С широко закрытыми глазами

Иван задумчиво кусает губу, вкрадчиво приглядывается к чужому лицу, но не знает, как помочь. Гилберт хмурится, крепко сжимает кулак так, что побелели костяшки пальцев, но не просыпается. Их посиделки давно закончились в гостиной, где, не утруждая себя транспортировкой бренных тел, и продолжился и сон. Теперь один из них, свернувшись на диване, словно замерзший от холода, борется с терзавшим, неспокойным кошмаром, а другой, проснувшись от случайного шума, сидя на полу прислонившись к креслу, с интересом прислушивается к его неровному дыханию и испуганному порханию своего сердца. Брагинский знает, как обезвредить противника, как за считанные секунды уложить на лопатки или заставить особо наглых заткнуться, захлебываясь от боли. Он только не знает, как справляться с таким неосязаемым монстром, пожирающим изнутри. Иван борется с искушением уйти к себе, ведь для соседа это привычное дело; ведь я же бессилен, не могу же я никак укрыть его в ночной тьме, оградить от навязчивых образов в звенящей тишине? Уснуть тоже невозможно, потерянный сон вряд ли позволит вновь забыться в беспамятстве, остается только замереть и продолжать вглядываться в беспросветную темноту. Даже когда в комнате раздается лишь одно биение сердца, одно дыхание - человек никогда не сможет быть в абсолютном одиночестве - остается наедине с собой, со своими мыслями, что еще хуже, ведь это единственный собеседник, которого нельзя остановить и прогнать, не желая слушать. Для него всегда раскрыты наши поступки, перед ним мы строптиво спорим, борясь с искушением, с остервенением закрывая уши от его слов. Он приходит всегда, нежеланный для каждого. И это - голос совести. Гилберт вздрагивает, кашляет, не открывая глаз, но со спокойствием выдыхает, когда его руки неуверенно касаются пальцы. Опущенные ресницы – усеяны белоснежной мраморной крошкой, взлохмаченные волосы - припорошены чистым снегом, которые хочется согреть своими прикосновениями. Бледные губы, – до которых касался морок, требуют тепла. По крайней мере, так кажется Ивану. Брагинский садится радом на ковер, обнимает за плечи и, прислонив голову, ждёт. Глаза, словно темные лужицы, удерживаемые ресницами на строгом лице, замерли, превратившись в лед. Спустя несколько долгих минут он откидывает голову назад и закрывает глаза, надеясь, что рассветный луч солнца поскорее осветит их город и расплавит в небе последние звезды. Сквозь плотно закрытые шторы никогда не пробьётся рассвет.

***

Гилберт морщится, отворачивается, но дослушивает до конца задание начальника на сегодняшний рабочий день, не перебивая. Иван перебирает документы, тепло благодарит Наталью, которая услужливо принесла кофе и так же сдержанно продолжает говорить для других коллег. Брагинский бросает в толпе на него кроткий, такой же равнодушный взгляд, что и утром, когда встает с пола и потягивается, разминая спину, Гилберт - такой же отрешенный взгляд, когда так же медленно садится и направляется в сторону кухни. Ни мысли о прошедшем, ни слова друг другу – теперь эта тема закрыта, но естественно это никто из них не произносит, фразы остаются запертыми за кривой улыбкой. Альбинос про себя снисходительно хмыкает – словно это само собой разумеется, кто бы ни был должен прийти – и все оставшееся время он оказывается рядом с начальником. Брагинский понимает это как благодарность, без слов – и так же тайно улыбается про себя. - Теперь ты среди нас, я за вас отвечаю. Пора и на тебя иметь свои рычаги давления, - прищуривается Иван, заставляя Гилберта напрячься. Темная лошадка, добродушный хитрец с теплой улыбкой. Он не причинит вреда, пока ты делаешь то, что нужно? - Ты не похож на расчетливого человека, пользующимся людьми. За твоей спиной шепчут лживые сплетни, описывают как тирана. Ты прячешь за своей властной фигурой доброту и великодушие. И за широкой улыбкой – не терпящую возражений, плюющую на всех циничность. - О, интересная характеристика. Обычно надо придерживаться своего злобного образа, терроризирующий своих подчиненных. Где же твоя убойная критика? - Берегу твои еще неокрепшие от моих речей уши. - Спасибо за такое проявление заботы. Я лучше обращусь к Наталье за помощью. Альбинос демонстративно скривился. Наталья ему не нравилась, надменная, грубая, лишенная кокетства и правил приличия. - Она просто прямолинейная, - последовал недоуменный ответ, - не все любят горькую правду, предпочитая умалчивать, утаивать и прогибаться перед другими. А одиночество - цена за такую независимость. Короткий разговор, для того чтобы хоть как-то разбавить холодные сумрак в комнате - но Гилберт не уходит. Взъерошенный, закусив губу, ожидающе смотрит. - Мне остаться? Они вдвоем, наедине, и это особо ощущается после вчерашней ночи. Двусмысленно. Но Брагинский не хочет отгадывать, лишь огорчен, что дал повод, и слабо ухмыляется. Легкий щелчок по носу альбиноса заставил того вмиг принять возмущенный вид. - Хватит с тебя. Он не нуждался в привязанностях и не хотел лишаться привычной тишины. Одиночество плохо тем, что ты либо кидаешься на шею первому встречному, либо сердце грубеет, а ты начинаешь верить в то, что тебе никто не нужен. Но эта уверенность бесследно растворялась в следующем дне, в безмолвной ночи, которая уже вошла в привычку.