Перекрёстные жизни

31 На самом деле ей просто всё уже надоело до чертиков: взгляды, вздохи и недомолвки. И уж тем более – это странное, неправильное отношение к собственному здоровью. Ей постоянно кажется, что Нил и не намерен вовсе основательно лечиться: он скверно ест, скверно спит, а в перерывах между этими двумя скверностями сверлит ее пристальным тоскливым взглядом или нехотя отвечает на важные вопросы о самочувствии и боли в груди, что, несомненно, верх безответственности в его случае. Ну и, разумеется, его нельзя назвать здоровым: цвет лица почти не улучшился, несмотря на свежий воздух, хорошую еду и полный покой, зато румянец на щеках вспыхивает иногда с болезненной яркостью, и Кэнди как медсестру это обстоятельство не может не волновать. А ещё он почти постоянно пребывает в раздражительности, хоть и пытается с горем пополам ее скрыть, сердится, замыкается в себе, спорит с сестрами милосердия на двух языках сразу и самое страшное: всё чаще и чаще рвётся на фронт. Кэнди больше не помогают привычные прежде отговорки о том, что это же Нил Леган – образец безответственности и пример дурного поведения. Кэнди не устраивает его такое отношение к себе и жизни, и всякий раз, настаивая на том, чтобы Нил лучше ел и добросовестно лечился, она вынуждена напоминать: слабому и едва отошедшему от ран артиллеристу не место на передовой. Он согласно кивает. Обедает. Спит пару часов. А потом всё начинается сначала. Вот и сейчас, краем глаза заметив его сидящим на балконе, Кэнди в который раз поражается тому, насколько война меняет человека. Или, может, дело не в войне? В их последнюю встречу в госпитале, где она выхаживала капитана Трентона, Нил казался прежним: беспечным и не обремененным обязательствами или горечью. Может, это ранение вывернуло его наизнанку, перекроило до неузнаваемости? Он сегодня снова почти не притронулся к пище, и на похудевшем лице проступили синеватые прожилки вен, обозначая слабость и усталость. Для медсестры это неплохой повод пожурить беспокойного пациента. Например, подойти и, похлопав по плечу, сообщить с деланной беззаботностью: «Вы мне совсем не нравитесь, мистер, и уж точно не понравитесь родным в столь плачевном состоянии». Когда-то подобные уловки срабатывали: ворчливые старички улыбались и принимали очередную порцию пилюль, а капризные детишки съедали до дна тарелку больничной манной каши. Нил Леган, однако, лишь окатывает ее с головы до ног мрачным взглядом, словно ушатом воды: - Не утруждайся. Я и так знаю. И каждым словом, и болезненным блеском в глазах напоминает ей: он не старичок и не ребенок. И вообще здесь ей не больница. Несколько друзей-бельгийцев играют в карты на соседнем балконе и не слишком стесняются в выражениях, позабыв, очевидно, что здесь дамы. Или полагая, что их никто не понимает. Кэнди и рада бы не понять, но подобного рода выражения ей растолковали еще в походном госпитале на линии фронта, и слышать такое не совсем приятно. - Нил… - осторожно начинает она, зная, насколько болезненно раненые воспринимают иногда разговор о своем самочувствии, да и сколь капризен бывает этот конкретный раненый, но он снова жестом останавливает ее: - Не нужно! Повышает голос, хотя этого-то как раз и не стоит делать, когда при каждом глубоком вздохе в груди еще болит. Наверное, потому сил хватает только на один короткий вскрик. Остальное он произносит почти шепотом: - Уходи отсюда. – Негромко. Уверенно. Основательно. Даже в какой-то степени вежливо, потому что через пару секунд и, очевидно, после некоторых раздумий с нажимом добавляет: - Пожалуйста. И от этой неискренней вежливости хочется плакать. - Тоже мне! - Демонстративно морщит нос она. Развернувшись на каблуках, удаляется в направлении операционной, где лишняя пара квалифицированных рук нужна всегда, хотя Париж и находится в глубоком тылу. Она, конечно, не станет