Перекрёстные жизни

14 И дело было отнюдь не в пироге – в воспоминаниях. Хотя в пироге, пожалуй, тоже, только косвенно. Нил шел тогда по улице, поскольку отпустил Филиппа еще до приезда к Бредфордам, и холодный воздух, застревая в легких, цеплялся за душу. В небе, словно фонарь, зависла ущербная луна, постоянно напоминая Нилу о его собственной ущербности, о том, что жизнь уже никогда не будет полной. Это его изрядно бесило: одиночество, злость, отчаянье и прежде всего – бессилие, невозможность что-либо изменить. Сомнения грызли изнутри: а вдруг он неправ, и виноватых нужно искать совсем в другом месте?! Непостижимым образом где-то глубоко под сомнениями гнездился страх: вдруг он всё же прав – и тогда именно ОН виноват во всем произошедшем. Как тогда жить? Как смотреть дочери в глаза? Как в зеркале смотреть в глаза собственному отражению? Вопросы буквально толпились в голове, а луна, надкушенная временем у самого края, насмехалась и подмигивала. Совсем как сейчас. Нил вздохнул, отворачиваясь от окна. Следовало бы задернуть занавески, но Кэт, скорее всего, снова попросит открыть их, когда проснется. Ради спокойствия Кэт можно примириться и с бессонницей, и с ночью, и с отвратительно ущербной луной. Ради спокойствия Кэт вообще придется теперь со всем смиряться, потому что для дочери ему нужно оставаться сильным и собранным, умным и справедливым. Весьма сложная задачка для негодяя, черт возьми! Кому-то, вероятно, это показалось бы большой странностью, но за последние годы Нила Легана не в чем было бы обвинить даже самому строгому и придирчивому судье. А теперь вот старые проступки и пакости заныли подзабытой виной, как воспаленные зубы, стоило только смолкнуть тихому голосу, повторявшему раз за разом, что прошлое следует оставить в прошлом. И потому Чикаго с его окрестностями, родовое поместье с его воспоминаниями, и давно брошенная семья с ее друзьями и врагами – весь это мир был последним, куда Нил захотел бы вернуться. Будь он сам, наверняка, остался бы в Бостоне, несмотря ни на какую опасность, но здесь снова на передний план выходила Кэт! Уж ее-то подвергать лишней опасности он не хотел. И не стал бы. Только поэтому и пришлось как можно быстрее паковать вещи, как можно секретнее расправляться с делами и как можно незаметнее ехать на вокзал. Хорошо хоть Филипп устроил все наилучшим образом. С Филиппом ему вообще в свое время очень повезло. Дверь приоткрылась совершенно бесшумно. Темнота коридора негромко окликнула его голосом секретаря: - Мистер Леган? Что-нибудь нужно? Кэт опять что-то пробормотала во сне, но не проснулась. - Нет, Филипп, - безразлично отмахнулся Нил, но тут же резко выпрямился. – Хотя постой. Посиди с Кэт, будь добр. Мне нужно выйти. Филипп молча кивнул. Молча же протянул сигареты и зажигалку, прекрасно зная, что шеф не брал свои. Филипп – разом секретарь, охранник и шофёр – всегда знает, что нужно шефу. Что нужно командиру. Так повелось еще с войны. В поезде едва ли можно было услышать хоть один лишний звук, кроме мирного перестука колес по рельсам. Пассажиры мирно спали в этот ночной час. Кто-то, настроенный более романтично, мог бы сказать о том, что спали нынче все, кроме подвывающего за окнами ветра, холодной луны и не менее холодного путника, прижавшегося щекой к дверце тамбура. Но Нил на романтические бредни настроен не был. Зажигалка щелкнула в его пальцах, вправду, холодных, и на миг короткой вспышкой осветила его действительно холодные глаза. Но он-то знал, что дело вовсе не в луне. Просто осень. Почему-то вспомнились желтые листья у пруда, тоже осень, но другая, золотая, теплая, и юность, переходящая в молодость. Тогда, получив отказ от первой в жизни любви, он считал, что жизнь – дерьмо. Тогда он не знал еще, как бывает по-настоящему плохо. Дверь поезда задребезжала и заскрипела. В какой-то момент показалось: вот-вот развалится. Нил уперся ладонями в грязное стекло, яростно сжимая сигарету в зубах, и подумал о том, как молоденькая девушка так же стоит в холодном тамбуре, как ее сердце так же рвется на части, а слезы бегут по щекам. Жаль, что ему плакать как-то несолидно. Жаль, что это не слезы – просто в щелях свистит морозный ветер, выжимая последнее тепло из глаз. Черт, как же больно! Как больно… Такая боль не сравнится с физической, хотя и последней в его жизни хватало. Затушив о металлическую панель недокуренную сигарету, Нил зажмурился, пытаясь справиться с болью. Но вместо этого погрузился в воспоминания… *** - Очень