Видел ты, знаешь сам, в своих помыслах чист я ушел защищать фатерлянд

Пыльные, нагретые солнцем стёкла тихонечко, практически незаметно подрагивали от далёких взрывов. По лабораторным штативам тоже легонько проходила вибрация, очевидно, если взрывы были особо сильными. Или более близкими. Ульрике, поправив белый чепчик, тяжко вздохнула. Страшно это всё. Само собой разумеется, борьба против мировой революции, за мир во всем мире – дело, достойное уважения. Но это если рассматривать в целом. А если твой жених сейчас штурмует приграничную деревеньку под пушечными залпами мальчишей, это совершенно меняет дело, которое становится уже не «достойным уважения», а тупой мясорубкой. Примерно такие мысли мелькали в голове Ульрике, пока она заполняла тоненькие желтоватые бланки: несмотря на ее нежную любовь к больничной практике, сейчас фройляйн была далека от лейкоцитов и эритроцитов. Рабочий день подходил к концу, пора было делать финальный обход и с чистой совестью уходить домой. Ульрике проходила практику в отделении для престарелых, но ей нравилось – она искренне любила эти одинокие лица с добрыми морщинками у глаз и следами от улыбок на щеках. У каждого из пациентов была своя история, свой взгляд на жизнь, и Ульрике было интересно собирать из этого мир, как пазл. Вот и сейчас она задержалась, присев у койки одной из старушек – спешить Ульрике сегодня было не к кому… - Вам хоть немного лучше? – улыбнулась Ульрике, не особо умеющая начинать непринужденную беседу. - Спасибо, детонька, лучше, как не лучше… У вас вон какие лекарства! – ответила старушка. - Мы стараемся разработать их как можно больше, - загорелись глаза у Ульрике при упоминании любимой темы. – Это так здорово, благодаря нам, буржуинским врачам, вся планета избавится от многих страшных болезней! Знаете, мы сейчас ведем колоссальные работы, и я вам скажу, война не тормозит процесс! Я, правда, пока что лишь студентка, но я надеюсь… - тут она благоговейно понизила голос. – Но я надеюсь, когда сдам экзамены и отработаю здесь практику, меня возьмут лаборанткой при разработке вакцин! - Хорошим вы делом занимаетесь, - слегка дрожащей, высохшей рукой погладила старушка плечо Ульрике. – А у тебя знакомые там есть какие-то? - Моя мама, - коротко улыбнулась та. - Ну тогда то конечно у тебя все получится, да еще и ты сама, я вот погляжу, девочка прилежная, старательная, аккуратная… А жених-то есть? – заговорщицки спросила старушка. - Конечно! Его Фриц зовут, могу даже фотокарточку показать, - Ульрике покопалась в сумке и достала на свет небольшую, 10х6 фотографию. Она была цветная, но ужасного качества. С неё смотрел совсем молодой крепкий парень с очень светлыми, выгоревшими на солнце волосами, остриженными ёршиком. У него было узкое лицо с тяжелым подбородком и крупный, но тонкий нос. Широкая улыбка светилась абсолютной уверенностью в завтрашнем дне. - Я сама сделала это фото, месяц назад. Мы тогда в парке гуляли (видите, там сирень на фоне), в честь того, что Фриц военное училище закончил, - Ульрике сказала это обыденным тоном, но в ее голосе мелькнула дрожь. - Ишь, красивый какой, справный, - похвалила старушка, поднеся фотокарточку близко к глазам и прищурившись. Потом сочувственно посмотрела на Ульрике: – Его на фронт забрали? - Да, сегодня утром, - глухо ответила та. – Я безумно боюсь за него! Я не могу даже представить, что его не станет… Но даже если он вернётся… Знаете, война меняет людей, я это точно знаю. Взять хотя бы моего отца: до войны был вполне добродушным человеком, примерным семьянином и честным рабочим. А потом, когда пришёл домой с оторванной ногой, стал агрессивным, даже можно сказать буйным, замкнутым, просыпался по ночам с криками и в слезах… Потом спился. А Фриц, он и так всё в себе держит, заталкивает поглубже эмоции. Носит маску всем довольного счастливчика, а как домой приходит – в свою кузницу мрачно пройдет и до вечера там. К полдевятому вернётся, Гёте почитает, поужинает – и вроде ничего. А перед сном опять – не спит долго, всё какие-то разговоры да события в голове прокручивает. - Эээ, так-то он недалеко уедет, - махнула рукой старушка. – Переживания, они ж как вулкан: вроде был человек спокойный, был, а потом – раз! – и срывается… У меня брат был, тоже как Фриц твой, про него говорили, мол, скала-мужик. А он и правда, эмоции эти не то что на людях, дома не показывал: по глазам видно, что бушует у него внутри всё, а он молча разворачивается и в поле уходит… А в утро одно его в подвале подвешенным нашли, и записки не оставил, - мрачно завершила рассказ старушка. – Так что ты уж следи за Фрицем своим, в тихом омуте такие чертилы водиться могут… - Что ж вы пугаете-то так, - побледнела Ульрике. – Описали брата своего – один в один Фриц, я только надеюсь что кончится у нас всё по-другому… Естественным путём, так скажем, - кашлянула она. - Дай Бог вам счастья, ты хорошая девочка, - приподнявшись на локте, старушка одной рукой обняла Ульрике. – Всё у вас хорошо будет, и с войны Фриц твой вернется, и вакцин уйму наизобретаешь, может, и меня, старую, выходишь! – засмеялась она. - Спасибо вам, - поморгала Ульрике, чтобы обойтись без напрасного литья слёз. – А вылечим мы вас уже скоро, у вас анализы в норму пришли! – уже выходя из палаты подбодрила она добрую старушку, и, не дожидаясь ответа, вышла из больничного корпуса, вытирая горячую слезинку тыльной стороной ладони.