Перекрёстные жизни

Она подняла глаза. Пальцы задрожали и медленно опустились – скользнули прохладой по воспаленным щекам. Энни, встревоженная, немного растерянная, стояла в дверном проеме и смотрела на нее, пытаясь понять, что же произошло. Энни Брайтон. Миссис Энн Корнуэлл. Кэнди на мгновение прикрыла глаза – она никак не может запомнить такую простую вещь, хотя на самом деле уже лет эдак десять назад мало кто сомневался в будущем этих двоих. Энни и Арчи действительно созданы друг для друга, просто несколько… неловко… не помнить ничего. Интересно всё же: они приглашали ее на свою свадьбу или нет? Кэнди сдвинула плечами. - Всё в порядке, голова немного закружилась и только, - быстро уверила подругу, едва ли сама осознавая свою ложь. Ответила практически не задумываясь, встала и, поправив платье, поравнялась с Энни у двери. Та по-прежнему выглядела обеспокоенной: - Точно всё хорошо? Кэнди, милая, я лучше пошлю за доктором. - Не надо! – получилось излишне резко, строго, как-то даже… повелительно. Девушка виновато потупилась, отводя глаза. – Я же сама почти доктор, помнишь? И я выписываю себе… обед! Энни рассмеялась. Возможно, впервые за несколько последних дней – за то время, что они провели вместе, вспоминая былое, разбираясь в настоящем, думая о будущем, Энни рассмеялась светло и беззаботно, как в детстве. Взяла подругу за руку, крепко сжала все такие же ледяные пальцы. - Обед – отличное лечение. Я бы даже сказала: замечательное. О, за этим же я к тебе и пришла. Готова? Кэнди кивнула – и что же, если с преувеличенным энтузиазмом? Или вы полагаете, что капризничать и заставлять лучшую подругу волноваться по пустякам – благороднее маленькой, крошечной неискренности? Трижды, четырежды, миллион раз нет. Чувства друзей надо щадить. А эта ноющая боль в висках – она пройдет, совершенно точно пройдет, она вполне ожидаема после удара головой, о котором говорили доктора в больнице и почтенный джентльмен в очках и с саквояжем, который приезжал к Корнуэллам осмотреть их подругу. Удар… Боль… Саднящая боль нападает, как зверь, вгрызается в затылок. Крик клокочет в горле, но выходит даже не хрипом – мерзкой до дрожи, кисловатой на вкус тошнотой. Кэнди оперлась ладонью о дверной косяк, потому что перед глазами вдруг заклубилась чернота, но на вопрос испугавшейся миссис Корнуэлл лишь отмахнулась: - Нога побаливает. Думаю, я еще и ногой ударилась. Ну, тогда, во время аварии. Вообще-то ни о какой аварии речь никогда не шла – Кэнди просто нашли на улице в полуобморочном состоянии, доставили в больницу, узнали и привели в чувство, да. Вот только того, как именно получены все эти травмы, откуда появились многочисленные синяки и ссадины, удар чем конкретно вызвал потерю памяти – всего этого, к сожалению, не может сказать ни один, даже самый опытный врач. И Кэнди пока что не могла. Зато прямо надеялась, что рано или поздно воспоминания вернутся. Может быть, они уже возвращаются – такие мутные во всей своей непонятности, чужие, хотя и кажутся своими. Но Кэнди сказала первое, что пришло на ум: авария. И добрая, милая, взволнованная Энни распахнула глаза: - Ты вспомнила?! Хотелось бы, но… - Нет. Она покачала головой, отчего распущенные волосы качнулись, пощекотали открытую шею и щеку. Энни грустно вздохнула и, протянув руку, провела по плечу подруги: - Всё образуется. Ты непременно вспомнишь. - Конечно, - без тени сомнения согласилась Кэнди. Все всегда всё вспоминают. Иначе – никак. – Ой, слушай, а почему это Полли так странно смущалась и краснела, приглашая меня на ужин? - Сама увидишь, - прошептала Энни тоном маленькой заговорщицы и потянула подругу за собой. Да, об этом следовало догадаться и раньше, но голова ныла, в висках колотили сотни мучительно-навязчивых молоточков, и Кэнди было чрезвычайно трудно думать. Впрочем, теперь вещи становились на свои места – так приглашенные гости чинно рассаживаются за столом. Трое мужчин, что-то увлеченно обсуждающих у камина, словно по команде обернулись на звук женских шагов и встретились взглядом с уставшей, повзрослевшей, кое-что забывшей и кое-что помнящей Кэнди. Они были связаны – так или иначе. Они были частью ее жизни – хотела она этого или нет. Что за чушь? – тотчас одернула себя девушка. – Разумеется, хотела. И хочет. Хочет, чтобы они были рядом: все трое, и каждый по-разному. Один казался растерянным. Еще сильнее, чем несколько минут назад вошедшая в ее спальню Энни. Еще сильнее, чем сама Кэнди, когда ей сказали третьего дня, кто он. Как же много она… не помнила. Свой приезд в Чикаго, и больницу, и маленькую, но уютную клинику, в которой довелось некоторое время работать. И главное – невероятное, невозможное: что таинственный дядюшка Уильям и есть ее старый знакомый мистер Альберт! Мистер Уильям Альберт Эндри… Он очень волновался сейчас, хмурил брови, смотрел исподлобья, точно и не хотел смотреть вовсе, точно делал над