2256 миль между нами

      Девятнадцать лет назад       Под ботинками Даррена хрустел тонкий лед на поверхности неглубоких луж. Весенний заморозок ударил неожиданно после нескольких солнечных дней, но парень, еле переставляя ноги, шел в расстегнутой нараспашку куртке. Ему не было холодно. Ему не было тепло. Даррену казалось, что он вообще потерял способность чувствовать.       Двухэтажный домик был погружен во мглу. Его жильцы спали. Но Даррен и не собирался никого беспокоить. Он поднялся на верхнюю ступеньку и уселся лицом к пустынной улице.       На террасе зажегся свет, а следом за спиной парня захлопнулась входная дверь и раздался тихий скрип деревянных половиц. Даррен обернулся и увидел Джену в чересчур коротком красном сарафане, оголяющем стройные ноги, и накинутой на плечи мужской - скорее всего, отцовской - куртке. Прямые светлые волосы до плеч были слегка взлохмачены, а к животу девушка прижимала длинную узкую подушку.       - Я слышала о том, что произошло, - тихо сказала она, удивив парня отсутствием расспросов на тему того, что он забыл в первом часу ночи во дворе ее дома. - Прими мои соболезнования.       Даррен отвернулся и посмотрел в темноту. Он не искал жалости, тем более от девушки, которая ему безумно нравилась. Но жалость Джены не отталкивала, в отличие от других знакомых, чье сочувствие было настолько преувеличенным, что его можно было делить на два, а то и на три.       - Отец хотел быть похороненным вместе с матерью. Я должен исполнить его волю, - плечи парня поникли еще больше под тяжестью правды, которая начала медленно добираться до его сознания. Защитная стена, возведенная шоком, разрушалась.       Джена коснулась волос Даррена, заставив его снова взглянуть на нее, и жестом приказала ему привстать. Она положила на холодный деревянный пол подушку, на которой они могли уместиться вдвоем, и разрешила сесть обратно.       - У тебя есть еще близкие родственники в Милфорде? - поинтересовалась девушка, опустившись на свою половину подушки.       Даррен мотнул головой.       - Нет. Когда мне было тринадцать, мы переехали из Техаса. Вся родня осталась там, но родители не поддерживали с ними связь. Никто даже не приехал, чтобы попрощаться с мамой.       - Хочешь, я приду на похороны? - предложила девушка.       - Хочу.       - Я приду.       Джена пошевелила порядком окоченевшими пальцами ног, и Даррен только сейчас увидел, что девушка не надела носки или тапочки, хотя на дворе был конец марта. Не особо соображая, что делает, парень перекинул через свои колени ноги Джены и, стянув с себя шарф, обернул им ее голые ступни. И замер, ощутив гладкую кожу под своими ладонями. Джена никогда не позволяла даже взять себя за руку, а уж какое наказание последует за такие вольности, Даррен и представить не мог. Как и не мог убрать руки от ее изящных лодыжек. Он словно прикоснулся к чему-то недоступному. К чему-то желанному. Загадочному.       Понимая, что не сможет оторваться от Джены, даже если она его ударит, Даррен погладил массирующими движениями ее икры, подобрался к коленям и опустился обратно к щиколоткам. Он не вкладывал в свои действия никакого сексуального подтекста - это было последним, о чем он мог сейчас думать. Физический контакт выступал для него лекарством от одиночества.       Джена не двигалась и не пыталась отодвинуться. Даррен посмотрел на ее лицо и увидел, что девушка пристально разглядывает парня.       - У меня такое впервые, - заметила она, не сводя с него внимательных глаз.       - Массаж ног? - слабо улыбнулся парень.       - Впервые человек, которому очень плохо, пришел именно ко мне.       Даррен сам не понимал логику своего поступка. На какое сочувствие он рассчитывал от ветреной девчонки, которая методично отклоняла каждое его приглашение в кино, смывалась из кафе, если туда вдруг заявлялся Даррен, подговаривала родителей соврать, что ее нет дома, когда он звонил по телефону, и принципиально отказывалась от букетов цветов, на которые парень тратил последние деньги?       