Начало

Наутро всё было как после классической попойки: кто-то уже успел разбрестись по домам, кто-то ещё был в отключке, а кто-то с помятым видом бродил по квартире, как привидение, пытаясь найти собственные вещи. Постепенно все так или иначе просыпались. Не успев даже позавтракать, девчонки с довольным видом покидали дом, уводя за собой парней, ухватив их за какую-нибудь часть одежды. Дом обнаружил себя не там, где должен был. Он лежал в каком-то углу рядом с кухней, свернувшись чуть ли не в клубок. Первой его мыслью было отчаянное: «Вода!..», когда заметил мимо проплывающего парня, жадно глотающего остатки прозрачной бутылки. Разочарованно хныкая, он тяжелой поступью направился к кухне, где уже столпилось несколько людей в поисках пропитания, обсуждая события вчерашней ночи. - Бли-и-ин, ты видел Майка вчера? Набубенился в дрова!- довольно хихикая, произнес незнакомец с широкой улыбкой, обнажавшей брекеты на зубах. Подумав о зубах, Дома словно молнией пронзило: он вспомнил Мэтта, и отдельные моменты вечеринки всплыли у него в голове. Яростно схватив себя за волосы и прилично оттянув их, как бы наказывая, он прошептал: «Вот бли-и-ин...», но его шепот оказался слишком громким в тишине этого утра, и все дружно повернули свои головы к нему. Какая-то девушка, которую Дом видел впервые, озабоченно спросила, склонившись над ним: - Что случилось? Голова болит? - Да так...- нехотя проскрипел Дом, уходя прочь от любопытных глаз. Вспомнил он и Пола с Питом, долбящихся в дверь туалета, и в который раз ужаснулся, шепча самые крепкие ругательства, которые мог вспомнить. «Если они что-то видели, то это пиздец...»,- сделал вывод он, направляясь вглубь своей квартиры. Сейчас его мало заботило состояние вещей в доме, но проверить всё было нужно. Поэтому он обошел все комнаты, проверяя их на наличие осколков от мебели и прочего, но, к счастью, таковых не оказалось. Параллельно с этим, он взглядом выискивал хоть одно знакомое лицо, одновременно боясь кого-то встретить и услышать о себе нечто нелицеприятное. Особенно он боялся встретить Мэтта, которому наверняка сейчас тоже очень стыдно, если он, конечно, помнит хоть что-нибудь. По ходу движения в голове назревали всё новые и новые воспоминания вчерашней ночи: руки, дыхание, влажные губы... Доминика передернуло, как вдруг кто-то вновь решил предложить ему свою помощь: - Домми, все хорошо? Голова болит? То оказался голос малышки Мишель, которая выглядела почти бодро и уже не так помято с наличием косметики. Она смотрела на него с такой заботой и обожанием, что Дому захотелось блевать. «Что эта шлюха себе напридумывала?»- с раздражением думал он, - «Что мы теперь встречаемся после того, как я зажал её ужратое в жопу тело в угол?». Он едва сдержался, чтобы не бросить ей в ответ что-то колкое и обидное, так, чтобы она захныкала и убежала куда подальше. Он только схватился за голову и уклончиво ответил, что всё хорошо, и ушел прочь. Тут он вспомнил, что это его дом. Он снова увидел всех этих людей, лежащих тут и там, которые явно никуда не торопились, и его одолели такая злоба и раздражение, что он заорал: - Убирайтесь все! Все присутствующие таращились на него, не понимая, что происходит. - Что, блин, непонятно? Я сказал всем уходить!- и для пущего эффекта перевернул столик со стоящими на нем стаканами так, что они разбились, и по полу потекла темная жидкость. Он даже боялся представить, как выглядел со стороны: взъерошенные волосы, горящие черные глаза и грозно упертые в бока руки. По лицам людей стало ясно, что зрелище это не из приятных, поскольку все стали поспешно собираться. - Давайте, давайте! Пошевеливайтесь! Доминик отправился кричать по всей квартире, то и дело выпроваживая кого-то за дверь и толкая к выходу. Все суетились и бежали, словно их только что возвестили о начале апокалипсиса. Некоторые бежали чуть ли не полуголые, захватив по пути свои вещи. Когда дом был почти пуст, он вернулся ко входной двери, у которой стояла Мишель, озабоченным и испуганным