Я не сплю.

- Спать не хочешь? - Я в последнее время плохо сплю. - Снятся сны? - Иногда я просыпаюсь и не могу понять, я еще грежу или уже нет. Он садится рядом. От него стойко несет пивом и чипсами. Запах не бог весть, но он почему-то меня успокаивает. Если бы рядом был Мён, от него бы пахло молоком и сигаретами, и я бы опять мучилась. А сейчас мне легко, пусть и чуточку совестно. Мучается ли Сынхо? Надеюсь, что уже нет. Я не стою того, чтобы страдать из-за меня. Тем более такому, как он. - Мне предложили полугодовое турне. По миру. - Ты соглашаешься? - Видимо, уже да. Уже? Что на него повлияло? Или кто? - Я хочу поездить по миру, посмотреть на людей. Это должно быть очень весело. Он знает, что это будет чертовски трудно и выматывающе. Но храбрится. Мальчишка. - Когда начало? - Через месяц. Билеты уже продают. - Где ты будешь выступать? - Много где. В основном Америка, Океания, Австралия. - Справишься за полгода? - Куда я денусь. - Я еду с тобой? Пауза. Я знаю ответ. Мог бы просто меня уволить. - Нет, ты остаешься здесь. Я поручил тебя Мёну. - Что значит – поручил? Я карманная собачка, за которой нужно убирать и смотреть, чтоб не сдохла? – я груба, это удручает, тем более что я вполне могла бы сдержаться, но не хочу. - Это значит… - опять пауза. Что с ним такое, он никогда не думал, прежде чем сказать. – Что я ошибался. Даже если мой отец столько раз меня разочаровывал, кое в чем он все-таки прав. Он опять замолкает. В звенящей, давящей тишине слышно, как по крыше тарабанит дождь. У меня скоро закончится терпение от этих театральных пауз. - Ты знаешь, есть вещи, которые не должны быть произнесены, даже если это облегчит чувство вины говорящего. Черт, теперь я знаю, что он имеет ввиду. Это не приносит мне радости. Лучше бы молчал. - Я понял, что если я хочу превзойти того, кто стоит на моем пути, мне нельзя сидеть на месте и жаловаться. Я должен пойти дальше. И возможно, приз сам упадет ко мне в руки. Хотя, возможно, я просто пойму, что приз был скорее ношей, и перестану его жаждать. Я – ноша? Грустная правда. Я мешала Мёну и мешаю Сынхо. Наверное, более честный человек исчез из обеих этих жизней. Но я вцепилась в них мертвой хваткой, запустила в них свои когти и зубы, повисла и не отпускаю. Ни на шаг дальше, ни на сантиметр. Они должны меня ненавидеть, и почти наверняка, так и делают, и только чувство жалости не дает им это показывать открыто. - Знаешь, наверное, сейчас уже можно спросить… Почему мой отец так с тобой носится? Я действительно не понимаю. Ты спасла ему жизнь? Прирезала его врага? Написала ему песню? Не в состоянии сдержаться, я улыбаюсь. - Первое впечатление. Все дело в нем. Я оставила неизгладимый след в его душе после нашей первой встречи. Я не вижу, но отчетливо чувствую, как он напрягся. Он не слышал этой истории? Неужели Мён так же скрытен с ним, как и со мной? Забавно. - Строго говоря, я его просто выслушала. И все. - И больше ничего? - Ничего. *** Она врет. Впрочем, причина лжи вполне ясна – момент, в котором она появилась в жизни Мёна, непригляден. Интересно, что бы она рассказала, если бы Сынхо признался, что Мён уже раскололся. Буквально три часа назад, сидя в своей уютной теплой квартире, он открыл статью в википедии, посвященную его одиозной персоне: - Видишь? - Что? - Тебе непонятно, это хорошо. А вот я отчетливо вижу разрыв между седьмым сольником и восьмым. Почти семь месяцев без единого сингла, выступления и даже интервью. Тишина, в которой я сам же себя и похоронил, сознательно и отчетливо. Ты смотришь на свое отражение в зеркале и воешь от жалости и несправедливости. Все началось, пожалуй, с неудачной подтяжки. Видишь, вот тут, под подбородком. Операция легкая и быстрая – утром приходишь в клинику, вечером тебя уже