больно, парень. Ох, аж в глазах темнеет… Это первая жертва войне, принесенная на его глазах. - Д-держитесь, мистер Х-хатчисон, - испуганно шепчет он, запинаясь, напрочь забыв о том, что к капитану батареи следует обращаться совсем иначе. Но одно дело – грозиться перед семьей, что уйдешь на войну, и строить из себя героя на учебном плацу, постигая премудрости артиллерийской службы, а совсем другое – прямо в разгар боя удерживать на руках собственного командира за минуту до смерти. Совсем другое – чувствовать на губах соленый, приторный вкус крови, чужой и до сих пор настолько горячей, что собственная кровь стынет в жилах. Вражеские снаряды разрываются совсем близко, и этот грохот напоминает ад. Ад, в котором стирается напрочь вся мальчишеская бравада, ад, в котором не остается ничего, кроме страха, сковавшего по рукам и ногам, не позволяющего сделать ни одного движения. - Леган, эй, Леган! Чей-то голос перекрикивает грохот взрывов и лязг железа, хрипы подстреленных лошадей и стоны раненых – всю жуткую какофонию звуков, от которой у Нила вот-вот разорвется голова. Голос ему слышно довольно хорошо, и голос знаком, но чертовы ноги не желают двигаться. И руки не хотят разжиматься, до сих пор удерживая тело уже мертвого капитана. - Леган, сюда! – ещё настойчивее взывает к нему второй голос приблизительно оттуда же. - Быстрее! – подхватывает первый. Затем самого Нила ловко подхватывают чьи-то руки и тащат в окоп. Слева, огибая по касательной почти идеальный круг выжженного поля, наступают вражеские танки. Окоп сырой и холодный; после недавних затяжных дождей окоп – сплошное болото: вода то и дело шлёпает под ногами, протекает в сапоги, острым холодом врезается в тело. Окоп огромный; он настолько длинный, что напоминает бесконечную улицу. А еще окоп совсем мелкий: вырытый на скорую руку общими силами артиллерии и пехоты, он едва ли способен защитить от танковых или пушечных ударов противника. Чтобы тебя не увидели с поля боя, приходится согнуться в три погибели, передвигаясь на корточках, но Нил сейчас слишком испуган, и расстроен, и ошарашен, чтобы банально присесть. Те же руки, схватив его за воротник, тянут вниз, прижимают к земле, пока над окопом с адским скрипом проползают кованые гусеницы танков, а потом по земле же – по грязной холодной жиже, прежде называвшейся землей, – тянут куда-то. Волочат, словно мешок с гнилыми овощами. Эти руки тоже мокрые от грязи и крови. Эти руки тоже дрожат от страха, и все-таки тянут его с поля боя туда, где наспех вырытый окоп прячется в рощице. И уже там, среди вывороченных взрывами деревьев, среди обломков техники и обрывков тел, заканчивается его первый в жизни бой. Заканчивается позорным побегом. Хотя с другой стороны, вполне мог бы закончиться и смертью, поэтому побег рассматривается как не самый худший вариант. Ноги обретают надежную опору. Вернее, колени. Глаза снова видят отчетливо и ясно, но так уж сложилось: первым, на чем остановился взгляд, оказывается чья-то оторванная, обгорелая рука, и к горлу комом подкатывает тошнота, и ее уже не остановить. Его подхватывают и ставят на ноги. Голоса друзей, наконец, обретают плоть. - Выпей-ка, Леган, - Дэвид протягивает ему флягу с виски. Дэвид Бредфорд, сын известного бостонского адвоката Сэмюэля Бредфорда. Виски дорогой и приятно обжигает во рту – подарок от отца сыну, идущему на фронт. Для Дэвида уход на войну – не результат мальчишеской обиды или желания позлить родных, а взвешенное, ответственное решение. Для Сэма Бредфорда поступок сына – не разочарование, а предмет для гордости. У него же, Нила Легана, всё по-другому. - Пройдет время – и привыкнешь. Человек ко всему привыкает, – хлопает его по плечу Чарльз. Чарльз Трентон, племянник самого «Блэк-Джека»* и всей душой преданный военному делу человек. Чарльз не понаслышке знает, как бывает на войне. Подростком он в качестве денщика сопровождал дядю в Мексику, а здесь, во Франции, мог бы уже командовать батареей, но слишком вспыльчив и бескомпромиссен для повышения в звании. Хотя вполне может статься: эта война еще не успела всё расставить по своим местам. Но как бы там ни было, как бы там ни сложилось дальше, уже сейчас Нил Леган может со всей ответственностью заявить: эти двое – Дэйв и Чарли, рыжеволосый бостонский денди с классическим образованием и высокий лейтенант с грубоватой внешностью и шрамом на щеке – эти двое навсегда останутся его друзьями. В том случае, конечно, если им всем повезет вернуться домой с этой ужасной чертовой войны.