцветки. Золотые светильники стояли по углам небольшой комнаты, хотя определение «комната» явно не соответствовало окружающей обстановке. Вокруг было золото, слепящее глаза. Золотыми были потолок и пол, стены и алтарь перед огромным золотым богом, сидящем на золотом постаменте. Шаммурамат уже знала этого бога, он преследовал ее даже во сне – бог, которому должна подарить она свою невинность, первый сладострастный поцелуй, первый трепет юного тела. Золотой безмолвный истукан был разодет в такие же тяжелые одежды, как у нее, и просто усыпан драгоценностями, гирляндами цветов и благоухающими травами. На алтаре перед ним лежало еще теплое тельце ягненка-сосунка, золотое блюдо с отборными фруктами, свежий хлеб и большой золотой кувшин с вином, рядом золотая чаша. Чуть в стороне на маленькой трехногой подставке тлела в золотом блюдце какая-то трава, распространяя белесый дымок со сладковатым ароматом. Наверное, от этого аромата голова у Шаммурамат была пустая, все страхи и размышления покинули ее. Она казалась себе воздушной и легкой, а все происходящее – затянувшимся сном, который никак не кончается, но и не слишком угнетает. Она попыталась встать со своего жертвенника, и это удалось ей с трудом. Ноги совсем ее не слушались. Но она все же поплелась к выходу, благо он здесь имелся, ничем не закрытый – небольшой прямоугольник в стене, противоположной золотому богу. Бог всегда должен видеть входящего. Сейчас он молча и равнодушно наблюдал за выходящей невестой. Переступив порог, она оказалась на узкой огражденной бортиком площадке, по обе стороны от нее находились лестницы, ведущие вниз. Перегнувшись через бортик, Шаммурамат глянула вниз и тут же отшатнулась, чуть не закричав от страха. До земли было так далеко, что в наступившей ночной темноте она видела только звезды со всех сторон и больше ничего. Звезды в небе – это понятно. Но что за звезды внизу? И тут она поняла, что находится на вершине зиккурата Э-Темен-анки, в золотом храме Бэл-Мардука, а звезды внизу – это факелы в руках у жрецов, совершающих обряды на площади у подножия башни. Их песнопения почти не долетали до вершины здания, но Шаммурамат вдруг услышала приближающийся перезвон. С обеих сторон по лестницам к ней кто-то поднимался. Она поняла, зачем к ней идут, поняла, что бежать ей некуда, да и сил на это нет. Туман в голове, немного развеявшийся на воздухе, все равно не давал возможности что-то придумать. Да и поздно, пожалуй, придумывать. Поднявшиеся к храму по лестницам два жреца – с одной стороны, и две жрицы – с другой, медленно подошли к Шаммурамат, стоящей у входа. Жрицы взяли ее под руки, с беспрестанными молитвами подвели ее к алтарю, заставили опуститься на колени и запели громче священные песнопения. Жрецы приблизились к золотому богу, но что они делали, стоя перед ним, Шаммурамат не видела за их спинами, да и к тому же жрицы постоянно пригибали ей голову в почтительном поклоне, чтобы не отвлекалась она от молитв. Затем ее заставили подняться, провели вокруг алтаря, чем-то мазнули лоб ей, а затем золотому богу, и, наконец, подвели ее к ложу, помогли сесть, затем лечь головой к идолу, ногами на выход. Они встали по обе стороны от нее, жрицы в ногах, жрецы - на уровне плеч. Они осыпали ее лепестками цветов и начали неторопливо поглаживать ее руки и ноги, напевая слаженным хором восхваления великому богу Мардуку и его избранной земной невесте. Шаммурамат обреченно прикрыла глаза, а когда открыла их снова, то увидела перед собой, в прямоугольном проеме входа высокую фигуру. Мужчина сделал шаг вперед, и оказался в полосе света. На нем были такие же роскошные одежды, полностью имитирующие наряд золотого бога, которого сейчас Шаммурамат не видела - он был за ее головой. Вглядевшись в его лицо, она сквозь пелену дурмана вдруг узнала его. Это был Табия! Зачем он здесь? На нем одежды бога! Значит, вот кому она предназначена! Это просветление