Некроромантика: Истории о мертвых и влюбленных

На улице пасмурно и идет дождь. Свет, проникая в комнату через мокрое окно, ложится мутными пятнами на стены, но Саймон не спешит включать настольную лампу. Его мертвым глазам вряд ли что уже повредит, а вот Кирена яркий свет скорее всего разбудит. Саймон продолжает читать, устроившись на стуле у его кровати, листать страницы, водить пальцами по ровным печатным строчкам, беззвучно шевелить губами, не обращая вниманием на сгущающиеся в комнате сумерки. Изредка он поглядывает на Кирена. Его беззащитная розовая пятка выбралась из-под одеяла и теперь не может вернуться обратно. Он крепко спит, двумя руками вцепившись в подушку, но Саймон все равно не решается поправить одеяло, чтобы случайно не побеспокоить его своими холодными прикосновениями. Разница температур между ними сейчас даже больше, чем просто между живым и мертвым. Кирен лежит, завернувшись в одеяло как в кокон и, кажется, не покажет оттуда и носа до весны. Ну, или пока не выздоровеет. Простуда — то, что иногда случается с живыми, а Кирен Уолкер уже почти жив. Он еще боится открыто радоваться этому факту, боится обидеть Саймона, чьи травмы «не совместимы с жизнью». Иными словами, Саймон никогда не сможет получить свой «второй шанс» целиком, и Кирену каждый раз стыдно, когда он наслаждается едой, или когда непогода за окном заставляет его одеваться теплее. Он старается вести себя как обычно, не обращая на это внимание, и как результат — уже третий день лежит с температурой. Саймон смотрит на часы, и тянется за сиропом и таблетками, которые Кирену самое время принять. Но пока он отмеряет ровно полколпачка густого розового киселя и горсть таблеток всех форм и цветов, Кирен начинает тихо пыхтеть и что-то бормотать. — Un peu d'eau… (1) Слов Саймон не понимает, поэтому отложив лекарства в сторону, поспешно выходит в коридор. — Сью, Сью? — Что случилось? — миссис Уолкер поднимается по лестнице, сжимая в руках кухонное полотенце. Возможно, она готовила что-нибудь для Кирена, например, куриный суп. Саймон не уверен, принято ли в их доме нечто подобное, но у его матери был свой фирменный рецепт картофельной похлебки против простуды. — Кирен. Не понимаю, что он говорит. Сью подходит к двери и прислушивается. Она деликатно не заходит в комнату, хотя Саймон и не представляет, что она боится там увидеть. Кирен жив и болеет, Саймон мертв, и это вряд ли когда-нибудь изменится. Если есть более неуместное время для их отношений — то это именно сейчас. — Плохо знаю французский, но кажется, просит воды. Сейчас принесу сюда еще пару бутылок. — Французский? — волнение Саймона сменяется удивлением. — С ним так всегда бывает, если температура высокая. Ничего страшного. Миссис Уолкер улыбается ему и уходит, а Саймон заинтриговано возвращается к постели Кирена. Французский — как странно. Он к своему стыду знает только английский и ирландский. В школе он увлекался спортом и математикой, пренебрегая дополнительными занятиями, а после — была только химия. Все его познания в иностранных языках сводятся к одной единственной фразе на латыни — hominis est errare (2) — с собственного надгробия. Саймон убирает край одеяла с головы Кирена и осторожно трясет его за плечо. Тот моргает, словно в замедленной съемке, а когда Саймон подносит бутылку к его губам, жадно цепляется за нее. Он пьет большими, рваными глотками, и вода стекает у него по подбородку прямо на постель. — Не спеши, — просит его Саймон, беспокоясь, что он захлебнется. Кирен делает еще глоток, выпускает пустую бутылку, а потом берет Саймона за руку. Звуки, которые он издает, устраиваясь лбом на раскрытой ладони, с трудом можно назвать приличными. Саймон садится рядом с ним на кровать и накрывает второй, такой же холодной рукой, его шею. — Я долго спал? — спрашивает он, поворачивая голову то влево, то вправо. Щеки у него красные, но Кирену удивительно идет даже нездоровый румянец. — Не очень, — Саймон перекладывает ладонь с шеи на затылок Кирена, и тот с небывалым облегчением откидывается назад. — У тебя волшебные руки. — Просто мертвые, — печально усмехается Саймон. Он сидит у постели Кирена весь день (пока тот бодрствует и когда засыпает), кормит его супом, который приготовила Сью, и хотя Кирен хрипловато смеется, уворачиваясь от ложки, его бравады надолго не хватает. Он засыпает на середине предложения, и Саймон, отложив книгу в сторону, снова укрывает его одеялом до макушки. Он уходит домой только глубокой ночью, чтобы не смущать родителей Кирена и принять свою дозу нейротриптилина. Всю дорогу до бунгала Эми он, как и много раз до этого, думает о стремительно меняющейся жизнь вокруг и о том, что скоро ему придется опять уехать. Выйти из дома, закрыв замок на два оборота, и больше не вернуться. Не сегодня, не завтра, но как только он будет уверен, что Кирен выздоровел. И ожил. Полностью. Потому