Начало

«Отработав» свое, Доминик поспешно стал собираться на выход. Все остальные тоже были довольны, и, на удивление, никто больше не устраивал скандалов. Рыжеволосый, немного неуклюжий Стэн помахал всем и скрылся за дверью. Дом неожиданно для себя заметил, что это помещение стало расслаблять его своей пустотой и отсутствием хоть какого-либо намека на уютный интерьер. Высокий потолок актового зала давил всей своей тяжестью, а стены цвета грязного фламинго отчаянно, но безрезультатно пытались создать иллюзию тепла и вдохнуть жизнь в это пустое, необжитое пространство. Именно за это они его и любили. Может поэтому их творчество, как правило, было дерьмовым, а творческий процесс назывался так разве что только из-за наличия музыкальных инструментов. Хотя, в такие дни как сегодня, на них нападали приступы вдохновения, которые обнадеживали в это трудное время. Когда все столпились у выхода, неумышленно образовав круг, напоминающий секту конченных лоботрясов, Дом почувствовал на себе чье-то внимание и стал искать его обладателя, пока его взгляд не наткнулся на настойчивые, пылающие какой-то загадочной чернотой глаза их нового гитариста, смотрящего на него исподлобья и как-то недоверчиво. Дом почему-то был абсолютно уверен в том, что если бы вокруг не было ребят, он бы что-то сказал ему, уж слишком настойчив был его взгляд. Из-за этого Ховард как-то отвлекся от темы разговора, над которой Стэн и Пол разразились громким смехом. Они с Мэттью как-то неловко переглянулись, и когда Пол заметил их растерянные взгляды, произнес: - Ладно, вы уже устали, походу. Валите отдыхать, поработали на славу. Мэттью тут же ожил, это было заметно по предательски дрожащим зрачкам. Как будто был рад, что они остаются одни. Оно и не мудрено: ни с кем из группы Мэтт особо не контактировал, а если удавалось быть втянутым в какую-то более или менее отдаленную от работы беседу, неловко отмалчивался, краснел или изредка вставлял пару слов, нервно хихикал. С Домиником он чувствовал себя более раскованным, если это можно было так назвать. В перерывах между минутами, когда он в очередной раз заливался краской не понятно из-за чего, почесывал лицо, дергал носом, бегал своим скоростным взглядом по всему вокруг, он был довольно милым парнем, хоть и тараторил что-то с ещё более большей скоростью. Но к этому начинаешь привыкать, иногда, правда, задумываешься о своем, в то время как он заливается какой-то очередной долгой, порой бессвязной и нелогичной тирадой, но вовремя киваешь и смотришь понимающим взглядом, на самом деле не понимая ничего, в лучших традициях хорошего слушателя. Когда же Дом, наконец, нерешительно вливался в этот бесконечный поток мыслей, ему удавалось услышать пару дельных вещей из его уст, а иногда он вполне искренне смеялся, чем очень радовал своего собеседника. Как правило, это были рассказы о космосе, вселенной, каких-то нелепых мировых заговорах и прочей заумной чепухе. Что-то подсказывало ему, что Мэттью, в силу своих лет, сам не очень то сведущ в этих делах, но это успешно компенсировалось его неподдельным интересом и блеском в глазах. Так текли дни: от одного промозглого буднего до другого. Погода все меньше стала напоминать скользкую шляпку какого-нибудь гриба, и все чаще красная жидкость термометра показывала ниже обычной отметки — ожидалось прибытие скорых холодов. И вот, долгожданный день — первый снег. Всегда кажется, что первый снег в году — это что-то волшебное, абсолютно загадочное и всегда светлое. Но не в этом году. Мокрые пушинки, упавшие на нос Доминику одним осенним днем, не вызвали ничего, кроме тоски и чувства обреченности. Вытерев лицо от воздушных прилипал, быстро тающих и растекающихся по щекам прохладительной дорожкой, Доминик направился в школу, впервые после долгого перерыва длиной в неделю. Он не был трудолюбив, часто грешил прогулами. До каникул оставались считанные дни, и никакого желания посещать школу уже не было. Сейчас многие халявили и прогуливали, но учителя, в силу собственной усталости, в большинстве случаев равнодушно закрывали на это глаза. Случай Доминика был как раз из таких — неприметный