заставило ее подскочить на ложе, но жрецы словно были готовы к этому. Не зря стояли они возле ее рук и ног. Не успела она даже дернуться, как все четверо жрецов одновременно вцепились в нее, удерживая в лежачем положении. Еще не понимая, зачем ей подняли руки кверху, она услышала металлический щелчок, затем еще два. Хватка жреческих рук ослабла, и Шаммурамат почувствовала, что теперь ее руки и ноги крепко держат холодные кольца, вбитые в изголовье ложа и в ногах по его углам. Табия приблизился. В его роль не входило усмирение невесты, он с удовольствием наблюдал, как это делают для него. - Здравствуй, супруга моя. Не пугайся, я не обижу тебя. Ты избрана богом в невесты, я пришел к тебе, чтобы исполнить предначертанное. Сегодня мое тело избрано богом для свершения брачного обряда. Прими суть бога в теле его служителя, и ты станешь олицетворением супруги его, справедливой и любящей богини Царпаниту. Он приблизился к ложу, встав коленями на его край между ее ног. Жрицы с готовностью потянули кверху тяжелый подол ее одеяния, обнажая ее. Жрецы подошли к Табие и медленно, бормоча под нос какие-то заклинания, сняли с него верхний тяжелый покров, расшитый золотом. Часть украшений со звоном посыпалась на пол, но на это не обращали внимания. Шаммурамат с ужасом смотрела на приближающегося к ней Табию. Она извивалась, пытаясь дальше отодвинуться от него, но приковавшие ее обручи не давали такой возможности. Жрицы распахнули на ней верхние одежды, задрали до шеи нижнюю тунику, и она лежала теперь практически голой на виду у пятерых жрецов. И тот, кого она боялась больше всех, склонялся к ней все ближе и ближе. Его тоже постепенно освобождали от одежд, и он величаво сбрасывал их на руки прислуживающих, выполняя наизусть знакомый обряд с видимым удовольствием, растягивая это священнодействие. Когда один из жрецов коснулся ладонью возбужденной плоти живого бога, он остановил его жестом: - Меня не надо готовить. Подготовьте ее. Жрицы послушно заскользили ладонями по бедрам невесты. Они делали это умело, зная, где касаться ее, чтобы она перестала сопротивляться и бояться. Глаза Шаммурамат закрылись, затуманенное парами опиума сознание отключалось. Она расслабилась, позволив им трогать ее, она не замечала, что руки Табии тоже уже блуждают по ее груди. Еще через несколько минут она уже стонала и извивалась, тело требовало разрядки от возбуждения. - Она готова, - проговорила одна из жриц, но вдруг взгляд ее переместился за спину Табии, и изо рта вырвался вскрик. - Что там такое? – недовольно проговорил Табия, еще не отрывая ладоней от лежащей перед ним жертвы, не желая отвлекаться от процесса. И тут закричала вторая жрица, закричала так, что жрецы бросились в разные стороны, а Табие пришлось обернуться. И в тот же миг какая-то тень набросилась на него, столкнула его на пол и нависла над ним, уперев когтистые лапы в его шею. С миг смотрело на жреца чудовище с желтыми змеиными глазами, потом стремительно приблизилось, и шею его что-то обожгло. Он дернулся, попытался схватиться за место укуса, но только забился вдруг, захрипел и вскоре затих, так и не успев понять перед смертью, что же произошло. Шаммурамат, которую так внезапно оставили в покое, пыталась что-то увидеть. Одна жрица лежала на полу почти возле ложа, потеряв сознание. Вторая забилась в угол сбоку от золотого идола и с ужасом смотрела на распростертого на полу Табию, на груди которого стоял дракон Сирруш. Чешуя его светилась, словно тоже была золотой, как и все вокруг. Он оглядывал помещение, свесив из пасти длинный раздвоенный язык. Двух других жрецов не было, они успели выскочить из храма и теперь неслись вниз по лестницам, перескакивая ступени, обгоняя и толкая друг друга, но не произнося ни звука, боясь, что чудовище помчится за ними на их голоса. А на входе стоял незнакомый мужчина, опять же в одеждах бога, в золоте и украшениях. В руке он сжимал кинжал, лезвие