упрекать его в грубости – за столько лет и не к такому привыкла. Да и интерес к выздоровлению Легана чисто профессиональный: его ранение самое серьезное в ее фронтовой практике, даже доктор Томпсон признал, что чуть не потерял пациента. Поэтому вдвойне жаль, что Нил наплевательски относится к врачебной победе, одержанной с таким трудом. И если уж ему не терпится избавиться от нежелательной сиделки, почему же тогда… Черт, почему он в бреду звал ее такое количество раз, что другие сестры уже начали хихикать по углам, стоило ей появиться в поле зрения?! Да, он просил прощения за прошлое, но в его ситуации это было, наверное, понятно и объяснимо. Куда меньше могла Кэнди и понять, и объяснить все те нежные слова, слетевшие шепотом с потрескавшихся губ и предназначенные ей, потому что говорить так мог… например… Да кто угодно – только не Нил Леган! Возможно, это в какой-то степени обижало: необходимая в бреду, она совсем не нужна в реальности, хотя на самом деле хочет ведь только помочь. - Эй, сестричка! Кэнди не сразу понимает, что обращаются к ней. Приходится тряхнуть головой, чтобы расслышать обращение и обнаружить его источник – потрепанного солдата с рукой на перевязи, по всей видимости, недавно прибывшего в госпиталь с новой партией раненых. - Да? – она улыбается привычно – открыто и широко. – Да, сэр. Чем могу помочь? Простой парень, наверное, не привык к столь церемонным ответам. Смущается и отводит глаза: - Мне бы это… где тут… ну… отхожее место? - А, понятно, - Кэнди снова дружелюбно улыбается, лишь кивком головы деликатно показывая, что поняла вопрос. – Вам туда. Провести? Солдат, может, и не против, но чьи-то пальцы сжимают локоть, словно тиски, останавливают движение. - Куда собралась?! - Не твоё дело. - Неужели? - Уж поверь. – Подбородок кверху и побольше равнодушия в глаза, чтобы была причина повернуться. – Между прочим, это моя работа. - Здесь только Я твоя работа! – шипит Нил сквозь зубы, то ли из-за боли в заживающих ранах, то ли в желании избежать громкой сцены. Между прочим, ему же лучше, если ее первое предположение – правда. Потому как сцены точно не избежать. Она высвобождает свой локоть осторожно и медленно: максимально осторожно – чтобы не навредить пациенту; максимально медленно – чтобы успеть немного отойти от негодования. - Если я и здесь, - с расстановкой объясняет она, - это еще не значит, что я больше не должна ничем заниматься. - Или никем? – услужливо подсказывает он. Не желая вступать в бесполезные споры, она коротко кивает в знак согласия. Остается лишь надеяться, что неудачливый солдат с перевязанной рукой самостоятельно добрался до своего пункта назначения, потому что Кэнди совсем уже о нем забыла. А вот Леган – нет. Наклонившись к ней, хотя уже и не пытаясь ее удерживать, Леган даже не шипит – хрипит ей на ухо: - Может, предложишь свои услуги в душевой? Стараясь не привлекать лишнего внимания, она снова объясняет терпеливо, как маленькому ребенку: - Уволь меня слушать все эти мерзости. Иди в палату. - А ты куда пойдешь? Ну что за допрос?.. - А я – медсестра. Пойду туда, где нужна моя помощь. – Любому, даже ангельскому терпению быстро приходит конец, когда говоришь с идиотом. – И если нужно будет помочь кому-то в душевой – значит… Она бы с радостью закончила свою тираду, но губы обжигает прикосновение: грубое, как удар, горячее, как ожег, нетерпеливое, как взрыв. Нил пытается обхватить ее плечи и, теряя равновесие, наваливается на стену вместе с ней: увлекает, пленяет, накрывает ее собой, и ей самой приходится очень напрячься, чтобы удержать обоих. Это даже не поцелуй – такая вот неудачная попытка выплеснуть горечь, причин которой Кэнди не может понять. Как и причин этой ссоры, возникшей на пустом месте. - Эй, Леган? – теперь ее черед обхватить его плечи, развернуть к себе лицо. – Ты в порядке? Леган? Нил? Сперва она