выписывают, еще пару дней ты ходишь чуть опухший, но через неделю все снова прекрасно. Только вот в этот раз мне не повезло. Осложнение одно за другим. Вместо того чтобы через неделю бегать, как огурчик, я валялся в больнице почти месяц. Дальше – хуже. Я не могу винить конкурентов хотя бы потому, что не могу дать гарантии того, что мой менеджер не занимается тем же. Каждый день обо мне писали, что я стар, дряхл, не нужен никому. Что я вышел в утиль слишком давно, и чем дальше я пою, тем меньше у меня поклонников. «Ты слишком стар даже для Элвиса, но будь мужественен, уйди сейчас». «Дай дорогу молодым, твое время прошло». «У тебя больше скандалов и проблем с женщинами, чем таланта». Наверное, более умный человек прекратил бы это читать. Но я, как идиот, перечитывал снова и снова, не давая затянуться ни одной ране. Плюс эта рожа, на которую без слез не взглянешь. В довершение всех бед у меня умерла собака. Это послужило спусковым крючком – я сбежал. Корейский язык я понимаю лучше английского. И я сбежал сюда. Я пил. Все время. Сколько времени так прошло – я не знаю. Женщины, хостесс, алкоголь, отели, проститутки – я помню, что все это было большим цветным пятном с неразличимыми границами и смутным содержанием. В одном из баров уже под конец вечера, я обнаружил, что где-то потерял кошелек. Может, его украла какая-то из сонма женщин рядом, или это была та, с кем я ночевал за ночь до этого. Вряд ли я это когда-то узнаю. Но я понял, что денег нет, равно как и не у кого их попросить. Мой менеджер, продюсер, все те люди, к помощи которых я прибегал, были в Японии. Карточка была заблокирована еще месяц назад. И я понял, что мне конец. Сначала меня изобьют, потом еще раз, потом предложат как-то отработать, и опять изобьют. И если остальное меня пугало мало, то потеря моего прекрасного лица – это же конец карьере. Никому не интересна твоя музыка, если ты не слишком красив. На этом моменте я сорвался. К черту! Если меня все равно изобьют, то пусть это хотя бы будет с помпой. И я начал бушевать. Со стороны, наверное, это выглядело картинно: я швырял закуски, поливал все вокруг из графинов и стаканов, орал, размахивал руками. Девушки, которых ко мне подсадило довольное начальство после пятого посещения за месяц, разбегались, как крысы. За пятнадцать секунд рядом со мной не осталось никого. По крайней мере, я так думал. В тишине, наблюдая за сползающими по стене закусками, я налил себе еще рюмку. Надо успеть напиться до того, как твоя жизнь будет кончена. - Эта рюмка треснута, - произнес кто-то справа от меня. Я обернулся. В углу дивана сидела девица. Очень спокойно она рассматривала капли сока, стекавшие по столику на пол. Потом взяла ближайшую к себе рюмку, осмотрела ее, не глядя в мою сторону, и опустила обратно. – А эта целая. Налить? Я был так зол, что совершенно не воспринял это спокойствие должным образом. Девица оттягивала момент, когда моя рожа будет изувечена до неузнаваемости. Какого черта ей надо? Я швырнул в нее рюмку, швырнул со всей силы, прямо в лицо. Как только она выскользнула из моих пальцев, я внезапно понял, что сделал. Девица не была красива, но она должна была беречь свое лицо и трястись над ним так же, как и я. Мне стало жаль ее, так же остро, как и себя, и я закрыл глаза. Но того, что должно было произойти, не произошло. Я открыл один глаз. Девица держала в руке рюмку. По пальцам, ладони и дальше, прямо в рукав, стекал виски. - Я же говорю, треснутая. Резким движением девица почти швырнула рюмку на стол, так, что все стекло на нем глухо зазвенело, потянулась ко мне, одним движением схватила бутылку и налила в рюмку перед собой. К этому моменту у меня были открыты оба глаза. Более того, снова протрезвевший из-за собственного безрассудства, я