С широко закрытыми глазами

Стремительно Гилберт провалился во тьму. Вместе с ним пришло глубокое забытье, на смену ему – ощущение свинцовой тяжести, вновь опустившееся холодной вуалью. Спустя какое-то время — утром, а может и через день, через месяц, год, он не знал — он проснётся снова. Как теперь звучит мой голос? Даже если он произнесет, утонут звуки в кромешной тьме. Калейдоскопом замелькавшие краски – и знакомые очертания, пейзажи вмиг пронзили разум, заставляя забиться сердце быстрее от догадки. Юльхен въезжает в город, очень знакомый, как кажется Гилберту. Она удовлетворенно вздохнула, уставшая от такой длительной поездки, и рассматривает величественные сооружения, начиная от вечных памятников до многовековых церквей, привлекающих внимание в этом городе. В этом городе, незаурядном, в котором раньше жил Гилберт. В этом городе, который не так сильно изменился в прошествии столько лет. Неизвестная иностранка со сдержанной улыбкой подает руку, чтобы выйти. Направляется в дом, который пострадает от многих пожаров, уверенной походкой навстречу собственной гибели. Как все просто, - смятение, - я бежал от этого города, но он меня настигает даже во снах. Та единственная статья, подарившая возможность стать редактором и переехать в другой город – об этой иностранке – и стала причиной всех снов? Тем временем Юльхен уже в комнате, торопится – с нетерпением хочется написать отцу, успокоить и заверить, что она доехала благополучно. Занося руку над бумагой, она задумчиво крутит перо, не зная с чего начать писать. Первые неровные буквы прыгнули на чистую бумагу, перо плавно скользит в ее руке, рождая вместе с ними и темные кляксы. Юльхен не обращает на это внимание, вновь замирает в раздумье, как резко вскрикивает. Ее рука в оцепенении сжимается, продолжает писать - и резкими движениями в лист вгрызается пугающая фраза. Ты скоро погибнешь.

***

Брагинский подскакивает от громкого шума, матерясь, врывается в соседнюю комнату. Ну вот, опять. Кислое выражение лица он пытается заменить обеспокоенным, но получается плохо - ошарашенное лицо Гилберта пугает своей белизной. А значит, прерванное утро вновь будет чем-то похожим на предыдущую ночь. - Что случилось? - Меня… она прогнала. Или я сам проснулся. - Да? - Иван, не пытаясь скрыть неподдельный интерес, садится рядом, - неужели ты с ней мог говорить? - Нет, не совсем. Это бесполезно, но если применить силу, скажем, завладеть рукой…, - поймав удивленный взгляд, он замолкает, - то есть да, я могу с ней связаться. Но становится немного понятно - эта девушка, дело которой я изучал там, на работе. Фотографий не было, а имя она взяла русское, по традиции при приезде в другую страну. Гилберт растерянно трёт шею, не мигая, уставившись перед собой. - С тобой все нормально? - Да живой, как видишь. - Я про твоё психическое здоровье, я смирился с твоими кошмарами, а не с мистикой - он красноречиво, скептически изогнул бровь. - Ты мне не веришь? – вскипел Гилберт, гневно нависая над ним – в таком случае, могу тебя заверить, что завтра можешь радоваться - я тебя перестану беспокоить по ночам. – Неужели? Она перестанет тебе сниться, когда ты ей поможешь? – Она перестанет мне сниться, когда умрёт. - Ты не будешь ее спасать? - Спасать? Я попытался ее предупредить, и этого достаточно, она пожелала от меня избавиться – вот и пусть радуется. Я более милосерден – не навязываю ей свое общество. Как будто мне с ней мучиться не приходилось. - Тебе ее не жаль? Ты знаешь, что она умрет. Не надо было ему рассказывать. Гилберт перевел на него осторожный взгляд. Доверчивое, полное растерянности лицо выдавало теперь все чувства хозяина. Вот ты и попался. Гилберт криво улыбнулся, ощущая лишь горечь. Еще тогда, с первой встречи он желал сорвать с него эту затвердевшую маску, убедиться в том, что нельзя быть таким… правильным. Увидеть его черную сторону или извалять в грязи, очернить – лишь бы не видеть в его отражении себя – оскверненного, по сравнению с ним; хотя бы дотянуться до него. быть достойным его Теперь ненавидел за то, что заглянул за границу дозволенного, привязался к нему. Ведь если она не умрет – не будет всей этой истории, статьи, переезда, карьеры. Не будет встречи с ним. С какой стати я должен все это терять? Брагинский этого не знал благодаря его молчанию, что единственная примечательная статья, которая помогла Гилберту закрепиться именно в этой профессии, была о странной гибели этой иностранки. Ложь – полезное средство - приятно ощущать на собственных губах, обжигаясь теплом ее вкрадчивых слов. - Не от моей руки она погибнет, я ничего не сделал - это судьба. Ее жизнь закончилась еще тогда, но моя – еще бежит. Как иссохнет она? - Нет, как только начались сны, ты невольно стал соучастником убийства, еще далекого до свершения. Ты ничего не сделаешь – и именно от этого она и погибнет. Ты ставишь на весы ее жизнь и статью о ее смерти? - Твоей доброты хватит на всю планету, я - не Мать-Тереза. Это дело столетней давности, ты жалеешь человека, кости которого уже давно погребены в земле, еще задолго до твоего рождения. Так что изменится, если я ей что-нибудь передам? - Да, я жалею мертвого человека, но не ты. Для тебя она живая. Ты готов ее убить? Гилберт сурово всматривается в замерзшее лицо, ни единого намека на проявление каких-либо чувств, только холод, лед плескается в строгих глазах, знакомая сталь разрезает лицо пополам. Теперь ты меня еще больше возненавидишь, я пал еще ниже? Остановиться не хватает мозгов. - Как всегда, заставляешь сделать то, что считаешь нужным? - Не переживай, я никогда ни на кого не давлю. Если, конечно, это не касается меня. - Знаешь, Брагинский, самые бескорыстные дураки с альтруистическими заскоками – это те, которые сильнее всех пострадали от нападок судьбы. Они знают, каково это, и не хотят, чтобы кто-то испытал подобное, поэтому неосознанно рвутся дарить добро. Судя по этому, боюсь представить, чем испоганил тебе жизнь наш циничный мир? Прекрати. В чем смысл твоей боязни потерять его от нового расклада истории, если ты это делаешь собственными руками? - Знакомством с тобой, если честно. - Думаю, сегодня я больше не усну. Ты вернешься в свою комнату или решишь заночевать с такой тварью, как я, составишь компанию? – неприкрытая надменность. Я прав, я не собираюсь считаться с твоим мнением. - Я с трудом согласился с тобой жить, а ты мне предлагаешь еще и потрахаться? - презрение. - Заметь, какой приятный бонус. Мгновение - и альбинос замолкает, подавившись снисходительным взглядом прищуренных глаз. - Не для меня, - Брагинский одаривает того одной из самых тяжелых улыбок.