Глазами Эсмеральды, или Как не надо было делать

За этот короткий миг я успела уловить несколько звуков: нечто похожее на "Ай!", глухой удар и характерный хруст сломанного хряща. Мой любвеобильный кюре схватился за нос и смачно приложился затылком о противоположной стену, до которой было около двух метров полета. - Он же не просил терзать себя ногой! - заорал Виктор. - Жизни невинная порвана нить на крыше Нотр-Дам! - Нет! - захныкала я. - Он насиловал, я отбивалась. - Можешь лгать себе сколько угодно и своим же поверить словам! Но шепча оправданье, не скрыть злодеянья от глааааз... От глаз собора Нотр-Даааам! - Что я должна сделать? - Позаботься о нем, как о собственном дите. - Что?! Обременить себя этим... ученым! Ну, ладно, это я так. На самом деле все было немного иначе. Открыв закрытые от шока глаза, я обнаружила перед собой вырубившегося Клода. Из перекошенного носа стекает алый ручеек, изящно очерчивающий тонкие губы и слетающий с величественного подбородка прямо на оголенную грудь... - Фиии, - протянул Виктор. - Ты это, того - полегче. - Да, таким он мне, определенно, нравится гораздо больше. Такой беззащитный, спокойный, как на картинке... - Кхм-кхм, он без сознания, - напомнил писатель. - И, похоже, у него сломан нос. - Ага, я вижу... Черт возьми, он же без сознания! - В который раз убеждаюсь, что ты... - Идиотка! Что же я наделала?! - Избила священника. Ума Турман недоделанная... Я дернулась в сторону Фролло. - Клод, Клод, очнитесь, - закричала я, стуча мужчину по щекам. - Да проснись, мать твою! Я же не специально! - А ты его еще раз о стенку стукни, может, очнется, - посоветовал Виктор. - Да не, он же не старый телевизор. - Это был сарказм, - выдохнул писатель. Тем временем красный ручеек монашеской крови плавно перетек мне на ладони. Человек, который только что так грубо пытался показать свою любовь, лежит слабый, бледный и окровавленный. Я точно не могу сказать, что люблю этого священника, но блин! Не знаю, что со мной сделает Клод потом, но бросать его в таком состоянии будет ошибкой. Надо хотя бы попробовать остановить кровотечение. Я достала сырорезку и с ее помощью оторвала крупный кусок жесткой ткани со своей сутаны. Теперь засунуть в нос до упора... - Это вряд ли поможет, - проговорил Виктор. - У него, скорее всего, искривилась перегородка или того хуже - переломлен хрящ. Кровь может идти, пока перегородка не встанет на место. И рот ему обязательно открой: если нос отечет, ему станет нечем дышать. - Но я не травматолог, как я ее выпрямлю? А, если ринопластику делать надо? - А этому тебя папа не учил? - спросил Виктор. - То есть ломать ты умеешь, а чинить нет? - Предполагается, что я не буду вправлять нос маньяку в подворотне! Ладно, ткань все равно засуну, это хоть как-то поможет придать носу форму и задержать кровь. Нужен медик, но где я здесь найду медика да еще и в такое время?! - Он перед тобой, - заметил Гюго. - Ты шутишь так, да?! Хотя, стоп. Надо привести Фролло в чувства, а дальше он сам скажет, что делать. У меня еще осталось немного Клодова варева, надеюсь, поможет. Пей, пей, Клодушка, свою волшебную гадость, будешь знать, как к невинным гибким девушкам приставать. Я влила в священника часть от того, что оставалось в склянке, и стала следить за результатом. Результата не было. Похоже, пора звать на помощь моего горбатого товарища: сама я со здоровым мужиком не справлюсь. Схватив свисток, я выскочила из кельи и позвала звонаря. Квазимодо примчался через считанные минуты и, разглядев кровь на моих руках, испуганно спросил: - Что с вами случилось? Вы ранены? Я сейчас же скажу хозяину, он знает... - Квазимодо, не надо, - нервно перебила я. - Помощь нужна архидьякону, он эээ... Поскользнулся, и это его кровь. Единственный глаз горбуна широко раскрылся, Квазимодо стремительно ворвался в мою комнату и уже через миг вышел с хозяином на руках. Долго не думая, мы решили отнести горемычного в его же келью, ключи от которой нашли в кармане одежды. Когда мы уложили Клода на кровать, он уже пытался что-то бубнить. Я отправила Квазимодо за водой и тряпками, а сама осталась сидеть возле несчастного домогателя с перекошенным носом. Кажись, я прилично влипла. Кто знает, как отреагирует архидьякон на такое оскорбление: сначала не дала, потом дала, но по носу. В любом случае, все идет не так, как у Эсмеральды, и, возможно, это знак, что все хорошо... Либо, что я тоже кретинка, только с другими методами. Не знаю, будет видно. А комнатка у Фролло интересная: повсюду всякий креативный хлам, куча книг и пыли. Прямо, как у меня летом, когда на рабочем столе могут валяться пустая банка от шампуня, несколько подставочек для чая и тд; и весь этот свинарник я скромно называю "творческим беспорядком". На столе у Клода раскрыта огромная старая книга на латыни, над камином нацарапано то самое слово, которое я все еще не могу выговорить. Если все пойдет нормально, надо будет тут прибраться. За дверью раздался какой-то кипишь: это Квазимодо вернулся с тазиком воды, стопкой льняных тряпок и чистой рубашкой для архидьякона. Мы приступили к операции. Квазимодо переодел хозяина в чистое, я по возможности стерла с него кровь, аккуратно зафиксировала нос новым куском ткани и напоила остатком варева. Подложив Клоду под затылок холодную тряпку, Квази собрал в охапку мусор и покинул келью. Это было все, что мы могли сделать. Фролло все так же лежал без сознанки и сопел через отекший нос; из его глаз изредка скатывались горячие капли слез... - Это симптом повреждения слизистых оболочек, а не трогательные горькие слезы во сне, - ехидно проговорил Гюго. - Сейчас опять начнешь рассуждать о том, какой он красивый в дохлом виде. Прям, как чучело в музее Дарвина. Я ничего не ответила: я очень устала. Еще раз убедившись, что священник дышит, я отошла от койки и села в кресло возле стола. Огромная раскрытая книга была полностью исписана заметками, формулами и рисунками. Я попыталась прочесть несколько страниц, но в итоге рухнула на них моськой и уснула.