взглядом сверлящая его. Она едва слышно прошептала: - Домми, что с тобой? - и положила свою ладошку ему на плечо. От этого «Домми» ему стало ещё поганее, так что он отбросил её руку и мягко подтолкнул к двери, стараясь из последних сил не ударить. - Уходи, - сквозь зубы прошипел он, выставляя её за порог и громко хлопая дверью. Он слышал, как девушка ещё немного постояла у входа, а потом застучала каблуками по лестнице, удаляясь прочь. Тогда Доминик позволил себе сползти вниз по двери и усесться на пол, размышляя. В голове был полный бардак, хаос, ненависть ко всему окутала его. Ему было не стыдно за то, что сделал. Все эти люди настолько осточертели ему, что терпеливо ждать, пока все мирно разбредутся по домам, просто не было сил. Он вновь устремил свой взгляд туда, где коричневая жидкость с ужасающей быстротой растекалась по полу, и задумался. Пока Доминик выгонял всех гостей, он не нашел среди них главного - Мэттью. Казалось, что он вообще растворился в воздухе, не оставив после себя никакой вещи, никакого следа, даже монетки или бумажки, выпавшей из кармана. Просто исчез куда-то. Испарился. Сбежал. Так было даже лучше. Наверное, Дом ещё долго не сможет прийти в себя, и видеть кого-либо из знакомых не только не представлялось возможным, но и было совершенно ненужным. Что он мог сказать им? Мог сделать вид, что ничего не было, а сам бы при этом пытался отчаянно угадать по их реакции, видели ли они что-нибудь прошлой ночью. Он уже прокрутил эту ситуацию у себя в голове, представляя их недоверчивые взгляды и ухмылки. Нет, лучше он отсидится здесь, дома, и постарается привести мысли в порядок. Не дойдя до порядка в голове, он начал с уборки дома, что тоже было похвально. Ничто не забивает голову так сильно, как физический труд. Убрать грязь, оставленную сворой подростков, выкинуть мусор, подмести пол и прочее — просто раздолье для физических упражнений. Но мысли всё равно никуда не девались, а даже наоборот, наполняли всё новыми и новыми воспоминаниями, заставляющими тело снова обмякать, а кулаки сжиматься ещё сильнее. Только представляя заново их поцелуй и те слова от возбужденного Мэтта, Доминик тяжело выдыхал, то и дело отрываясь от приборки. Произошедшее просто не укладывалось в голове и сводило с ума. Невозможно было поверить, что его друг может чувствовать к нему то,о чем громко кричали его действия: страстные, нежные... Прочь, прочь все мысли. Он еще яростнее стал драить полы, так и норовя протереть в нем дыру, словно пытаясь стереть воспоминания шваброй. Он буквально выбивался из сил, кидаясь то туда, то сюда, судорожно поднимая мусор и пуская свой бешеный взгляд в свободный полет. Подбирая очередной осколок, он с силой сжал его в ладони, не без удовольствия заметив, как по запястью потекла красная нефтяная жидкость. Дом не был склонен ко всяческим депрессиям, только сильные потрясения могли вызвать в нем приступы ярости и ненависть к себе. Сжав остаток стакана ещё сильнее, он почувствовал резкую боль и неожиданно выронил стекло. Оно рухнуло с громким звяканьем и, испачканное кровью, замарало пол. Вся ладонь была испещрена глубокими порезами сочащимися густой жидкостью. Доминик с интересом разглядывал ее, наслаждаясь болью, он жадно слизнул очередную бегущую по его ладошке капельку и громко засмеялся. Он смеялся нарочито громко, выбивая из себя всю душу этим смехом, истерично и надрывисто. Вдруг ему стало страшно от самого себя, от этой мерзкой картины. Он словно взглянул на свою руку по-новому: кровь больше не вызывала удовлетворения, разбитый стакан — радости, лужа на полу — спокойствия. Он чувствовал, как кружится голова, его замутило и зашатало в стороны. Кое-как он добрался до кухни, пятная под собой пол, открыл дверцу шкафа и растерзал упаковку с бинтом, судорожно и криво перевязывая руку. Но белая марля с каждым новым слоем все больше раскрашивалась красным, алые чернила витиевато бежали по переплетенным между собой ниточкам, увеличивая пятно с каждой секундой. Дому стало ещё