более-менее прилежный ученик: и не злостный прогульщик, и не ярый охотник посещать школу. Учителя обычно плевали на таких, делая таким образом каждому прогульщику маленькие подарочки на Новый год. Продвигаясь вперед по постепенно заполняющимся снегом улицам, Доминик острее ощущал нежелание идти дальше, а засесть где-нибудь, чтобы его никто не трогал. Поддавшись своей лени и испытывая небольшие уколы совести, Доминик направился в сторону пристани, где собирались все бездельники. Здесь дул промозглый прибрежный ветер, на дорогах то и дело мелькали пятнышки птичьего помета, а сверху кружили чайки, раздражая своим криком. По мере приближения к краю пристани, всё шире и шире открывалась река Тен и бескрайний простор. Порой Доминик любил постоять вот так, вслушиваясь в шум порта, вдыхая все его специфические запахи, иногда морщась от удушающего смрада из соседней кафешки, и любовался тонкой гранью между водой и небом. Чаще всего, во время таких приступов созерцания, издали до него доносился истошный насмешливый голос, зовущий его по имени и принадлежавший тому, кого он меньше всего сейчас хотел видеть, а именно: старым знакомым, знакомым его знакомых и прочих оборванцев. В этот раз никто не нарушал его покоя, ничто не мешало стоять вот так, прислонившись к столбу, и думать о своем. Так продолжалось до тех пор, пока откуда-то сзади не стали слышаться настойчивые глухие звуки удара об железо. Слишком навязчивые и повторяющиеся слишком часто, чтобы их игнорировать. Уткнувшись носом в ворот своей мешковатой куртки, Доминик раздраженно повернулся, разыскивая взглядом источник шума. Тут ему на глаза попалась невысокая фигура, облаченная в темный спортивный костюм и гневно пытающаяся подвинуть автомат. Доминик закатил глаза и направился прямо к обидчику. Уже издалека Дом начал свои ругательства: - Что же ты делаешь, идиот? Приходи вечером трахать этот несчастный автомат, когда поблизости не будет людей, желающих отдохнуть! А сейчас, проваливай отсюда... Его поток язвительных слов прервался, когда в ответ на его тираду фигура, держащая автомат снизу и отчаянно пытающаяся подтолкнуть его, повернула голову. И Доминик узнал своего нового знакомого — тощего Мэттью, буквально погрязшего в этих тряпках с угрожающими надписями и огромных кроссовках. Взгляд его был испуганнее обычного, волосы взъерошены, они прилипали тонкими мокрыми прядями у висков и лба, делая своего обладателя ещё более несчастным на вид. От этого зрелища вся злоба Доминика вмиг улетучилась, и он сотряс всю улицу своим громким, заливистым смехом. Первые секунды Мэттью ничего не понимал, продолжая ошарашенно глядеть ему в лицо, а потом отпустил несчастный автомат из рук, согнулся в три погибели, и барабанщик впервые услышал, как он смеется. Этот смех не поддается грамотному описанию: хриплый, перетекающий в истерический звонкий хохот, он затмевал всю предыдущую картину и стал причиной нового взрыва у Доминика. Оба стояли, держась за животики, то и дело пьяно пошатываясь в стороны, теряя координацию, они хохотали со скрюченными от истерики лицами. Пожилые прохожие возмущенно переглядывались, одним взглядом выражая всё, во что превратилось «нынешнее поколение», в то время, как это самое поколение уже не могло стоять на ногах и смеяться, а просто беззвучно корчилось, держась друг за друга с открытым ртом и красным от смеха лицом. Когда очередной приступ оставил их, они посмотрели друг на друга, еще больше раззадоренные своим видом, показывая друг на друга пальцами, уже не в состоянии смеяться. Обычно так люди и понимают, что судьба свела их не зря. Ни тогда, когда ты ведешь вежливые долгие беседы со своим новым знакомым, ни тогда, когда вы понимаете, сколько у вас общего. Вы не осознаете, что созданы друг для друга так четко, как в тот момент, когда общая волна истерии накатывает вас обоих и заставляет корчиться от припадочного смеха у всех на виду, в независимости от обстоятельств. В эти минуты люди бывают так близки, как могут не быть близки больше никогда в жизни. Смех, искренний смех, снимал маски с любого, кто пытался притворяться. И только сейчас