За ней могли ухаживать только уверенные в себе и пуленепробиваемые парни. Потому что ее фирменный высокомерный взгляд, граничащий с пренебрежением, обжигал. Девушку считали слишком зазнаистой. Она не могла похвастаться состоятельными родителями или сногсшибательными внешними данными, которые оправдывали бы ее непревзойденную манеру держаться на людях. Но между тем Джена умудрялась вести себя подобно королевской особе. И не важно, с кем она общалась: с близкими подругами, преподавателями в колледже или случайными парнями, приставшими к симпатичной девчонке во время прогулки в парке.       - Расскажи мне что-нибудь, - попросил Даррен.       Согнувшись, Джена положила голову на грудь парня, и он тут же обвил ее руками.       Она рассказала о том, как сегодня первый раз сделала укол в ягодичную мышцу и от волнения задела нерв, от чего ее пациент хромал еще добрых полчаса. Как однажды оказалась в полицейском участке из-за того, что не смогла вовремя улизнуть с вечеринки, на которой ее однокурсники курили какую-то дрянь, и ее задержали вместе с остальными. Что терпеть не может шоколадное мороженое, а ее папа вечно об этом забывает и затаривает холодильник именно им. Что когда ей грустно, она пересматривает "Неспящие в Сиэтле", и может наизусть продекламировать любой отрывок из фильма.       Джена болтала о многом в ту ночь и прижималась ближе к парню, от ухаживаний которого ранее воротила нос. И Даррен убедился, что приехав вместо бара, где можно было бы напиться с горя, к Джене, поступил правильно. Вакуум в душе, возникший после известий о смерти отца, вытеснила эта своенравная девушка с невозможно глубокой синевой глаз.       ***       Семь лет назад       Рикардо Хименес, технический директор Connecticut Oil, сидел, раскинув обе руки по спинке кожаного дивана.       - Занятные бумажонки, да? - с ехидством поинтересовался он у Майкла Уэста, который уже на протяжении получаса пялился в документы, принесенные Рикардо. Майкл в который раз пролистал материалы внутреннего расследования до конца и возвратился к началу. Будто пытался найти в них скрытый смысл либо наоборот доказать их фальсификацию. Но все было тщетно. Представленные в бумагах факты полностью оправдывали неясные подозрения, которые уже несколько недель витали в воздухе вокруг руководителя проекта Connecticut Oil по смене генерального поставщика.       - Кингстон, Кингстон, Кингстон, - нараспев протянул Хименес, заложив руки за голову. - Кто бы мог подумать, что крысой окажется именно он!       - Подбирай выражения, - нахмурившись, осадил его Майкл.       В последнее время Рикардо ходил дьявольски злой. Майкл знал, что он чувствовал и собственный косяк в неудавшейся сделке. Он не отследил за чистотой и законностью контракта и теперь в собственное оправдание рыл носом землю, как проклятый, лишь бы найти того, на кого можно было бы переложить все обвинения. И нашел.       - Кингстон - чертов гений! - ухмыльнулся Хименес, но в следующий миг стал серьезным. - Слишком замысловатая и тщательно продуманная схема. Мы застопорились буквально на поверхности. Без соответствующих доступов и полномочий прокопать глубже не получается, - Рикардо подался вперед, облокотившись на собственные колени, и с давлением во взгляде посмотрел на Уэста. - Ты ведь это понимаешь?       Майкл промолчал, догадываясь, куда клонит напарник.       - Я в курсе, кто его жена, Майкл. Не забывай, мы с тобой учились в одном классе.       Уэст провел ладонью по подбородку и с сомнением взглянул на Рикардо.       - У них трое детей, - отрешенно выдавил он.       Хименес выругался и вскочил на ноги, не веря, что управляющий пусть и не крупной, но процветающей компании апеллирует подобными аргументами.       - Майкл, бл..! - буквально проревел Рикардо. - Connecticut Oil лихорадит уже несколько недель! Доверие партнеров подорвано! АЗС пусты! Патрик скоро отдастся в рабство кредиторам, лишь бы отсрочить платежи. Мы уже влезли в неприкосновенные резервы, и теперь ты хочешь довести ситуацию до того, что нам будет нечем платить сотрудникам? У них ведь тоже есть дети, - мужчина всплеснул руками, решив переиграть ситуацию по правилам Майкла. Высокие идеалы? Хорошо, добиваем высокими идеалами. - Вмешательство полиции многократно увеличит шансы вернуть наши деньги. Итак, - Рикардо подошел к столу и уперся в него ладонями. - Я передаю материалы расследования в полицию?       Голова Майкла стала тяжелой, словно камень. Он согласно кивнул, но ему самому показалось, что кто-то просто надавил на затылок, сделав за него выбор.       Рикардо с облегчением выдохнул и потянулся к лежащей на столе папке с документами.       - Это верное решение, Майкл.       Верное. Вот только почему после таких "верных" решений он зачастую жалел, что не поступил иначе? Потому что он со всех сторон был стиснут обстоятельствами? Или потому что последствия его выбора хорошо просматривались в будущем? Их не стоило бояться. Они были определены, дарили гарантию стабильности и не вынуждали бороться. А Майкл не умел бороться. Но он мог сделать нечто другое.       - Найди адвоката. Лучшего, - Уэст положил руку поверх папки, не давая Хименесу ее забрать. - О финансовой стороне вопроса не беспокойся.       Рикардо уставился на Майкла, как на сбрендившего.       - Кингстона не вытащит даже Марк Герагос.       - Просто найди адвоката, Рик, - сквозь зубы проговорил мужчина.       Когда Хименес с документами покинул кабинет, Майкл ослабил узел на галстуке и подошел к шкафу, где еще его отец устроил мини-бар. Покопавшись в богатом ассортименте, он вынул одну из бутылок и, откупорив, сделал порядочный глоток. И еще один. И еще... Майкл надеялся, что алкоголь вместе с трезвым рассудком унесет и поганое чувство отвращения к самому себе.       Он топил Даррена Кингстона.       Не выпуская из рук бутылку, на дне которой плескались жалкие остатки дорогого коньяка, мужчина рухнул на диван и отсалютовал ею в сторону закрытой двери.       - Найди адвоката, Рик, - в пустоту пробормотал Майкл и, прикрыв глаза, откинул голову на спинку дивана. - Пожалуйста...       Он топил Даррена Кингстона и бросал ему спасательный круг одновременно.       ***       Даррен без стука проскользнул в окутанную полумраком комнату и на цыпочках подкрался к дочери, которая лежала на кровати к нему спиной и читала книжку.       - А твоя мама пребывает в уверенности, что ее дочь давно спит, - низко наклонившись, усмехнулся он ей в ухо и нарушил абсолютную тишину, от чего Оливия едва не подпрыгнула на месте.       - Папа!       Мужчина и опомниться не успел, как получил по лбу увесистым томом. Рассмеявшись, Даррен завалился на дочь сверху и попытался наказать ее щекоткой, пока та истерически верещала и дрыгала ногами. Но отец туго замотал ее в одеяло, словно в кокон, тем самым одержав победу в поединке. Оливия надула губы, на одной из которых красовалась внушительных размеров болячка, но недовольное выражение лица тут же сменилось улыбкой, стоило Даррену щелкнуть ее по носу.       - Пора спать, малышка.       - Побудешь со мной, пока я не усну?       Даррен улыбнулся, наблюдая за дочерью, которая с кряхтением выпутывалась из одеяла. Ее ровесницы, возомнившие себя взрослыми, уже в тайне подкрашивали ресницы тушью и во всю флиртовали с мальчиками. Кто-то даже пробовал вкус первого поцелуя. А его Оливия вырезала рогатки из дерева, ходила чумазая с головы до ног и любила перед сном валяться в постели в обнимку с отцом.       - Кто еще из девочек твоего класса щеголяет разбитой губой и разодранными коленками? - спросил мужчина, когда Оливия выбралась из своего плена и устроилась поудобнее, прижавшись спиной к его груди.       - Я неправильная девочка. И почему вы с мамой не родили меня мальчиком?       - Может, потому что я очень хотел дочку? - он пощекотал ей ухо двухдневной щетиной. - Хотел наряжать тебя в розовые платьица с бантиками и заплетать косички.       - Ты никогда не плел мне косички, - хихикнула Оливия, не делая акцента на платьях, которые, как подозревал Даррен, она даже не знала, какой стороной надевать. Ее шкаф с одеждой больше напоминал мальчишеский.       - Предпочел не рисковать. Если бы я оттачивал на твоих волосах косичный опыт, над тобой смеялась бы вся школа.       - Надо мной и так смеются, - пробормотала девочка, и Даррен почувствовал как резко она сжалась, словно искала в объятиях отца защиту от жестокого окружающего мира.       Даррен никогда не предлагал ей вмешаться в ситуацию в школе, потому что понимал, что усугубит положение дочери еще больше. Вместо этого он учил ее давать отпор обидчикам. Потому что только так можно показать им, чего ты стоишь. Но сейчас мужчина ощутил себя никчемным. Она нуждалась в нем, а он оставлял свою девочку одну. Предавал. Ту, которую крепко привязал к себе. К которой сам привязался так неестественно крепко, что порой пугался, а существует ли еще у кого-нибудь на свете такая связь, как между ним и дочерью.       Даррен наклонился к Оливии и убрал упавшие на ее лицо длинные пряди волос.       - Родная, запомни: ты должна быть сильной. Жизнь может подкинуть тебе много неприятного - от этого никуда не деться, - но как бы больно она тебя не била, никто - слышишь? - никто не должен видеть твою слабость. Возможно, тебе придется терять близких людей и не раз...       Слова зацепились где-то в глотке, и Даррен не смог договорить. Договорить о том, что ее "возможно" наступит завтра утром, когда она проснется и, по привычке примчавшись на кухню, нерасчесанная, босая, в старенькой поношенной пижаме, не увидит отца, колдующего над тестом для блинчиков. Обжигая пальцы, не стащит со сковороды первый неудавшийся и прилипший комочек. Не нарисует для Ханны улыбчивую рожицу из черничного варенья на тарелке. Завтра у нее начнется новая жизнь. Без него.       - Но... - голос мужчины дрожал, и он старался не думать о реакции дочери на его исчезновение. - Но на правах отца я запрещаю тебе сдаваться.       - Я не сдамся, - тихо отозвалась девочка.       - Обещаешь, что будешь сильной?       - Обещаю. Только не уходи, пап, - сонно пролепетала Оливия и широко зевнула.       Когда он заходил в комнату дочери, то дал слово вести себя, как обычно. Не дать ей усомниться, что все давно пошло не так. Чуть-чуть отодвинуть правду. До утра. Подарить Оливии возможность еще несколько часов побыть беззаботным ребенком, не познавшим горечь потери.       А сейчас неожиданно вставший в горле ком мешал говорить. Но слов и не требовалось. Дочь, полностью уверенная в том, что отец никогда ее не бросит, сжала пальцами его сухие ладони и закрыла глаза. Даррен медленно и с надрывом выдохнул через рот и уткнулся лицом в макушку Оливии. От ее мягких волос исходил приятный персиковый аромат шампуня. Он напоминал Даррену о тех временах, когда он сам купал дочь и со смехом сооружал на ее головке пенный колпак из этого самого шампуня.       - Я всегда буду рядом, - прошептал он, крепче сжимая угловатую фигурку дочери, которая еще не обрела женственные формы и вряд ли обретет в будущем. Внешне Оливия пошла в отца: длинноногая и сутулая, с широкими плечами, тонкими костями и выпирающими, как крылья, лопатками. Хрупкая и несуразная. Самая красивая. Для него.       