Перекрёстные жизни

Кэнди заснула прямо средь бела дня, свернувшись калачиком, словно беззащитная маленькая девочка, и возможно впервые за последнее время ей не снилась война. Впрочем, сон не был и спокойным. Она куда-то бежала, куда-то боялась опоздать, бежать было трудно, и хотелось только прижаться к первому попавшемуся древесному стволу, опуститься на корточки и заснуть, но времени на это катастрофически не хватало. Нужно было идти, а сил не было. Голова раскалывалась немилосердно, в глазах темнело, иногда становилось трудно дышать, и вполне ясно осознающая ситуацию Кэнди-медик признавала, что всё это – последствия сильного удара в результате чего-то, о чем предательница-память предпочитала умалчивать. Она видела людей: не конкретные лица, а лишь туманные силуэты появлялись перед ней и исчезали так же поспешно и неясно. Кто-то из них предлагал помощь, а кто-то не обращал внимания на бегущую девушку и проходил мимо. Она судорожно цеплялась за что-то на руке – за что-то яркое, красивое и блестящее, и такое же хрупкое, как эти воспоминания, пришедшие в полусне, воспоминания, дающиеся сейчас с таким трудом и болью… Почти не имея сил выносить эту боль, Кэнди открыла глаза. Она моргнула несколько раз, осознавая себя: комната, уже ставшая знакомой, головная боль, к сожалению, ставшая привычной, невыносимая духота, но последнее скорее от того, что она уснула, туго укутавшись в теплое одеяло. А еще забавная странность: почти все детали сна запомнились. То есть, иногда так бывает: яркий сон запоминаешь и потом можешь воспроизвести в деталях, рассказать во всех захватывающих подробностях. Но следовало признать: подобное в последнее время с Кэнди происходило нечасто. Большинство сновидений заканчивались на грани сна и бодрствования, не желая посвящать ее в свои тайны. А сегодня всё совсем не так. Да, головная боль казалась просто ужасной, но с этим можно смириться. Да, Кэнди чувствовала себя разбитой, но кто из нас, засыпая после обеда, просыпался под вечер со свежей головой, выспавшийся и довольный собой? По крайней мере, с Кэнди так не бывало ни разу. Справедливости ради стоило признать: ей не приходилось спать после обеда, во всяком случае, она такого не помнила, хотя… она столько всего о себе не помнила!.. И то, что сон не ускользнул, не растаял по своему обыкновению, а был все так же ярок и свеж, вселяло определенные надежды: возможно… память возвращается? Вот так странно, неуверенно и болезненно – но возвращается? Непременно стоит рассказать об этом факте доктору, когда он приедет, - решила для себя Кэнди и медленно встала с постели. Прошлась до комода, плеснула в лицо холодной водой, окончательно прогоняя остатки дремоты, и уже хотела выйти, но ее опередил резкий стук в дверь. Зная, что здесь проживает человек с вечно болящей головой, могли бы стучать и потише, в конце концов! Кэнди уже хотела возмутиться данным обстоятельством, но, резко открыв дверь, обнаружила там Терри и слишком удивилась, чтобы еще и возмущаться. Хотя… она ведь сама хотела его видеть. Чего же ожидала? Что он – всегда поступающий наперекор здравому смыслу и приличиям Терри Гранчестер – в этот раз послушает тихоню Энни и станет ждать ее в кабинете, или в парке, или в малой гостиной? Глупости какие. Устало вздохнув, Кенди отошла от двери. - Входи. От него пахло машинным маслом и дымом. Впрочем, она еще вчера заметила: дымом здесь пахло ото всех и от всего – эта осень словно сжигала прошлое, и воспоминания, ярко полыхая, оставались только горечью перегоревших костров. - Как спалось? – поинтересовался Терри, коварно подходя с тыла и обнимая ее похудевшие плечи. Она неуверенно качнула головой: - Нормально. Насколько это возможно в моем состоянии. Где ты был? Не то, чтобы она непременно желала знать о каждом его шаге – не желала да и не имела на это особого права, не помнила такового. Но в мире, где последним воспоминанием по-прежнему оставалось их юношеское чувство, обостренное разлукой, Кенди казалось важным это участие, Кенди, как обычно, хотелось участвовать, поддерживать и помогать. Но молодой человек воспринял ее вопрос несколько по-иному. Его объятья стали крепче, дыхание чаще, а голос ниже, когда он наклонился к ней и зашептал в растрепанные волосы: - Я ездил снять нам квартиру в Чикаго. И снял. Но по дороге назад понял, что это глупо! Нам надо просто уехать отсюда подальше и не ждать, пока глупые провинциальные доктора что-то сделают с твоей памятью. В Нью-Йорке я найду тебе лучших докторов, Кенди! Самых лучших, самых умных, самых дорогих. Я… Он замер, когда она обернулась к нему. Слова возражения застыли на ее губах от его взгляда. А затем он склонился к ее лицу – так уже бывало прежде – и ресницы Кенди сами затрепетали в ответ на теплоту мужского дыхания. И веки Кенди сами отяжелели, смыкаясь. И пальцы Кенди сами сжали лацканы мужского пиджака. Сжали – и тут же выпустили, словно ощутив что-то чужое, неправильное. А пальцы Терри в ответ на это настойчивей сжали ткань женского платья. - Я не отпущу тебя. – В голосе звенело напряжение, почти грубое, слегка навязчивое. Оно немного пугало, и Кенди не решалась открыть глаза, прячась в темноте от того, чего не могла до конца понять. – Не отпущу, слышишь?! Его дыхание горячéе ощутилось на прохладных щеках, а через мгновение его губы даже не накрыли – сокрушили ее