отчетливо понял, что ни черта не понял. Она должна была сбежать. Но она все еще здесь. Она от меня чего-то хочет, возможно, она меня узнала? - Аджосси, я смотрю на вас и думаю, что вы хотите рассказать грустную и длинную сказку с открытым концом. Но вы все никак не можете найти слов, чтобы начать. Девица смотрит мне прямо в глаза. Я плохо помнил, что было за десять минут до этого, и что я делал весь предыдущий месяц, но уже тогда я отчетливо понимал, что этот взгляд я не забуду. В проеме возникла охрана. Несколько поздновато, по мнению меня же пять минут назад. Однако слишком рано, по мнению меня же теперешнего. Девица вздрогнула и отвернулась к двери. - Что такое? Чего переполошились? Несколько секунд пара бугаев и девица ведут борьбу без слов, одними глазами. Потом дверь закрывается, звуки стихают. Девица поворачивается снова ко мне, ее лицо разглаживается. - Главное – начните. В моих руках оказывается рюмка. Я похож на завороженного змеей кролика. Она некрасива. Она не улыбается. Она не похожа на хостесс и тем более на психолога. Но я ничего не могу сделать – она мне начинает нравиться. - Это и был момент, когда ты решил взять ее с собой и таскать, куда бы ты ни поехал, как карманную собачку? – Сынхо злится. Отец слишком честен, не пытается скрыть свою влюбленность с первого же взгляда, не пытается даже сделать вид, что эти воспоминания для него ничего не значат. Почему она не сбежала вместе со всеми? Какого черта она осталась там, предлагая этому старому алкоголику сеанс у психотерапевта за бутылкой виски? Какая идиотская история знакомства. - Нет, момент, когда я решил, что эта женщина будет рядом со мной, пришел позже. Когда я пересилил в себе ощущение знакомства с ней еще до знакомства. - Что? – Сынхо ни черта не понимает. Мен-то хоть осознает, какую несуразицу несет? - Она напоминала мне твою мать. Это было странно, и я никак не мог понять, чем вообще они могут быть похожи. Совершенно разные по характерам, идеям и стремлениям, не говоря о разнице в возрасте. Но со временем я понял, что было общим. Мне не нужно было говорить с ними, чтобы они меня услышали. Да, я поддался очарованию твоей матери, ее улыбке и тому, как легко и романтично она воспринимает окружающую реальность. Но я видел сотни не менее очаровательных женщин и до, и после ее. Я никак не мог понять, почему именно она. И только когда познакомился с Рю, осознал – дело не в том, насколько они очаровательны, ты же знаешь, где Рю, и где очарование. Дело в том, что меня слышат, когда я говорю и даже когда я молчу. Ты чувствуешь себя особенным, исключительным. Ты понимаешь, что они понимают тебя именно потому, что это ты. Это потрясающее чувство, его сложно с чем-то сравнить. Она влила в меня почти бутылку виски, и столько же – в себя. К моменту, когда клуб закрывался, я был готов рассказать ей обо всем. Наверное, я обо всем и рассказал. Ни я, ни она не помним об этом, ни о том, как нас выпустили из клуба, ни о том, как и кто рассчитался за погром в зале. Я до сих пор не знаю, во сне ли я или наяву досклонял ее и свое имена до Рю и Мё. Наутро я проснулся в огромной кровати лав-отеля. Мне болело все – от затылка до кончика большого пальца на ногах, хотя причина крылась в похмелье в моем мозгу. На диване ровно напротив спала Рю. Зрелище было замечательное – рука и голова свисали на пол, рот открыт, слюни стекают едва ли не до висков. Я увидел ее и улыбнулся. Теперь я знаю – когда мужчина улыбается при виде женщины - это почти любовь. До любви не хватает только шага. Когда она открыла глаза и сказала: «Мё, если ты еще хоть на миллиметр двинешься по этой идиотской шуршащей простыни, я тебя пристрелю», я все понял. Я не помнил ничего из того, что происходило вчера, моя голова гудела так, словно