Внутри нее, как и у Даррена, был стержень. У самого мужчины стержень был жестким и, однажды дав трещину, которая со временем только расширялась, надломился. Сломался пополам. А стержень Оливии будет изгибаться, терять изначальную прямоту, но никогда не сломается. Выдержит. И она выдержит. Вот только Даррена не будет рядом.       На ресницах его глаз задрожали скопившиеся слезы.       В этом доме его держало все: от любимого ребенка, доверчиво прильнувшего к отцовской груди, до светло-голубых обоев, которые он лично выбирал, когда вместе с женой обустраивал спальню для первенца. Не верилось, что все, казавшееся таким вечным и незыблемым, рушится, словно карточный домик.       Даррен продолжал прятать лицо в волосах Оливии, боясь, как бы она не услышала приглушенного всхлипа, сдерживать который внутри не осталось сил. Хотелось выть. Громко. Он терял самое дорогое, не имея возможности все вернуть обратно. И лишь он один был виноват в случившемся. Он столько раз корил и проклинал самого себя за опрометчивое решение, что сбился со счета. Но барабан револьвера (как он понял позже, полностью заряженный) уже завращался, и не оставалась ничего, кроме как довести задуманное до конца...       Даррен долго прислушивался к дыханию дочери и, как только оно стало ровным и глубоким, убрал руки, постаравшись не разбудить Оливию. Он заботливо - в последний раз - подоткнул одеяло и невесомо прикоснулся губами сначала к ее вздернутому носику, потом к щечке, ко лбу... Взял в руки маленькую ладошку с длинными худыми пальчиками и поцеловал каждый по отдельности, запечатлев в памяти воспоминание об одиннадцатилетней дочери.       - Прости меня, малышка, - он погладил спящую Оливию по лицу. - Обещаю, мы еще обязательно увидимся. Когда-нибудь.       Когда именно, он не знал. Может, когда черты ее лица лишатся детской пухловатости. Когда она станет выше на несколько дюймов. Когда вершиной ее стремлений перестанет быть желание прокатиться на велосипеде без рук как можно дольше. Когда она улыбнется в камеру, держа в руках диплом об окончании старшей школы. Когда она из неуправляемой бунтарки превратится в упрямую волевую женщину с чувством собственного достоинства. Когда другой мужчина - не он - спрячет ее за своей спиной, окутывая паутиной заботы. Или когда она сама будет укладывать спать собственного ребенка... Даррен действительно не знал. Размытое обещание не было для него пустым набором слов. Оно было надеждой, за которую он сможет держаться, когда любимой женщины, дочерей и сына не будет рядом.       Понимая, что чем дольше оттягивает момент прощания с Оливией, тем сильнее разрывается его сердце, Даррен сделал последнее усилие над собой и, не оглядываясь, вышел из комнату, размышляя о том, как изощренно пошутила над ним судьба: в войне, развязанной только им, проигравшими почему-то оказались его дети.       ***       Джена подошла к мужу, который стоял у кухонной раковины к ней спиной, коснулась его затылка и расчесала пальцами волосы. Даррен прикрыл на мгновение глаза и стиснул зубы. От удовольствия и от злости одновременно. Джена всегда так делала после секса. Он лежал на животе, а она устраивалась на его спине и играла с прядями его намокших от пота волос. Интересно, перенесла ли она этот постоянный ритуал в постель к другому или же Даррен сам унаследовал ее привычку, выработанную в подростковом возрасте в постели с тем же другим?       Их взгляды, отраженные в темном оконном стекле кухни, встретились.       - Сколько мы еще будем молчать? Я не могу так больше, - тихо проговорила она и нырнула под руки Даррена, сжимающие край раковины. Из-за разницы в росте она приподнялась на цыпочки, но все равно не смогла до него дотянуться.       - Даррен, я люблю тебя, - жарко зашептала Джена, обхватив ладонями его лицо, но мужчина отклонился назад. Ему хотелось, чтобы она призналась, что не просто любит его. А любит только его. Но знал, что она никогда такого не скажет.       