страшнее. Он разбинтовал ткань и подставил руку под струю холодной воды, корчась от боли. Промыв порезы, он откупорил бутылочку с перекисью и начал лить почти все содержимое себе на руку. Раны пузырились, шипели, а вместе с ними и Доминик. Потом он крепко перевязал себе руку, и, кажется, кровь перестала бить так сильно. Уставший, измотанный морально и физически, он присел на холодную плитку в кухне, постепенно растекаясь амебообразной лужицей. Сильная боль ненадолго выбила воспоминания, но вскоре прибавилась к той боли, что была в душе. Наделенный этим адским грузом, Дом лежал и не мог придумать своим действиям логического объяснения. Злоба сменилась тупым безразличием и опустошенностью. Думать больше не было сил, сердце рвало грудную клетку, отбивая свой срывающийся ритм. Дом плакал. Плакал без слез, а это даже болезненнее. Вся горечь и обида скопилась на его глазах, щипая изнутри, но не находя себе выхода. Хотелось кричать на весь мир, биться, жаловаться и ныть, как последний хлюпик, не зная, от чего, но на это уже не было сил. Все это происходило в его голове: те сцены, в которых он встает, крушит все вокруг, орет, срывая голос и раздирая глотку, рвет волосы и плачет, плачет, и постепенно затухает. Но эта внутренняя истерика только больше заводила его изнутри, надувала его злобой, словно воздушный шар, готовый взорваться, но он знал, что не сможет. Дом впал в забытье. Это был ни сон, ни потеря сознания, просто какая-то отключка, словно произошедшая с компьютером от перегрева, только с человеком от переизбытка чувств. Родители нашли его через час, он так и продолжал лежать, едва дыша и вглядываясь в кухонный потолок. Мать тут же заплакала и, увидев пятна крови, что он оставил по всему дому, примкнула к нему, тормоша за плечи. Тот пришел в себя, так и не воспринимая реальность до конца, словно находясь под куполом. Он не стал поспешно объяснять произошедшее, оправдываться, просто послушно шел, ведомый родителями за руки куда-то в сторону своей спальни. Сквозь поволоку чувств слышались отдаленные крики матери: "Господи! Мой сын! Мой сын!.." Отец только тяжело вздыхал, не в состоянии сказать ни слова. Внутри Доминика словно заговорил его собственный голос, так четко и громко, что заполнял собой все пространство: "Я изрядно их напугал", - с какой-то злобной радостью думал он. - "Наверное, они думают, что я чуть не умер тут, когда поранил руку". Где-то издалека он слышал, как плачет мать, но это почти не вызывало в нем жалости. Он словно находился не в своем теле, словно наблюдал за всем со стороны. Мама... Доминик не заметил, как уснул. *** В коридоре было темно и холодно. Он ступал босыми ногами по ледяному полу, идя на свет впереди. Оттуда тянуло чем-то вкусным, но он не мог различить чем. Когда он выбрался из тьмы, и мягкий свет комнаты окутал его, перед его глазами предстала такая картина: хлопочущая у стола мать тараторила что-то без умолку срывающимся голосом, а сидящий в кресле отец пыхтел и вертел головой. Тут мать замечает его. - Ох, Доминик!.. В её глазах дрожит страх. Она подлетает к нему и обнимает, чуть не плача. Он едва слышным голосом шепчет: - Мам, все хорошо... - Хорошо? Хорошо?! Ты всю кухню испачкал кровью! Что у тебя с рукой?! В ее голосе слышатся нотки злобы, но он знает, что это из чистого страха. - Я руку поранил. - Ох, Доминик! Но как так вышло?.. - мать словно не спрашивала, а сетовала. Когда Доминик осмотрелся, он не без радости обнаружил, что все чисто и убрано. Только вот он не помнил, убрал это он, или уже мать после ее приезда. Сколько же он проспал? Словно услышав его вопрос, мать произнесла: - Ты спал целых семь часов! Ты такой молодец, Дом! - с этими словами мать подошла и вновь обняла его. - Даже убрал все! "Фух, я успел!"