Перекрёстные жизни

12 Она привыкла считаться с мнением друзей. Кэнди сидела у окна, подперев подбородок ладонью, отстраненно рассматривала вечерний осенний пейзаж и размышляла над тем, что действительно привыкла считаться с друзьями. Вероятно, потому, что в жизни у нее не было никого важнее. Скорее всего, это и висело сейчас на душе тяжестью, справиться с которой ей в одиночку было очень трудно. Хотелось бы поговорить хотя бы с кем-то, посоветоваться или просто выговориться, но внутри будто выстроились невидимые барьеры: она никого не понимала, ее никто не понимал, выхода не было. Кэнди очень скверно ужинала. Сославшись на головную боль, она попросила Дороти принести ей ужин в спальную, но аппетит не пришел во время еды – она лишь покопалась в салате, вылепила шарики из хлеба, отхлебнула чая, стараясь не думать о том, что ей уже пытались подсыпать снотворное в молоко, и пришла к выводу, что ни капельки не голодна. На самом деле, голова у нее вправду болела. Весь день, вернее, еще с прошлой ночи тягучая головная боль обхватывала череп точно обручем, надавливала на виски и жгла затылок, только временами отступая, давая несколько минут передышки. За эти-то минуты она и успевала задуматься над тем, как дошла до жизни такой: сидит в четырех стенах на попечении лучших друзей, близких и любимых, опустила руки, свыклась и смирилась с этой клеткой, и не пытается ровным счетом ничего предпринять. - Я ведь привыкла бороться! – в сердцах прошептала она своему отражению в окне, уже подернутом темнотой густых осенних сумерек. Там отразилось уставшее исхудавшее лицо: широко распахнутые глаза, бледная кожа, даже веснушки несколько поблекли, смазывая образ той юной веселой Кэнди, которой она себя еще помнила. Если уж быть максимально честной с собой, на сегодняшний день она вспомнила гораздо больше, и уже могла похвалиться размытыми воспоминаниями об учебе в школе медсестер, работой в клинике и жизни в Чикаго. Словно в каком-то невообразимо безумном водовороте, вокруг нее кружило множество разных лиц. Знакомые и близкие, но до сих пор неузнанные, они вылетали из темноты, приближаясь к ней, а затем снова растворялись, прячась, то улыбчивые, веселые, то грустные, со следами слез на щеках. Иногда из тьмы возникали лица ожесточенные, и злость искажала их черты. Кэнди предполагала, что эти злые лица наверняка должны быть связаны с войной, и не имела претензий к той ожесточенности и злости, к той яростной ненависти, горящей в неузнанных ею глазах. Потому что война – особое место. Потому что война калечит не только тела, прежде всего, страдают души. Понять это Кэнди сумела даже по тем крохам воспоминаний, которые уже успела собрать, и с каждым днем уверенность ее крепла: война, несомненно, оставила неизгладимый след в ее жизни и в ней самой. Жаль, что друзья как раз этого и не желают признавать. Кэнди вздохнула. Теплое дыхание замерло на стекле, прохладном снаружи. На самом деле, она не ждала понимания от Энни: даже в детстве, в доме Пони, где они были равные – две малышки-сироты, найденные в один день и вполне имеющие право считать друг дружку сестрами – Энни просто шла за ней, послушно исполняя свою роль в детских играх. Теперь она так же послушно шла за мужем, а Арчи совершенно искренне не понимал, зачем Кэнди так упирается сейчас и к чему ей эта ее странная, в общем-то ненужная молодой женщине независимость. Арчи думал так, как думают, вероятно, все молодые люди его статуса и воспитания, а потому единственным человеком, мнение которого по-прежнему оставалось для Кэнди важным, был мистер Альберт. Она помнила его другом. Он и остался ей другом – все в один голос раз за разом твердили Кэнди об этом, и постоянные уверения помогли ей кое-как смириться с тем фактом, что неугомонный мистер Альберт оказался старым добрым дядюшкой Уильямом, главой семьи Эндри. И на правах главы семьи, к