которого сверкало от падающего на него света. Он шагнул туда, где лежал Табия, повелительным жестом велел Сиррушу отойти, чему он тут же повиновался, и острием кинжала вырезал на обнаженной груди жреца несколько знаков. - «Недостойный», - прочитал он, словно полюбовавшись надписью, – вот что бывает с недостойными, правда, Сирруш? Дракон посмотрел на него, затем обернулся к Шаммурамат. - Я понял тебя, Сирруш. Недостойный жрец тебе уже не интересен. Он бросил кинжал на пол и подошел к золотому ложу. Прикованная за руки и за ноги девушка смотрела на него огромными испуганными глазами. Он склонился к ней, она дернулась в сторону. - Не пугайся. Я всего лишь прикрою тебя от холода, - с этими словами он запахнул на ней полы ее ритуального одеяния. После этого он освободил ее от оков. - Ты кто? – прошептала она. - Я тот, кого привел к тебе на помощь бог. В этот момент Сирруш, услышав голос хозяйки, вспрыгнул на ложе. - Не смей! – быстро повелительно воскликнул мужчина, испугавшись за девушку. Но к его изумлению, дракон вдруг стал тереться о ее плечо, а она в ответ обняла его за шею и прошептала что-то. – Ты не боишься дракона? Его удивлению не было предела. Девушка покачала головой, пытаясь улыбнуться неожиданному спасителю – тот, кого привел Сирруш, не может ее обидеть. - Ты пойдешь со мной? – спросил он. – Если согласна, тогда вставай, нам пора. В ее лице отразилась растерянность. Она смотрела в суровое лицо взрослого мужчины, видела, что держится он уверенно, словно бог, что Сирруш не только доверяет ему, а даже подчиняется. Она осторожно поднялась с ложа, окинула взглядом храм: грозная статуя в золоте, жертвенные подношения, опрокинутые на пол разбегающимися жрецами, дрожащая жрица в углу, боявшаяся смотреть в их сторону и закрывающая руками голову. В двух шагах от нее обнаженное тело Табии с застекленевшими глазами, кинжал, спаситель, ожидающий ее решения, Сирруш, виляющий змеиным хвостом, будто собака. И снова идол, тело, ложе, Сирруш… Перед глазами ее все завертелось, затянулось пеленой, и она упала на руки царя. Когда сознание вернулось, она почувствовала под своим телом сильные руки, прижимающие ее к такому же мощному торсу, голова ее покачивалась на плече спасителя. Приоткрыв глаза, она увидела, что ее несут вниз по лестнице, по той самой, по которой совсем недавно храмовые рабы несли ее в храм. Впереди шел Сирруш своей настороженной, готовой к прыжку, поступью. Где-то близко, наверное, ниже ярусом, послышались взволнованные голоса, а затем из темноты вдруг вынырнула Нупта и прошептала: - Ну, что же так долго! Сюда уже поднимаются жрецы, а их слишком много. Мне со всеми не справиться! Вслед за Нуптой нырнули они в потайной проход и быстро зашагали в темноте. В руке Нупты горела маленькая лучина, другого источника света у них не было. Но рабыня уверенно шла по коридорам, ведя беглецов за собой. - Я столько всего знаю про храмовые постройки, - говорил царь Нупте, - но никогда не слышал, чтобы в зиккуратах делали тайные лабиринты. А ты преспокойно идешь здесь, как по своему дому, не боясь заблудиться, с уверенностью, что мы выберемся из него там же, где вошли. Ты, наверное, соглядатай чей-нибудь, а иначе - откуда тебе знать? Нупта, не оборачиваясь, притормозила только чуть-чуть и ответила: - Ты по-прежнему не веришь моим способностям, повелитель. Тогда как я просто вижу сквозь стены. Мне не надо знать, где выход, я его почувствую. А ты не знаешь потому, что только верховный жрец Нухара посвящается в эту тайну. Все остальные уверены, что зиккурат монолитный, и нет в нем никаких ходов и переходов. Только запомни – верховный жрец может прийти незамеченным даже в твои покои в любом из твоих дворцов. Тайные подземные переходы есть везде. - Тогда я хочу, чтобы ты нарисовала мне карту этих переходов. Она рассмеялась, только тихо, боясь, что эхо донесет до ненужных слушателей ее смех. - Нет, мой