- думал он. Он бросил взгляд на отца, сурово поглядывающего не него из своего кресла-убежища, в котором он прятался при любом удобном случае. Его взгляд так и говорил: "Если бы не мать, ты бы получил по заслугам!" И было бы справедливо. Он развел какой-то концерт прямо у себя на кухне, не позаботившись даже о том, что скоро придут родители и все увидят. Надо было нацепить на лицо довольную маску и успокоить всех, чем он и начал заниматься. - Мам, уже все хорошо, правда,- он старался выдавить из себя хоть какую- нибудь улыбку, сам понимая, что в его ситуации это практически невозможно. - Ах, Доминик, Доминик!.. Это ее "Ах, Доминик, Доминик" значило только то, что она уже исчерпала свой запас злобы и слов и уже была не в состоянии ругаться. И правда, она приобняла своего сына, поцеловав в щеку, и устало сказала: "Больше не пугай меня!" На эту фразу даже согласия давать было не нужно. Просто кивнуть и убежать куда-нибудь с бодрым видом и создавать ощущение, что ты весь такой деятельный, активно-позитивный и просто чудо-ребенок! Обычно родители не интересуются своими детьми в той мере, какой надо бы и они сами ужасно не хотят, чтобы ими самими интересовались их дети. У каждого мальчика-подростка шестнадцати лет внутри уже созрел свой мир в виде замка со своими тараканами, драконами и прекрасными принцессами, в который они не хотели бы никого пускать, кроме себя. Тем более, если вместо принцесс в нем обитает только один невысокий худощавый мальчик-принц. Эта мысль отчаянно пыталась достучаться до сознания Доминика, пробраться в чертоги его разума и возвестить о себе с громким криком радости. Но вместо радости это приносило только боль, а от этой мысли Дом старался бежать. Лежа вечером в кровати, он уже четко понимал, что на следующий день в школу он не пойдет. Слишком рано ему еще видеть всех своих друзей и знакомых, смотреть им в глаза, а гадать. что у них на уме, абсолютно не хотелось. Проще пойти куда-нибудь. Куда-нибудь, где его никто не найдет, где он сможет спрятаться от всех, даже от собственных мыслей. В раздумьях о том, куда он пойдет, Доминик заснул. На следующее утро он проснулся неприлично поздно для рабочего понедельника - в девять утра. Мать уже будила его своим громким криком, а он, мигом вскочив с кровати, уже торопливо собирал вещи, кидая в сумку все учебники, которые попадались под руку. Стоя у выхода с тяжелой баклажкой учебников и закутавшись в теплый шарф, он выглядел как настоящий отличник-зубрила, сопровождаемый на выход хлопочащей матерью. На улице было снежно, дороги прилично замело, солнце едва выглядывало из-за бесконечной пелены облаков. Доминик одиноко брел, воровато озираясь по сторонам, то и дело запинаясь на очередной кочке. Понедельник, как известно, - день тяжелый, и пережить его нужно было с наименьшими потерями. Особенно в его случае. Улицы впитывали его состояние и словно подстраивали окружающую картину под его настроение: голые деревья, склонившиеся к земле, вели его вглубь аллеи, а редкий снег неприятно колол щеки. Окружающий пейзаж возвещал о скором приближении к парку, в котором Дом любил периодически бывать, когда становилось совсем скучно. Сколько он себя помнил, в этом парке никогда не было много людей: даже престарелые бабульки обделяли его своим царским вниманием. И именно этим он сейчас был так привлекателен для него. Одинокая скамейка, запорошенная снегом, приютила Доминика и его тяжелую сумку. Он буквально плюхнулся на нее, как бы пытаясь вымести на бедной, ни в чем не повинной деревяшке всю свою злобу, накопившуюся внутри. И трудно было сказать, отчего именно он злится, но сознание подталкивало на очевидный ответ. Можно было бегать от правды и от самого себя долго, но вечно это продолжаться не могло. И этот момент настал. Это пришло не сразу, а терпеливо назревало внутри, норовя вскоре лопнуть от передоза чувств, как коробочка мака, выпускающего свое семя в переломный момент. Как бы Доминик ни старался не думать об очевидном, с каждой минутой это становилось всё труднее, потому что уже трезвый разум его генерировал все новые и новые видения той ночи, вызывая по телу волну предательских мурашек. На секунду он запрокидывал голову, закрывал глаза и представлял всё это вновь, потом резко одергивал