которой Кэнди в некоторой степени принадлежала, мистер Альберт взял на себя почетную обязанность сделать ее счастливой. Об этом он и заявил, начиная их недавний разговор. - Кэнди, я хочу только одного, - сказал мистер Альберт, ласково сжимая ее руку. – Чтобы ты стала счастливой. Она чувствовала себя слишком усталой, всю ночь накануне проведя без сна и опять-таки с жуткой головной болью, потому не стала отнимать руки. Грустно улыбнулась. Подняла глаза, - Скажите, почему я сама не могу решить, когда могу стать счастливой, как и с кем? Несмотря на то, что мистер Альберт не говорил пока о Терри, она ведь хорошо понимала, к чему он клонит, а значит, не могла смолчать. - С кем… - протяжно выдохнул он с какой-то болью и разжал пальцы. – Мне казалось, ты… то есть, тебе… всегда нравился Терри… в определенном смысле. Не признать этого было невозможно: с их самой первой встречи на корабле по пути в Англию, а потом в школе Святого Павла, и тем летом в Шотландии – всегда Кэнди имела к Терри очень сильные, яркие чувства. Какими бы они ни были – волнение ли, тревога, страх или восхищение – все они так или иначе были связаны с тем, что он ей нравился. Сильно нравился. Теперь, из-за болезни совершив этот невероятный прыжок из ранней юности в почти зрелость, Кэнди начинала понимать, что уже тогда он ей нравился как мужчина. Если уж на то пошло, разве он мог бы не нравиться? Его аристократические черты и резкий характер, его высокомерная вспыльчивость и заостренное чувство справедливости – всё это привлекало в нем друзей, злило врагов и сводило с ума девушек. Кэнди подумала вдруг: хорошо еще, что она не помнит, каким актером он стал. Наверняка, она изводилась от ревности, наблюдая за толпами его поклонниц. А еще эта Сюзанна… - Да, нравился, - кивнула она, отвечая Альберту. – Я не говорю, что сейчас дело обстоит иначе. Ну как же вы все не понимаете?! Я прошу очень мало: просто дать мне возможность разобраться во всем и вспомнить себя! Последнее она буквально выкрикнула – слишком громко, необдуманно громко. Болезнь тут же отозвалась на повышенный тон приступом головной боли, и руки взметнулись к вискам. Альберт забеспокоился: - Снова плохо? Пошли я провожу тебя в твою комнату. Кэнди отмахнулась: - Нет, я в порядке. – Ах, хотела бы она, чтобы всё в самом деле было так! – Я считала и считаю Вас другом, мистер Альберт, и как друга прошу не давить на меня. Пожалуйста. - Мало что изменилось, - грустно улыбнулся он. – Ты все так же непримирима и упряма. И настаиваешь на своем даже в тех случаях, когда для тебя это не лучший выход. Последняя фраза не вкладывалась у нее в голове, поэтому Кэнди не побоялась поинтересоваться: - Почему не лучший? - Потому что жизнь показала, сколь неверные решения ты иногда принимаешь, когда речь идет о твоей личной жизни. - Я не… - начала Кэнди, но собеседник не дал ей продолжить: - Да, ты не помнишь. И видит Бог: я не хотел заводить этот разговор, помня о предупреждении доктора Брауна, и все же скажу. А ты послушай. Сперва ты рассталась с Терри, никому ничего не объяснив, и я решил, что ты просто выбрала для себя другой путь. Ты, наверное, обиделась бы, узнав, на что я пошел, поддерживая твой выбор, но потом… Потом ты бросила всё и уехала в Европу. Уехала на войну! Принять это было трудно, почти невозможно, но ты медсестра, Кэнди, и мне пришлось принять такой нелегкий твой выбор. Но, как оказалось, даже это не шло ни в какое сравнение с тем, что ты сделала потом! Вообще-то Кэнди довелось видеть мистера Альберта разным, но никогда прежде – таким. Он повысил на нее голос, он почти кричал. В словах его явственно звучали обвинения, на которые сейчас Кэнди не была готова ответить, а значит, и весь разговор уже не имел смысла. - Прекратите! – прервала она поток его слов. – Я не желаю ничего слушать и не хочу ничего такого знать! Дайте мне время самой вспомнить обо