повелитель, этого я не могу. Я не умею. Я просто иду и чувствую, где есть полости за стеной, а где сплошные кирпичи. А как это нарисовать, я не знаю. Нужны замеры и ориентиры, это слишком сложно. - У тебя будет на это время. - Не стоит тратить его на такие пустяки. Думаю, тебе эти переходы никогда больше не понадобятся. - А если все же понадобятся? Она остановилась, повернулась к нему, заставив остановиться всю процессию, и сказала с улыбкой: - Тогда просто позови меня. - Просто? Ты должна быть где-то рядом! - Ну, ты же царь! Разве это не в твоих силах? – и она повела их дальше, улыбаясь и напевая про себя. Они вышли наружу, в темноту улицы, из такого же незаметного выхода, который тут же закрылся, и оказались за пределами Эсагилы. Здесь их ждали оседланные лошади, которых сторожил могучий пес. Одна из лошадей была впряжена в легкую повозку с крытым верхом. В нее уложили Шаммурамат, туда же впрыгнул Сирруш. Царь вскочил в седло, Нупта последовала его примеру, торопливо ударила пятками по бокам лошади и издала резкий короткий возглас. Лошади тут же тронулись с места и, набирая скорость, повезли их к Южному царскому дворцу. Стороживший их пес тенью следовал за ними. - Шаррум, уже день, дела не ждут. С этими словами в спальню царя вошел один из его советников. Навуходоносор отбросил покрывало, сел на постели и свирепо уставился на вошедшего. - Я не помню, чтобы у кого-то было право прерывать мой сон, вламываться в мои покои и заявлять мне, что меня ждут некие дела! Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы я не отдал немедленно приказа обезглавить тебя. А теперь подумай, что сказать, чтобы голова твоя осталась на месте. Советник невозмутимо склонился в поклоне, на лице его не дрогнул ни единый мускул. - Шаррум, дело таково, что тебе стоит немедленно узнать о нем и принять какое-то решение. Это действительно очень важно. В зале собрались придворные и жрецы из Нухара. Я не смею торопить тебя, шаррум, но – поторопись. - Что же случилось? Я проспал какую-то церемонию? Неужели жрецы не могут оставить меня в покое хоть на день? Я вчера сделал все, что только возможно, вместо того, чтобы праздновать, как простой народ. Говори мне сейчас, что случилось, не доводи меня до гнева. - Сегодня ночью был убит жрец в храме Нухар. Убит прямо во время священных обрядов. Шаррум, дело не терпит отлагательства. Царь поднялся, сурово взглянул на советника, кликнул рабов. Ему тут же подали воду для умывания, одежду. Быстро покончив с утренним туалетом, обрядившись в длинное одеяние для приемов, он направился в зал, где его уже ждали взволнованные жрецы и сплетничающие придворные. Войдя в зал, Навуходоносор, окруженный охраной, прошел к постаменту с троном, сел, обвел присутствующих тяжелым взглядом и сделал знак рукой ближайшему из жрецов. - Начинайте! Тот уже приоткрыл рот, но сурово сдвинутые брови царя заставили его поперхнуться первой же фразой, отчего несостоявшийся докладчик закашлялся и отодвинулся назад, за спины соратников. Толпа взволнованно перешептывалась, до ушей царя долетали отдельные фразы, но начинать связный доклад никто не решался. Наконец, вперед вышел верховный жрец Нухара. - Позволь, шаррум, я расскажу, что случилось. Поскольку я главенствую в храме, мне и отвечать перед богом и перед тобой. Сегодня в полночь в храме проходила церемония посвящения новой жрицы. На выборах невесты бога была избрана девушка, которую за два часа до полуночи, соблюдая все обряды, доставили в храм Бэл-Мардука. Обряд проходил без проблем и задержек, соблюдались все положенные традиции. До полуночи оставались минуты, когда в храм вошли четверо жрецов-помощников - две женщины и двое мужчин. За ними проследовал наш жрец, наделенный полномочиями бога для исполнения обряда. Это был достойнейший… Это был Таб-цилли-Мардук, несколько раз уже исполнявший подобный обряд. Он вошел туда ровно в полночь, как положено. Через несколько