попала под наковальню, но я проснулся почти исцеленным. - И ты сделал этот шаг? - Я останавливаюсь каждый раз, когда моя нога отрывается от земли. - Прошло очень много времени. - И она до сих пор рядом. Это куда ценнее. - Ты труслив. - Знаю. - Я могу ее увезти с собой. Он молчит почти десять минут. Сынхо запасается терпением. Когда секундная стрелка в который раз пересекает длинную черту двенадцати, Мён выдыхает: - Сынхо, ты, наверное, не понимаешь. Я стар. Я притворяюсь, что не понимаю этого. Но я стар. Через десять лет я буду развалиной, а она – женщиной в самом расцвете. На нее будут тыкать пальцем, что, мол, подцепила богатенького папика. Даже если она сможет это пережить так же, как и все до этого, а я – смогу ли? Я не пытаюсь льстить себе, я знаю, что я не слишком великодушен, к тому же злопамятен. И я буду сомневаться. Любовь – красивая сказка для юных. Сможет ли она поддерживать в себе день за днем эту сказку за нас двоих, если я буду вести себя хуже, чем привередливая свекровь на кухне у бесхребетной невестки? Я не знаю, и, несмотря на желание узнать, я боюсь. Какая-то часть меня даже хочет, чтобы ты ее забрал и мне не пришлось ничего решать. *** - Откуда у тебя этот шрам? – Красивая девушка с наверняка вымышленным именем поглаживает лицо Сынхо. От прикосновения щекотно и чуть смутительно. Говорят, шрамы должны украшать мужчину. Ты же пытался от него избавиться всеми доступными тебе способами, и только поездка по миру не дала тебе закончить начатое. - Это долгая история. - Я люблю долгие истории. - Эта история некрасива. - Красивые истории чересчур фальшивы. - Ты разочаруешься во мне. - Не думаю, что возможно разочароваться больше. - Хм, что ж… У меня был фетиш. Глаза собеседницы загораются. Но это не то, о чем она подумала. - Фетиш на женщину. Глаза потухают. Я предупреждал. - Женщина была некрасива и не очень умна. Больше всего на свете мне хотелось ее уничтожить. - Почему? - Потому что ее любил человек, которого любил я и который должен был любить меня так же сильно. - Ты был влюблен в мужчину? - И да, и нет. - Ты говоришь загадками. - Это был мой отец. - О! – ее губы вытягиваются в ровную окружность. – Она была не очень старой для тебя? - И да, и нет. Я же говорю, это был фетиш. Это не была любовь, с какой стороны ни смотри. Я хотел сделать все, чтобы эта женщина страдала и мучилась. Я узнал, где она работает, пошел в ее агентство и соврал. - О чем? - О том, что мне угрожают в письмах и что мне требуется охрана. - Она детектив? - Она телохранитель. - Судя по твоему шраму, не очень хороший. - Дослушай до конца. Я нанял ее и первый месяц только и делал, что шпынял и орал. Я был самым худшим из начальников, самым строгим и непоследовательным. Она вставала в четыре, а ложилась в три, мы ездили по всей стране, я не давал ей ни секунды покоя и тишины. Она дорого мне обходилась, но я не оставлял надежды, что я доведу ее до ручки. Я изводил ее каждый день, забросив все остальные занятия. - Так и влюбился? – девушка переворачивается на спину, поднимает длинные худые ноги к потолку и рассматривает их, словно впервые видит. Сынхо делает вид, что не слышал вопроса. - По истечению нескольких месяцев я споил ее и рассказал ей все, на что мне не хватало смелости трезвому – что вот этот дядька, с которым ты таскаешься – мой отец, которого я не знал, потому что он бросил нас. - А она? - Сначала не поверила. Потом осознала и приняла это. В течение следующего месяца я мучил ее меньше. К рождеству мы общались почти как друзья. Но у позиции «друзья» есть один неудачный аспект – подчиненный чужой человек тебе, и нет смысла на него вываливать нерабочую, личную информацию. Человеку, которого ты назвал «другом», жизненно необходимо выговорить все, что накипело. И я