что Кирен, живой Кирен, — это солнце. А солнце не может светить кому-то одному, как бы Саймону этого не хотелось. У Кирена впереди настоящая жизнь полная взлетов, падений, новых впечатлений и знакомств, в череде которых Саймон со временем останется только черно-белой картинкой из далекого прошлого. Но, даже не смотря на уготованную ему роль, он не может найти в себе силы, чтобы уйти. Раз за разом придумывая новые отговорки. Следующим утром он приходит к Кирену с книгой. Саймон заприметил ее на полках Эми, вчера, после того, как услышал его бессвязный французский лепет. В картавом сиплом произношении Кирена было что-то такое, что отдавалось внутри Саймона сладкой дрожью и волнением. Он бы даже сказал, что его сердце замерло, если бы оно в принципе билось. Но такие условности не отменяли того факта, что он хотел услышать Кирена, говорящего по-французски, еще раз. — Почитай мне, — просит Саймон, протягивая ему небольшой томик. Кирен внимательно рассматривает обложку, где на картинке — странное рукопожатие из трех ладоней и длинная надпись. — Я не… — Кирен не хочет этого делать. Ему всегда казалось, что у него ужасный голос, и сама необходимость читать на уроках французского доводила его до исступления всю школу. — Пожалуйста, — просит Саймон, и он сдается. Если бы не Саймон, который сидит с ним с утра до вечера, Кирен бы, наверное, уже сошел с ума, и если в качестве платы за это ему придется немного опозориться, то он готов. — Знаешь о чем она? — Кирен листает страницы, иногда останавливаясь и внимательно вчитываясь в строчки. — О любви? — Потому что на французском? — улыбается он. — Хотя, и правда, о любви. As-tu deja aime pour la beaute du geste? As-tu deja croque la pomme a pleine dent? Pour la saveur du fruit sa douceur et son zeste. T'es tu perdu souvent? (3) К последней строчке Кирен снова начинает сипеть и Саймон протягивает ему стакан воды. Он заворожен его голосом, одновременно знакомым и чужим. Кирен облизывает губы и неуверенно улыбается. — Стихи? — уточняет очевидное Саймон. — Да, но можно я не буду переводить? — Ладно, просто почитай еще. Кирен переворачивает несколько страниц и снова читает. Саймону кажется, что слова, которые он не понимает, раскачивают его как на качелях, цепляясь за ребра. Незнакомые интонации проходят насквозь, оставляя за собой мимолетное возбуждение. Кирен щурится от слишком яркого света, прикрывая глаза ладонью. На его руках едва заметные веснушки, маленькие неровные оранжевые пятнышки поверх синих вен. Лучшее доказательство того, что он жив, и еще одно того, что Саймону рядом с ним не место. Кирен ловит слишком задумчивый взгляд Саймона и закрывает книгу. — Иди сюда, — он хлопает по кровати рядом с собой, откидывая одеяло в сторону. И Саймон недоуменно приподнимает брови. — У тебя снова жар? — он тянется за градусником, лежащим на столе, но замирает на полпути. Кирен стягивает с себя футболку, скидывая ее на пол. — Если это нужно, чтобы мы поговорили, то да. У меня жар, я — горячий, ты — холодный. Ложись рядом.Только разденься. Это совсем не похоже на флирт, и хотя Кирен говорит взволнованно, в его волнении нет ни страсти, ни сексуальности. Саймон прикрывает дверь, снимает с себя свитер, рубашку и пару потертых ботинок, устраиваясь на самом краю кровати. Кирен обнимает его, упираясь лбом в холодную шею. — Ты уйдешь, — говорит он со странной тоской в голосе. — Твой отец и так слишком нервничает. Не представляю, что будет, если я останусь на ночь. — Нет. Ты хочешь уйти насовсем, — Кирен не поднимает головы. — Почему? Саймон замирает. Этот разговор — его ночной кошмар. И сколько раз он представлял его себе, но так и не смог подобрать правильных слов, чтобы объясниться. — Твоя жизнь скоро совсем изменится. Ты сможешь отправиться в Париж, или поступить в университет… Саймон целует Кирена в золотистую макушку и гладит острые лопатки. — И это все? — спрашивает тот. — Ты собираешься уйти только потому, что я ожил и теперь недостаточно хорош для тебя? Он переворачивается на спину и смотрит на него снизу вверх, как через линзу фотоаппарата. Саймону кажется, что это все. Конец. Последняя реплика перед титрами. Но Кирен тянется к нему, цепляясь ладонями за плечи: — Даже если так, то aime-moi moins mais aime-moi longtemps… (4) Кирен слишком идеальный. Невозможный. И Саймону кажется, что все, что наполняет его изнутри — это не черная жижа похожая на кровь — а любовь. И именно любовь к Кирену Уолкеру однажды убьет его. — Люби меня меньше, но люби меня долго, — шепчет Кирен и целует его, выдыхая спасительный воздух в мертвые губы. _____ (1) — Немного воды (фр.) (2) Каждому человеку свойственно ошибаться (лат.) (3) Ты уже любил из благородных побуждений? Ты уже впивался в это яблочко всеми зубами? Ради фруктового вкуса, его сладости и кожуры. Ты часто себя терял? (фр.) (4) Люби меня меньше, но люби меня долго (фр.)