губы. Воспоминаний не хватило. Инстинкты не сработали. Кенди не ответила на поцелуй. Не ответила, когда он неистово пытался добраться до души, увлекая в страсть, словно в водоворот засасывая. Не ответила, когда он сжал плечи почти до боли, когда встряхнул ее, и сам в полной мере не осознавая, видимо, что творит. Не ответила, когда коварно прикусил ее губу, считая, вероятно, что это поможет ей расслабиться и приоткрыть рот. Не ответила по многим причинам, но преимущественно потому, что, несмотря на весьма скудный опыт по части поцелуев, Кенди знала совершенно точно: в них может быть все, что угодно, только не чувство вины. Не то чувство вины, которое она сейчас ощущала в каждом прикосновении, в каждом новом выпаде и вздохе – горькое, неправильно, отвратительное на вкус. «Не хочу, не хочу, не хочу!» - запульсировало в голове прерывисто и дробно, как шрапнель. Кенди и сама не осознала, когда начала отбиваться, со всей силой отталкивать Терри. Отталкивать Терри?.. После всего, что им довелось пережить в Англии, подобный поворот событий казался почти невообразимым, и легче было думать: это оттого, что она многого не помнит и просто не готова к чему-то решительному и радикальному. А Терри был готов – во всех смыслах. Вот уж странно: его готовность Кенди чувствовала где-то у основания бедра и вполне понимала, и полностью осознавала, и ощущала это весьма неприятным здесь и сейчас. Стало быть, даже без памяти она еще способна верно оценить столь щекотливые ситуации… Тогда почему же не может, не хочет, не собирается его принять?! - Отпусти! – ее губам удалось, наконец, получить свободу, а ей самой – выбраться из неуместных объятий. Совсем уж ошеломляющим открытием оказалось то, что они каким-то образом очутились на кровати, хотя, поразмыслив чуток, Кенди поняла, что всё закономерно: он здоровый молодой мужчина, она тоже молода, пусть и не совсем здорова, они влюблены – всё закономерно. Откуда же ощущение, что не совсем правильно? Терри, успевший откатиться от нее на почтительное расстояние, дышал тяжело и часто, и казался слегка отстраненным. - Прости, если тебе кажется, что я спешу. Не «прости, что спешу», а «прости, если тебе так кажется». Он не выглядел сейчас виноватым, скорее уж выражение его лица можно было назвать обвиняющим. Значит, Кенди сделала что-то не так? Она что же – не имеет права голоса или возможности выбрать? Предательское воспоминание обожгло сознание как-то некстати: он не спросил, согласна ли она переехать с ним в Чикаго, а просто поехал и снял для них дом. Он не спросил, чтобы не терять времени, или потому, что ему неинтересно, каким именно был бы ее ответ? Для Кенди, с детства привыкшей довольствоваться малым, не так уж и многие вещи были жизненно необходимы, но право выбора – обязательно. Именно поэтому она отказалась продолжать учебу и решила вернуться в Америку. Именно поэтому отвергла предложение Легана, хотя для многих в ее положении такой брак был бы пределом мечтаний!.. Кенди замерла, не додумав до конца остаток последней мысли. Предложение Легана? Нила Легана?! Что еще за чушь! В коридоре раздались шаги, неуверенный стук в дверь и робкое: - Кенди, ты не спишь? Она вздрогнула, зябко обхватывая себя за плечи, и, не оборачиваясь, тихо приказала: - Тебе лучше встать. Терри спорить не стал, компрометировать ее – тоже. Поднялся и, поправив одежду, отвернулся к окну. Рассматривая его профиль, Кенди нехотя признала, что да, он по-прежнему хорош собой, да и повезло ему в жизни больше – вот в ее светлых волосах полным-полно седины. - Дороти, передай миссис Корнуэлл, что я скоро буду! – громко сообщила она горничной, но сама встать не спешила. Подтянув ноги к подбородку, она обхватила руками колени и уставилась в одну точку. - Зачем ты это сделал? Наверное, ей было бы достаточно услышать слова любви, но Терри, до сих пор раздраженный, бросил через плечо: - Я ведь уже извинился, разве нет? - Извинился, - согласилась она, но большого успокоения в этом факте не нашла. Скорее уж такой ответ вызывал тревогу. – Я не поеду с тобой в Чикаго. Заметно расслабившись, Терри даже улыбнулся: - Вот и правильно, моя хорошая. Завтра же отправимся на вокзал, купим билеты прямо там – и… - И в Нью-Йорк я с тобой тоже не поеду. Я не хочу в Нью-Йорк. Это Кенди действительно понимала со всей ясностью: в Нью-Йорк она не хотела. Возможно, город пугал ее своей огромностью, или толпами народу, или бесконечным потоком машин, которого она не помнила, но о котором откуда-то просто знала. А возможно, она там успела побывать в той, забытой жизни, и успела глотнуть чего-то настолько горького, что сейчас не могла и помыслить о возвращении? - Это не проблема! – воодушевленно начал Терри, хотя почти сразу призадумался. – Вернее, это большая проблема, потому что у меня там работа, спектакли расписаны на весь театральный сезон. Но обещаю, что как только отработаю по контракту, переведусь в другой театр, и мы поедем, куда захочешь. В конце концов, меня везде возьмут с радостью. Правда, Элеонора расстроится, но это уже неважно. Он по-прежнему не называет эту женщину матерью. Зря… Кенди вдруг захотела сказать, что зря он так, что мисс Бейкер – несчастная женщина, и ее надо хотя бы пожалеть. Кенди даже рот открыла, чтобы сказать ему об этом, но совершенно неожиданно для самой себя спросила: - Кто такая Сюзанна?