выговорил. Прошел почти год с момента, как я впервые ее увидел, а ничего так и не поменялось - отец любил ее все так же, она терпела все мои выволочки, а я так и оставался лишним в их компании. Плюс я начал понимать, что привязываюсь к ней. Плюс за день до этого я говорил с отцом, и наш разговор был таким же напряженным, как первое собеседование после окончания колледжа. Плюс у меня был неприятный инцидент на работе. И в довершение всего, мне действительно прислали письмо с угрозами. - Правда? Кто? - Тогда я еще не знал. Это был отец девочки, которая перерезала себе вены из-за того, что не может пойти на мой концерт. Идиотская история. Он написал письмо, отправил его и следом за ним пришел ко мне домой. Когда я орал на своего телохранителя, он стоял за дверью в ванную и ждал. За что я на нее орал? А! Да! Под капотом машины, на которой я ездил по городу, водитель обнаружил котенка. Он ездил с нами, наверное, сутки, потому что время от времени я слышал непонятное мяукание. Я нашел это прекрасным поводом сорвать всю злость на телохранителе, и вдохновенно орал в ее спокойное лицо. «Как ты можешь отвечать за мою безопасность, если даже не проверяешь транспортное средство, в которое я сажусь? Его могли начинить взрывчаткой сотни раз, а ты даже не подумала об этом! Я плачу тебе столько денег не для того, чтобы самому вылавливать из-под радиатора котят! Ты уволена! Свободна, больше не приходи». Она уже знала, что причина ее найма – в моем отце, и, я думаю, догадывалась, что тех первых писем, которые послужили поводом ее присутствия, не существовало. Так что она просто поклонилась и закрыла за собой дверь, впервые за все время работы не проверив всю мою квартиру. Я посмотрел на закрытую дверь и подошел к ней, чтобы изменить код доступа – так, на всякий случай. Но, к моему счастью, не успел. Сзади на меня обрушился мужик с ножом, с моим же, из набора, так заботливо привезенного из Японии. Я успел обернуться из-за шуршания его штанин друг о друга, и он чуть опешил, так что удар получился смазанным. Я свалился на спину, слыша его рычание и отчетливо понимая, что мне конец. Через доли секунды я почувствовал боль. Он рассек мне лицо, ты только что касалась этого шрама, и сама видишь, он огромен – от виска до угла рта. Он почти наверняка убил бы меня, и я этого даже не увидел бы, потому что глаза залила кровь, но тут запищала дверь. Та, кого я только что уволил, забыла на диване свой телефон. Я не знаю, что было дальше, я слышал только шорохи и глухое падение тела на плитку. Потом быстрый набор номера, шуршание салфеток, потом я почувствовал, что мое лицо вытирают, и оно становится менее липким. Она отчетливо произносит в трубку адрес и проблему, промакивая мне кровь. Я чуть открываю глаза. Она стоит на коленях передо мной, ее лицо не выражает ничего, кроме искренней озабоченности. Ее руки в крови, рубашка в нескольких местах рассечена, и сквозь дыры я вижу кожу. За ней в метрах трех лицом в пол лежит дядька, чьего лица я еще пять минут назад не знал. Его руки связаны ремнем, он зло смотрит на меня, хотя в его взгляде я отчетливо вижу раскаяние. - Приключенческий фильм, одним словом. - История имела продолжение. - Есть еще постскриптум? - Женщина-фетиш была атакована моими фанатками через два дня после нападения на меня. Их было много, по данным свидетелей - от двадцати до сорока человек. Организованной толпой они избили ее до потери сознания. Девушка, выгибает спину так, чтобы видеть лицо Сынхо. - Ты серьезно? - Серьезней некуда. - Страшные люди. - Я знаю. - А что с ней сейчас? - Я уехал из Кореи именно для того, чтобы не задавать себе этот вопрос. Так что я не знаю. Некоторое время девушка молчит, и потом произносит: - Мне кажется, несмотря ни на что, я ей завидую.