даже не понимает, осмыслен ли его яростно горящий взгляд. Вполне возможно, лихорадка вернулась, хотя кожа и не кажется болезненно горячей. Если так, легко объяснимы и эти странные претензии, и вспыльчивость – решает Кэнди. Но Леган, на мгновение зажмурившись, снова смотрит ей в глаза – он сам, а не его болезнь. - Кэнди… - от его голоса почти не осталось ничего: ни силы, ни звука. Он роняет голову, ударяясь лбом в деревянную больничную панель, по-прежнему удерживая ладони по обе стороны от ее плеч, но уже едва ли в желании остановить или задержать ее. Кэнди ясно: у него нет сил оттолкнуться от стены. Его губы шевелятся, но нужно очень внимательно прислушаться, чтобы понять это отчаянное: - Не уходи – не уходи – не уходи… Ей не очень понятна эта неуместная просьба. И да: ее как медика тревожит его странное состояние. А ещё… Может оно и глупо в высшей степени, и не к месту, и не ко времени, и уж точно не относительно Нила Легана, настоящей занозы в ее… в ее жизни, но... Ее как женщину волнует его присутствие. И с этим уж точно надо что-то делать. Достаточно мягко, чтобы не навредить ранам (об этом постоянно приходится себе напоминать!), но и в меру крепко, потому как он немного выше и плотнее, она отстраняет Нила. - Хорошо. Пойдём в палату. – И все же не удерживается от мелкой колкости. – Между прочим, ты меня сам прогнал. - Неправда. – Похоже, в его планы не входит возвращаться в палату, или на балкон, или куда-либо еще. Он врос в пол подобно каменному изваянию. Хотя Кэнди скорее склонна сравнить его с упрямым мулом, из тех, кого доводилось видеть в Мексике. - Прогнал, прогнал, - напоминает она. – Велел уходить. Так что теперь ненужно… Он снова рывком склоняется к ней. Уже не к губам – роняет голову на плечо. Ей снова приходят на ум мысли о горячке, но с ними опять нельзя согласиться: его лоб, прохладный и влажный, вовсе не ощущается через тонкую ткань простенького платья как лоб снедаемого лихорадкой человека. - Вот видишь, - поучительно заключает Кэнди. – Я же говорила, что тебе нужно нормально есть вместо того, чтобы ковыряться ложкой в тарелке. - Я буду, - еле слышно бормочет он в ее рукав. – Только не уходи. Господи, да куда же она отсюда денется?! Кэнди в сердцах спрашивает его об этом. Вопрос звучит нетерпеливо и – да! – несколько обиженно: таким предположением он ведь ставит под сомнение ее компетентность как медика. Но с другой стороны (и он, конечно, должен это понимать), Кэнди не может сидеть с ним рядом дни напролет, поднося ложку ко рту (он уже достаточно поправился, чтобы делать это самостоятельно), рассказывая сказки (он уже достаточно взрослый, чтобы засыпать без них) или читая последние новости (тем более что тут газеты сплошь по-французски!). - Мне не нужно… ложку… - наконец, он находит силы выпрямиться, - и сказку не нужно, и газету тоже. Ты можешь хоть целыми днями помогать этим докторам, и пациентам, и кому хочешь, только… не с… купанием… Когда я представляю, что ты… и… не могу… Последние слова еле-еле слетают с губ. В сущности, в них не так уж много смысла, если судить о правильности и четкости фраз. Но Кэнди-то как раз понимает, о чем речь… - Ты что!? – ошарашено выдыхает она. - Ты что… Кэнди неосознанно взмахнула рукой, открыла глаза и поняла, что до сих пор ночь, что это дом старичков с фермы, где она неожиданно нашла приют, и что она улыбалась во сне. А ещё – что у нее температура. Конечно, ничего неожиданного после беготни по осенним полям и ночевки в старом сарае, но все равно неприятно. Кэнди поразмыслила над возможностью дождаться рассвета и спросить у хозяев, несомненно встающих довольно рано, не найдется ли в доме каких-то лекарств от простуды, но потом решила промолчать. Аспирин или что-то в этом роде наверняка найдется в аптечке у мисс Понни, а ей сейчас по-настоящему нужно только одно: как можно быстрее оказаться дома.