Перекрёстные жизни

Душно… Очень душно: пот капает со лба на грязные простыни, пропитанные кровью и гноем, разорванные, кое-где небрежно стянутые темными нитками, обожженные по краям. Руки уже почти не слушаются – могут задрожать в самый неподходящий миг, и этот миг станет последним для очередного пациента. Допустить подобного никак нельзя, и приходится держаться из последних сил, на последних силах… после последних сил… Тусклая лампа не дает света, лишь собирает упрямо липнущих к теплу мух, а еще постоянно трясется от новых взрывов. Старенький хирург работает третьи сутки без отдыха, и ему нужна помощь – потому как можно думать хотя бы о минутной передышке?! Невозможно… неправильно… чудовищно и преступно всё это – смерть, и кровь, и непрерывный поток раненых, сменяющих друг друга на операционном столе. Грязные простыни, грязные бинты, грязные инструменты, на которые подчас не хватает даже спирта. Операции, операции, операции – их часто приходится проводить без анестезии: резать ноги, руки, вытаскивать пули их живого тела человека, из последних сил сражающегося с болезненным забытьем, не позволяющим себе забыться беспамятством, потому что… потом ведь можно… никогда больше не проснуться… Война… Тот, кто не бывал здесь, кто не вытаскивал раненых из окопов, наполовину засыпанных землей и красной глиной, кто не терял сознания у операционного стола – не от страха и отвращения, нет, просто сил уже не оставалось! – кто не дремал стоя, прислонившись боком к облучку сорванной очередным взрывом двери походного госпиталя, – тот никогда не поймет: приехать сюда, в этот ужас, в это пекло… не прихоть, не чудачество. Но это и не подвиг. Это… работа – кошмарная до дрожи, изматывающая сильнее физического труда, это мерзкая и кровавая работа, без которой многим – не выжить. Это лишь работа – кому-то следует ее делать, даже если хочется сломя голову бежать назад, домой, умолять: «Заберите, пожалуйста, заберите меня отсюда!», умолять, заламывая руки. Так хочется… Но вот главная странность: никто не умоляет. Все либо делают, что должно, сцепив зубы, набрав в легкие больше воздуха, либо сбегают сразу – молча, прячась, либо… погибают. Такая вот требовательная работа. Это война... «Кэнди, Кэнди, доктор Смит зовет… в операционной!» «Держи здесь!» «Так больно, сестричка…» «Воды, воды…» «Вот, осторожно!» «Что ты делаешь, дура?! Ему нельзя пить!» «Да держи же ты крепче!» «Сестра!» «Воды…» «Мамочка…» «Держи!!! Крепче!» «Нет!» - Нет… - прошептала Кэнди и проснулась. Потерла щеку, нащупывая на коже саднящие полосы – она так и заснула в беседке, прижавшись лицом к решетчатому окну, не застекленному летом. От неудобной позы тело затекло, и затылок изрядно ломило. Судя по всему, она проспала пару часов, не меньше – солнце уже начало клониться к западу. А ведь она просто вышла прогуляться после обеда, осмотреться и привыкнуть к чужому, не понятному пока что ощущению собственной взрослости. Подошла к не достроенной беседке и, ощутив легкое головокружение, решила немного отдохнуть. Присела, задумалась, заснула… Странно, но Кэнди совсем не помнила своего сна. Только мутную дымку и черную пропасть, в которую, как казалось, она падала там, отчетливо осознавая, что не сумеет выбраться. Наверняка потому она и проснулась – страх оказался сильнее крепких тенет кошмара. - Мисс Кэнди, мисс Кэнди! Она обернулась. Торопливо спустилась по ступенькам и, присев на корточки, взглянула в серьезные глаза рыжеволосой девчушки. - Что случилось, Полли? - Мама зовет Вас к ужину… - малышка густо покраснела, смутившись непонятно чего. Надо же… Полли почти пять. Почти пять лет дочери Энни и Арчи, а куда подевалась ее жизнь? Почему воспоминания стерлись, оставляя за собой только медный привкус чего-то плохого, и ровным счетом ничего – хорошего? Ведь не могло же всё быть так темно и страшно, и без капельки счастья! Кэнди тряхнула головой, и порыв ветра увлеченно подхватил ее белокурые кудряшки. Сегодня такой прекрасный вечер, она среди друзей, она… почти дома! И стоит ли думать о плохом? Совершенно точно и абсолютно: нет. - Ну пойдем, - она выпрямилась и подала девочке руку. – А папа уже вернулся? Когда? - Папа всегда приезжает с работы около шести, - сообщила Полли, - у него важная работа в городе! Кэнди с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Надо же: такая крошка, а ведет себя как настоящая строгая леди. В их с Энни детстве мир был совершенно другим. Впрочем, представить маленькую Элизу Леган размышляющей с серьезным, всезнающим видом о том, что «папа сейчас на важной работе в городе» Кэнди вполне могла, а значит, это не мир изменился, просто они были другими. Она… была другой. И осталась не такой, как всё. Вот даже Энни выросла, обрела уверенность в себе, стала еще серьезней, наверняка добряк и затейник Арчи превратился в респектабельного джентльмена. И только ей – такой вот девчонке, не помнящей своего взросления, - найдется ли ей место в этом новом мире, о котором она пока так мало знает… Девушка отпустила ладошку маленькой мисс Корнуэлл в гостиной. - Скажи родителям, я сейчас подойду, ладно? Как бы там ни было, но это же просто невежливо – в помятом платье показываться перед старым другом, которого не видела, или, по крайней мере, не помнишь последние десять лет! - Конечно, - Полли кивнула и, сделав неловкий книксен, упорхнула куда-то. Девушка поднялась в свою комнату и оглядела щедро выделенный ей гардероб. Всё… не то… всё как-то не так – и мерзкое чувство не дает покоя: это не твоя жизнь, Кэнди, не твоя, как все эта одежда, заботливо развешанная в шкафу отведенной тебе комнаты, красивая и дорогая, но… чужая. Отмахнувшись от глупых мыслей, девушка взяла первое попавшееся платье и, быстро переодевшись, взглянула на себя в зеркало. В свете закатных лучей она выглядела совсем незнакомкой – веснушек поубавилось, или, может, они выгорели, стали менее заметны, волосы посветлели, кое-где даже пробивалась седина – так невероятно для пятнадцатилетней девочки, которой она себя помнила! Кэнди провела кончиками пальцев по своему отражению: по вздернутому носу, по щекам, неестественно бледным после болезни, по губам. «Ты такая красивая, девочка-конфетка…» Приглушенный голос зазвучал в ушах, преломился в зеркальной поверхности и растворился в теплом воздухе. Приглушенный голос показался ей отдаленно знакомым, точно она слышала его уже однажды – в другом времени, в другом месте, в другой жизни. Приглушенный голос показался ей зловещим – ноги подкосились, и, не в силах бороться со слабостью, Кэнди опустилась на мягкий пуф у зеркала. Господи, что же с ней произошло?! Что происходило все эти годы, и где, и как? Главное – не быть одной. В одиночестве тревожнее – это как если бы двери вагона закрылись, и поезд набирает скорость, а ты сидишь на полу в тамбуре и знаешь, что проехала свою остановку, и что всё прошло, и что дома тебя никто не ждет! - Кэнди? Она сжала виски в надежде, что так меньше будет слышен неприятный гул в ушах, и не сразу услышала, что к ней обращаются: - Кэнди, что с тобой?