Доминик заметил, какие у Мэттью неровные передние зубы, и как один особенно выделялся из ряда остальных. Но всё его внешнее несовершенство сейчас компенсировалось этой искренней гримасой на его лице. Они не заметили, как в прогулке прошло три часа, и пора было идти домой. Все время они разговаривали, смеялись, а Беллами был на удивление открыт и дружелюбен. По дороге домой Доминик выпалил, не думая: - Почему ты не всегда такой? Мэтт удивленно вытаращился на него, как бы спрашивая: «Какой?». Без слов поняв вопрос, Дом начал объясняться. - Ты сейчас такой... Открытый. Обычно ты не такой. Беллами опустил голову и замолчал. Доминик уже сто раз успел пожалеть, что испортил такую хорошую легкую беседу своим неуместным вопросом. - Ладно, прости, прости, я глупость спросил... - Нет, я понимаю, о чем ты. - Правда? И что же? Беллами опять забегал взглядом и смущенно потупил глаза. - Просто... Мне немного неуютно с ребятами. И вообще... Я же знаю вас совсем недавно. Да и... Он прекратил мямлить и сказал неожиданно громко и четко: - Просто мне нравится проводить время с тобой, Доминик. Барабанщик немного опешил от его слов, хоть подсознательно и понимал то, что Беллами говорит, вполне естественно. А это его ярко выделенное, произнесенное с коронным «Белламовским» акцентом «Доминик», просто добило. Пришел его черед смущенно опускать голову и рассматривать асфальт, словно он идет по алмазной дорожке. Ему было что сказать. Конечно, ему тоже нравится проводить с ним время, но почему-то сказать это было труднее, чем кажется. По идее, надо было как обычно не заморачиваться ни над чем, привычно улыбнуться своей улыбкой и сказать свою короткую речь. Но что-то заставляло его исступленно молчать, изображая непричастность. Когда неловкая пауза затянулась, Доминик непроизвольно на выдохе выпалил свое многозначительное: - Ясно. Все стало еще хуже, чем секунду назад. Боковым зрением он увидел, как щеки Беллами загораются привычным румянцем. От злости на самого себя хотелось нахамить и сказать что-нибудь гневное, в стиле: «Что с твоими щеками?! Ты что, болен?!». Но, слава богу, он не позволил себе этого. Парень рядом неуклюже семенил, путаясь в собственных ногах. Сейчас его неуклюжесть почему-то не вызывала улыбку, а только раздражала. Вообще, сейчас все было слишком странным. Все как-то не так. Доминик припустил шагу, запихнув руки в карманы джинсов, и пробурчал едва слышное: - Мне пора. Раз портить, то до конца, чего уж там. Он прямо-таки спиной чуял, как Мэтт стоит с офигевшим видом и полным непониманием в глазах. Не хотелось об этом думать. Совершенно не хотелось. И что на него нашло? Он явно в плохом расположении духа сегодня. «Наверное, давление», - старчески подчеркнул про себя Дом, повторяя фразы своей мамы. Мама. Сейчас он придет, она будет спрашивать, как дела в школе, а у него совсем не было настроения врать и притворяться. «Бухнуться бы на кровать и не думать ни о чем». Вернувшись домой, он быстро разделся, прошел по дому, удостоверившись, что никого нет, и, не задумываясь над вопросом, куда все ушли, как и хотел, с грохотом рухнул на скрипучую кровать. Он накинулся одеялом с головой, обнял подушку и закрыл глаза. Стало жарко, но он назло не вылезал. Хотелось как-то напакостить самому себе, помучиться, чтобы стало еще больше себя жаль, и тогда можно будет начать со спокойной душой догнивать под «Pablo Honey». Не дождавшись пика самоистязания, он вставил кассету и яростно захлопнул заедающую крышку проигрывателя. Заиграла вступительная «You». «Ты — это и солнце, и луна, и звезды, У меня никогда не получится сбежать от тебя...» С первой строчкой Доминик замер, уставившись куда-то в окно, по которому, как по иронии судьбы, били капли дождя. Пейзаж успокаивал и придавал поддержки: небо иногда отчаянно пробивалось из под серых туч, ведя с ними вечную борьбу. Когда-нибудь, весной, оно запоет яркими красками, освещаемое солнцем, освежаемое светлыми пушистыми облаками, похожими на сладкую вату. А пока дождь, серость, финальные надрывные аккорды. От этой убаюкивающей картины Доминик не успел заметить, как провалился в тревожный сон.