минут с вершины зиккурата из храма донеслись крики. Конечно, внизу их было почти не слышно, но в тишине ожидания мы не могли ошибиться. Это были крики женщин. Невеста бога не могла так кричать, ведь ее готовят для обряда, обычно она находится в трансе, чтобы принять бога в себя. Некоторые из нас решили подняться в храм, чтобы убедиться, что все в порядке. Приблизительно на полпути мы столкнулись со жрецами-помощниками, они бежали вниз по ступеням, никого не замечая. Мы пытались их расспросить, но они оттолкнули нас, ничего не объяснив, и побежали прочь. Мы дошли до самого храма. То, что мы там увидели, не поддается описанию. Таб-цилли-Мардук лежал на полу храма обнаженным и мертвым, на шее его мы сразу заметили две ранки, похожие на укус большой змеи. На его груди была вырезана надпись «недостойный», кинжал, которым надпись была сделана, лежал рядом, других следов от кинжала на теле не было. Обе жрицы-помощницы были здесь же, но одна из них лежала без сознания, она до сих пор в этом состоянии. Вторая была страшно напугана. Она с трудом смогла поведать нам, что во время свершения обряда в храме неизвестно откуда появился божественный дракон Мардука, Сирруш. Он набросился на Таб-цилли-Мардука, сбросил его со священного ложа и укусил, отчего тот сразу умер. А затем, по ее словам, все вокруг осветилось, и в храме появился сам бог Мардук. От него исходило сияние, а глаза его были красными, как у идола в храме. Он взошел на ложе, где ждала его жрица-невеста, довел обряд до конца, а затем исчез вместе с девушкой и драконом. Когда мы вошли туда, там действительно не было больше никого. И даже если жрице привиделся бог и его дракон, то девушка все равно пропала. Деться ей было некуда. К тому же, следы укуса на шее у Таб-цилли-Мардука подтверждают слова жрицы. Вот и все. Жрец закончил рассказ и словно сам удивился тому, что смог связно рассказать обо всем. Он в ожидании смотрел на царя. Тот помолчал, подумал, затем спросил: - Где жрица, видевшая все, что случилось? Посетители расступились, и двое жрецов подвели к трону трясущуюся от пережитого ужаса женщину. Царь с трудом узнал ее – в храме ночью она казалась моложе, даже испуганно прячась от его «горящего» взгляда. Здесь же перед ним оказалась поседевшая за одну ночь старуха, ноги которой подгибались, поэтому ее поддерживали с обеих сторон. - Ты видела дракона и Бэл-Мардука? Ты уверена в этом? - Я, ш-ш-шаррум, - заикаясь, зашептала она, - рас-с-сказала все, что в-в-видела. Д-дракон был огромен и с-с-страшен, у него ч-чешуя сверкала, к-как золото. А у б-бога сверкали глаза, с-словно рубиновые, с-совсем как у статуи в храме. Он посмотрел сквозь м-меня и вз-зошел на ложе. Я не смотрела, что было дальше. Н-но стало тихо, я открыла г-глаза, а в храме уже н-н-никого не было. Царь жестом разрешил жрице удалиться, довольный тем, что она не признала в нем ночного гостя. - А где же те жрецы, что со страху сбежали от бога, которому служат? – он недобро усмехнулся, отчего верховный жрец только смог закрыть глаза и опустить голову. - Они сидят в кабаке на окраине города. Хотя, скорее, уже лежат. Заливают вином и сикерой ночной кошмар. - Неудивительно, что Бэл-Мардук лично явился к нам, чтобы покарать недостойных служителей. Как можно было сбежать?! А потом еще и пьянствовать в кабаке, вместо того, чтобы разбить лоб о храмовые алтари, моля о прощении. Итак, я понял, что боги прогневались по вашей вине, что теперь они вынуждены сами решать то, что не в силах решить их служители. А вы притащились сюда, чтобы рассказать мне об этом? Да вы сейчас должны делать только одно – нести дары на алтари, нести жертвоприношения, дабы усладить обиженных богов, молить их о снисхождении. Если бог спустился к нам на землю вершить правосудие, значит, обряды где-то нарушились или исполняли их недостойные того люди. Именно это и обозначено на теле погибшего, разве не так? - Так, шаррум, все