Впервые она призналась ему в любви в родильном отделении госпиталя. Вспотевшая, уставшая от долгих и изнурительных родов и прижимающая к груди крошечную Оливию, которую словно драгоценность приняла из рук акушерки. Наполненные слезами глаза Джены горели в тот момент чем-то необъяснимым. Улыбаясь и не скрывая обожания, она смотрела на дочь, как на истинное чудо. Чудо, которое подарил ей Даррен. Оторвавшись от малышки, она взглянула на сидящего рядом мужа, побледневшего и немного не в себе от счастья и шока, ведь предыдущие несколько часов оказались для него испытанием не меньшим, чем для самой Джены.       - Я люблю тебя, - она дотронулась дрожащими губами до губ Даррена. - Люблю тебя. Люблю, - каждое слово она сопровождала легким поцелуем.       Еще долго в ту ночь восемнадцатого апреля они сидели вдвоем с маленьким комочком счастья на руках, объединившим их в полноценную семью. Так много обещало то мгновение, так много обещали поцелуи Джены... И Даррен, окрыленный доселе незнакомым чувством, не распознал, что в ее признание вложена совсем не та любовь, которую он ждал от нее. Оно было соткано из чистой благодарности.       Сейчас же для него открылась правда. Но руки все равно изнемогали от желания обнять ее. Потерявшую былую стройность после трех беременностей, но все такую же привлекательную. Даррен без труда мог опровергнуть бытующее мнение, что за долгие годы брака страсть между супругами угасает, уступая место привычке и привязанности. Спустя двенадцать лет после знакомства он все еще хотел только ее.       - Я оступилась и позволила себе забыть о самом ценном в своей жизни - тебе и наших детях. Но обещаю, что никогда больше о вас не забуду, - Джена смотрела на мужа так, словно для нее не было ничего важнее в мире. - Я уже сотню раз попросила прощения и прошу еще раз. Пожалуйста. Мы начнем сначала, и не только ради детей, но и ради нас самих.       Она поцеловала Даррена, и его сопротивление разбилось, как стекло. Он много месяцев не чувствовал ее губы на своих губах. Джена заулыбалась сквозь поцелуй, когда муж притянул ее ближе. Он понимал, что внутри нее загорелся огонек надежды. Которому было суждено погаснуть, как только они услышали звонок в дверь.       - Мистер Даррен Маркус Кингстон? - настенный светильник озарил лицо крупного темнокожего мужчины, за спиной которого Даррен разглядел смутный силуэт еще одного офицера полиции. - Детектив Филипп Кирк, - представился он и, достав из нагрудного кармана сложенный вдвое лист бумаги, помял его в руках. - У нас ордер на Ваш арест. Вы обвиняетесь в...       - Даррен? - в дверях столовой появилась Джена, чей взгляд наполовину непонимающе, наполовину беспомощно метался от мужа к детективу и обратно. - К-как арест? Это ошибка, да?       Но единственным, кто когда-то ошибся, в этой комнате был Даррен.       - Дайте мне минуту, - бросил мужчина полицейским, освободив тех от зачитывания пункта обвинения, и обернулся к Джене, которая схватилась рукой за косяк.       - Не рассказывай ничего детям, - вместо объяснений приказал он.       Достав с полки ботинки, он обулся и не с первого раза снял с вешалки темно-серое пальто - петелька некстати зацепилась за крючок. Приход полиции не стал для него неожиданностью, но избавиться от нервозности и суетливости, которые явственно читались в его угловатых движениях, не получалось.       - Подожди, - забормотала Джена и принялась неловко стягивать с себя фартук. - Я с тобой.       - Джена!       Она застыла, сжимая в кулаках завязки фартука, и остекленевшими глазами посмотрела на мужа. Он отвернулся и непослушными пальцами застегнул пуговицы. Не оборачиваясь и не смея взглянуть жене в глаза, Даррен произнес:       - Ты не нужна мне. Останься с детьми.       Очень скоро Джена поняла, что за этой фразой мужа скрывалось больше, чем обычное нежелание оставлять Оливию, Адама и Ханну в пустом доме одних ночью.