всем и решить, так ли глупы были мои поступки в прошлом, как Вы о них говорите, мистер Альберт. Она быстро поднялась, и это само по себе значило окончание разговора. Она направилась к двери, стараясь не думать ни о чём, в том числе и о головной боли, и главное – не в состоянии больше выслушивать о том, как добрый дядюшка Уильям (а сейчас, несомненно, перед ней был именно он!) рассказывает о том, что желает для нее только счастья. Столкнувшись в коридоре с Дороти, она не стала высказывать никаких особых пожеланий по поводу ужина, только попросила принести еду в комнату, но полноценно поесть так и не смогла, хотя и понимала, сколь важно в ее нынешнем состоянии хорошее питание. И теперь она сидела, подперев подбородок руками, и всматривалась в темноту. Там была уже ночь. Неспокойная ветреная ночь билась в окна обтрепанными ветвями, пожухлыми ободранными листьями и первыми каплями дождя. Осень еще не переходила в зиму, но уже и не была летом – тревожным летом, принесшим Кэнди много проблем, и главное – эту невесть откуда взявшуюся потерю памяти. Что же принесет зима, которая уже в пути?.. Медленно, тяжело поднявшись, Кэнди направилась к кровати. Потушила свет. Прилегла, свернувшись калачиком в холодной чужой постели, и крепко закрыла глаза. То, во что она провалилась практически сразу, невозможно было назвать сном. Скорее уж глубокой ямой – ямой ее подпорченной, поврежденной памяти, в которую, точно в обморок, свалилась девушка, судорожно цепляясь прохладными пальцами за бодрствующую реальность. В этой яме было всё: унижения детства и юности сменялись здесь улыбками друзей, бедность – богато обставленными комнатами, мирное время войной, а одиночество, кромешное, как ночная мгла, сменялось бесконечным множеством лиц, знакомых и не очень. Теперь не они кружили вокруг Кэнди. Теперь уже она сама пролетала в вихре времени мимо них, выхватывая из быстроты движения то знакомые глаза, то знакомые улыбки. Смешно, но именно сейчас, в странном этом полусне полубреду, Кэнди помнила почти всех. А тех, кого не помнила, вероятно, и в жизни не очень-то знала. Внимательно всматриваясь во встречные лица, Кэнди отчаянно искала кого-то, но не находила, цеплялась за обрывки еще не отысканных воспоминаний – но не могла выхватить их сути. Чего-то не хватало так болезненно, так сильно, что от этого становилось всё больнее и больнее: в душе, в сердце, в голове. А она падала и падала. Всё быстрее. Всё глубже. Ветер шумел в ушах, и остановиться на такой дикой скорости не представлялось возможным. Над ней раздавались чьи-то голоса, но ответить им не было ни сил, ни возможности. Она летела, летела, летела – долгое время летела в абсолютной тишине. И вдруг из этой самой тишины голос выкрикнул что-то в пустоту, во тьму, окружающую ее – выкрикнул со злостью и с болью. Так выплевывают яд – знакомый голос выкрикнул: «Убирайся отсюда! Ну, пошла!» И всё вдруг встало на свои места. Кэнди проснулась. Еще была ночь, но Кэнди не могла бы сказать, сколько она проспала: несколько часов, несколько дней или несколько лет. Скорее последнее – руки и ноги так затекли, что двигаться было очень тяжело. - Господи Боже мой… - прошептала Кэнди в темноту. – Но… как можно?! Как они могли!? За что? За что они с ней так? За что с ней так поступили люди, которых она когда-то считала самыми дорогими и близкими, с которыми была готова поделиться последним? Чертовски хороший вопрос. Жаль, что ответить на него некогда. Да и жалеть себя тоже времени нет. В темноте приведя себя в порядок, Кэнди кое-как нашла в гардеробе теплую накидку, набросила ее на плечи и распахнула окно. Когда-то подобные трюки неплохо удавались, и хоть она уже не девочка, стоит попробовать, пожалуй… Но здесь, в этом доме, под одной крышей с этой мерзкой ложью она больше не останется ни на минуту. Здесь ни тени сомнения быть не должно. Конец 1 части :) ТВС