собой немыслимое усилие. Второй был неоправданно весел. Карие глаза его светились умиротворением и радостью. Да и с чего ему грустить? Молодой, успешный, богатый – хозяин дома, в котором его всегда ждет горячо и нежно любимая супруга, где раздается детский смех. Арчибальд Корнуэлл не имел права на беспокойство даже тогда, когда посреди ночи примчался в больницу по зову практически незнакомого ему человека и узнал – узнал-таки! – подругу детства в исхудавшей молодой женщине, мечущейся в приступе горячки. Тогда он взял дело в свои руки, уверенно и хладнокровно, как научился за последние годы. И напрочь исключил из всех своих ощущений волнение, и страх, и неуверенность в собственных силах. Или в силах самой Кэнди – она всегда была стойким солдатиком и обязана выстоять сейчас. Обязана. И выстоит. Он – ее хороший друг, он знал это и прежде, и в ту ночь, и сейчас тоже. Он был прав: она осталась сильной. Боль, конечно, еще пульсирует в висках, но уже не донимает с прежней настойчивостью. Славно, что Арчи ничего не знает об этой боли, иначе не выглядел бы таким довольным и беспечным. А третий был наоборот очень мрачен. Вернее даже не так – в глазах его светилось счастье, и облегчение, и что-то еще… Кэнди трудно было рассмотреть и понять все эмоции то ли из-за накатившей слабости, то ли из-за полыхающего в камине огня – языки пламени задорно плясали на стенах, удлиняя тени, размывая контуры, искажая черты. И все же она слишком хорошо знала это надменный излом темных бровей, и напряженный лоб, на который постоянно падали растрепанные пряди, и сурово поджатые губы, застывшие в немом протесте в тот миг, когда они с Энни вошли в столовую. Да, он был мрачен, хоть и не желал чем-либо омрачать свою радость. Кэнди видела это так же ясно, как щеки малышки Полли, полыхающие смущенным румянцем. Она обвела медленным взглядом всех троих мужчин, а обратилась только к одному: - Здравствуй, Терри… *** - Спасибо, и можешь идти. Правда. Она улыбнулась, с энтузиазмом кивнула – и Дороти поверила. Ответная улыбка горничной была полна тепла. - Тогда спокойной ночи, сладких снов. Я приду утром. - Сладких снов, - эхом отозвалась Кэнди. Села напротив зеркала и начала расчесывать волосы. Это был странный обед, очень странный. Когда она увидела Терри в столовой Корнуэллов, сердце забилось часто-часто, ведь он был едва ли не последним из того, что она о себе помнила. Мысли о нем иногда поглощали ее целиком: их встречи и бесконечные перепалки, их детские обиды и детские же чувства, несмело поднимающиеся в душе. Сейчас она все так же к нему относилась, и чувствовала всё то же. Но вместе с этим понимала каким-то странным внутренним чутьем, что детство – то, в котором она еще оставалась, то, которое оставалось в ней, - детство ушло безвозвратно. И отныне многое по-новому, а некоторое – вообще по-другому. И что прежнее чувство она способна, согласна дарить ему уже по-другому! И… что не уверена, совсем не уверена в себе – возможно, она уже… подарила? Кэнди хотела поговорить об этом после обеда, но вместо внятных ответов на свои вопросы получала от молодого мужчины, в которого превратился влюбленный в нее мальчик, туманные малопонятные фразы. Да и то он предпочитал говорить об их знакомстве, о школе, о его отъезде, о ее побеге, о котором он сам узнал немного позже. Терри говорил о том, что Кэнди несмотря на все свои удары, ссадины и боль, еще помнила, но разумеется, она не перебивала его. В ее воспоминаниях они не виделись несколько месяцев. В чужой для нее реальности – вообще непонятно сколько. Она очень соскучилась по его голосу, потому с радостью слушала даже то, чего не хотела, и почти не задавала вопросов. Впрочем, Терри (все-таки, он ведь мужчина!) оказался смелее – он спросил первым… Кэнди уже собиралась вспомнить в деталях их нынешний разговор, когда, бросив рассеянный взгляд в зеркало, вдруг поймала себя на мысли, что… заплетает волосы в косу. Она никогда не делала так раньше, по крайней мере, не помнила ничего об этом. Казалось даже: и плести-то косы не умеет, но тем ни менее, тугая золотисто-пепельная коса тяжело легла на плечо, делая лицо каким-то новым, незнакомым. «Опять эти твои причуды… - Тебе не нравится? – Нравится, но… коса?! – Тяжело носить такие длинные волосы летом. Знаешь, как тяжело? – Остриги. – Ты что? Нельзя ведь! Я слышала…» Кэнди настороженно оглянулась, но комната была пуста. Как она и думала. Откуда же эти голоса, и смех, и тихий шепот? Чей шепот ранит слух? Чьи голоса кажутся родными? Девушка прислушалась снова, только в этот раз ей ответила тишина. Что ж, после такого удара всё вероятно – она как медик может утверждать об этом с полной и безоговорочной уверенностью. Значит, всё в порядке. Отложив гребень, Кэнди расслабилась и постаралась все же вспомнить свой сегодняшний разговор с Терри – очень важный разговор, не лишенный, впрочем, определенных странностей…