себя и злился, заставляя накатившее возбуждение томиться глубоко внутри, не давая ему выхода. Вот и сейчас, сидя на одинокой лавочке, запихнув руки в глубокие карманы и съежившись, он сидел, закрыв глаза и пытаясь успокоиться в который раз. Он хотел заснуть снова, заснуть нормально, без лишних сновидений и возбуждения с утра, как это было этим утром. Лучше бы и вовсе не смыкал глаз. Еще одной проблемой была надвигающаяся с бешеной скоростью среда, а вместе с ней и репетиция, которую пропустить никак нельзя. К тому же, не придти туда было бы верхом трусости. Он с содроганием думал о том, как посмотрит всем в глаза, что он в них увидит. Усмешку? Презрение? Или же вообще никто ничего и не знает? Интересно, придет ли туда Мэтт? Хотя он и так был слишком стеснительным и без Доминика вряд ли бы пошел туда один. Да что он вообще чувствует? Может, он просто ошибся, и это глупое недоразумение? Может, Мэтт уже и сам жалеет о содеянном, даже если и сделал это намеренно? А может, он начнет презирать его, смеяться над ним? Все внутри перемешалось, мысли спутались, и сделать адекватный вывод уже не представлялось возможным. Доминик огляделся по сторонам. Вокруг, словно призраки, одиноко сновали серые силуэты, удручающие своей неторопливостью. Несмотря на яркое мерцание снега, все вокруг казалось каким-то серым, блеклым, словно во сне. Люди вдалеке, какие-то сгорбленные и злые, напоминали корабли, плавно дрейфующие в море бесконечного снега и мерзлоты. Только сейчас он заметил, что замерзает, и сидеть на месте достаточно холодно. На нем была лишь какая-то легкая курточка, которую он накинул перед выходом, и осенние ботинки. Доминик с грустью посмотрел на полную сумку учебников и стыдливо закинул ее себе на плечо. Думать о школе сейчас - просто грех, а привычные будничные мысли - непозволительная роскошь. Ветви деревьев на фоне серо-молочного неба. Расплывчатый диск блеклого солнца. Влажные холодные пальцы на ногах. Влажный снег и тяжелая сумка на плече. Доминик плёлся куда-то вперед, стараясь забыться: где он, куда он идет, что он. Зафиксировал взгляд на какой-то точке впереди, чтобы лишний раз не натыкаться на новые осколки реальности, заново собирая картинку происходящего. Хотелось пустоты, хотелось неба, хотелось ничего. Он вдохнул холодный бодрящий воздух в ноздри, остужаясь изнутри. Он заболеет, обязательно. Но потом, сейчас нужно копить силы на внутреннюю борьбу. Столько надо было объяснить самому себе. К столькому нужно было привыкнуть, и на столько поступков нужно было решиться. Он всё сделает потом. Сейчас уже тот час, когда он обычно возвращался из школы домой. Кажется, он просидел на одном месте около четырех часов. Надо выпить теплого чаю. Потом, потом. Дома тихо, он этому только рад. Сбросив с плеч тяжелый груз, он прошелся по всему дому, ощущая, как хлюпает растаявший снег в мокрых носках. Он остановился в зале, прямо посередине, там, где на полу был вычерчен круглый узор, раскинул руки кверху, начал кружиться. Сначала медленно, потом быстрее и даже как-то яростно. Топая ногами, заливая пол водой, все с большей силой, быстрее, быстрее!.. Кружится голова. Он улыбается. Останавливается, шатаясь, идет к комнате, посмеивается от самого себя. Голова вырисовывает витиеватую траекторию, разум заплывает куда-то за спину. Мягкая холодная поверхность подушки, раскиданные по кровати непослушные волосы. Сон. Во сне он плачет. С надрывом, как давно мечтал, но не мог. Шипучие слезы обжигают щеки. Теплое, возбуждающее чувство теплится в груди, готовое вырваться и подогреть пятки, чтобы пуститься в путь. Беспросветная тьма. Он выбивается из сил, падает на колени, больно царапая кожу об асфальт. Яркая вспышка. Ничего не видно. Видит выход. Он расширяется в небе, зовет к себе. "Возьми меня!.. Согрей и приюти. Помоги мне понять!" - почти молит таинственное нечто в небе. Раздается громогласный голос. "Задай вопрос! Жди!". "Сколько ждать?"- почти истерично кричит Дом. Но в ответ давит тишина. Тьма. Забытье. Боль.