верно. - Тело жреца, наказанного богом, надо похоронить в тайном месте. Всё имущество, принадлежащее ему, переходит во владения храма. Если у него остались члены семьи, их необходимо вывезти из города в любое пригородное поместье. Это тоже лучше сделать без свидетелей. А теперь прочь! Бэл-Мардук ждет ваших приношений и молитв. Я не хочу больше слышать подобные истории. Ступайте и больше не возвышайте низкого. Не дожидаясь, пока разойдутся все посетители, Навуходоносор покинул тронный зал. Он отпустил охрану и теперь быстро направлялся в ту часть дворца, где находился его гарем. Здесь было совсем не так, как в основных залах, предназначенных для него самого, его сыновей, для приемов и пиров. Здесь и колонны были тонкими, и потолочные арки воздушными, и вместо тяжелых плотных занавесей на окнах и в дверях струились легкие прозрачные ткани с цветной вышивкой. У входов в покои наложниц стояли чернокожие евнухи с невозмутимыми лицами; они склонялись при виде царя и расступались, распахивая дверцы перед ним. Здесь сновали рабыни с различной ношей в руках, полуодетые, в прозрачных шароварах или платьях, их голоса сливались со щебетом птиц за окнами, выходящими в закрытый от любопытных глаз сад. Из сада сквозь распахнутые ставни долетали запахи цветов, слышалось шелестящее журчание воды в фонтане, в котором его наложницы могли купаться обнаженными, не боясь, что их увидит кто-то кроме евнухов или самого царя. Навуходоносору нравилось стоять у какого-нибудь окна и наблюдать за резвящимися в воде или в цветах девушками. Иногда он ловил их зазывные или стыдливые взгляды, после которых ночью наведывался туда, куда звали его собственные желания. Он не знал счета своим наложницам, не помнил, кто откуда родом, но знал, что в любой момент любая из них примет его покорно и сделает все, что он захочет, а иногда и то, чему наложницы в гареме учат друг друга. Он знал даже то, что ночами они сами ублажают друг дружку, ведь шанса дождаться своей очереди на ласку господина может и не быть. Многие наложницы прекрасно уживались друг с другом, деля между собой общие покои и занимаясь общими делами. Некоторых евнухи селили отдельно. Чаще новеньких и строптивых. При желании они переходили в общие огромные по площади покои, но если желания не было, оставались в маленьких отдельных комнатках. Для Шаммурамат и ее рабыни старший евнух по просьбе царя выбрал покои самые дальние, находящиеся в стороне от основного гарема, чтобы наложницы пока вообще не пересекались с новой пассией царя. Он решил, что ей надо прийти в себя после потрясения, слишком много для нее случилось за один короткий промежуток времени. Когда он вошел в комнату Шаммурамат, его встретила Нупта. Он с удовольствием отметил, что она приоделась в новые воздушные наряды, явно из тех, что предназначались ее госпоже. Сама Шаммурамат лежала на огромной тахте под прозрачным балдахином. Царь раздвинул легкие занавеси и долго разглядывал ее. Шаммурамат была бледнее обычного, ее волосы, влажные, слипшиеся на лбу, разметались по подушкам. Руки безжизненно лежали поверх теплого покрывала, сама она дышала так тихо, что ему на миг показалось, что она не дышит вовсе. Но едва он об этом подумал, как она вдруг застонала, лицо исказилось, словно от боли, она что-то зашептала, беспокойно заметалась по постели, потом снова затихла. Царь опустил занавеси и повернулся к Нупте. - Как твоя госпожа? - Плохо, - вздохнула она и опустила голову, - всю ночь бредила, ее лихорадит. Вот только недавно заснула, и жар вроде спал. - Она больна? Что с ней? - Нет, господин, я не думаю, что она больна. Это просто нервное потрясение. А еще ее, вероятно, не кормили перед обрядом несколько дней, зато чем-то опаивали. Через неделю, мой повелитель, я обещаю, она будет так же прекрасна, как раньше. - Она и сейчас прекрасна! Какой же станет, когда будет здорова? Нупта улыбнулась: - Такой, как богиня Царпаниту.