***

Этой ночью мне не снилось ничего хорошего. По крайней мере ничего, о чем можно было бы рассказать. Проснулась я от яркого света, бьющего в глаза. Шея затекла, лицо приобрело форму книги. Ни за что не открою глаза... - Вставай! Солнышко взошло, - защебетал Виктор. - Птички поют, подставляя свои клювики теплому свету! - Виктор, - не отрывая головы от книги, захрипела я. - Ты же знаешь, что я терпеть не могу утра. Какие к черту птички?! - Парижские! - романтичным голосом выдохнул писатель. - Они вьют свои гнезда на крыше собора, в самом волшебном месте на свете, ведь они видят весь Париж, наполненный любовью! Такие яркие и беззаботные, они посвящают свои прекрасные баллады этому городу, заполняя его своей дивной музыкой! Эх, какой же прекрасный день, какая прекрасная мелодия, какая прекрасная жизнь! - Гррр... Достал, - пробурчала я. А Виктор, будто этого не заметил: - Как бы я хотел жить, любить, слушать песни этих удивительных вестников счастья и света! Как же я тебе завидую! Ты словно птица живешь над Парижем, ты можешь влюбляться, петь и жить! Я попыталась закрыть свою голову вместе с книгой, чтобы не слышать этого до костей раздражающего позитива. - Какая же ты черствая, - печально сказал Гюго. - Но это не испортит мне такого замечательного утра! Хочу кофе без сахара, халатик и мягкие тапочки. - Послушай, послушай, какие чарующие мелодии летят из таких маленьких клювиков! Это должно тебя взбодрить. Я прислушалась. Да, красиво, вот только... На фоне прекрасных песен что-то неприятно свистит и хлюпает. Я подняла голову. Эти звуки издавал сломанный клюв архидьякона. Он лежал на своей койке и, молча, глядел на меня. От этого взгляда мне стало неуютно... Надо валить. Я поспешно вскочила из-за стола и спиной вперед направилась к выходу. - Нет, не уходи, - сипло воскликнул священник, приподнявшись на кровати. - Прошу, останься. Окей. Узел на месте, сырорезка тоже - сейчас любовь будем обсуждать. - Имей в виду, - проговорил Виктор, - второго сотрясения от твоей любви он не перенесет. Держи свои ноги в руках. Опустив голову, я медленно направилась к табурету возле кровати Фролло. Я села и продолжила пялиться в пол, ощущая на себе изучающий взгляд. Надо что-нибудь ляпнуть, пока он глазами меня на внутренности не разобрал. - Как вы? - робко спросила я, мельком взглянув на Клода. Глаза его были наполнены слезами... - Слизистые, слизистые оболочки, - пробурчал Гюго. - Почему вы не смотрите на меня? - спросил Фролло. Его голос сейчас напоминал умного слоненка из мультфильма "38 попугаев". - Мне стыдно, Фролло, - набравшись уверенности, ответила я. - Мне одновременно стыдно за все то, что со мной случилось в келье, благодаря вашим стараниям... И за то, что ударила вас. Почему-то у меня самой слезы наворачиваются... Конечно, я же девушка. Так, держать себя в руках, пока я из сильной волевой женщины не превратилась в абстрактное «дитя»! - Это самая меньшая боль, которую я испытал за все это время, - Фролло присел, прислонившись спиной к стене. - Моя голова сотряслась еще тогда, когда я впервые увидел тебя. Глупец, я так гнался за неземной любовью, а получил по носу. И все равно я счастлив, как безумец. Любой мужчина был бы счастлив стать сокрушенным твоей прекрасной ножкой. Он замолчал и отдышался. - Только такой отчаянный, как я, ощутив на себе весь твой гнев, мог полюбить еще сильнее. Теперь я вижу, что Господь не до конца отвернулся от своего несчастного раба. Очнувшись ото сна и увидев тебя так близко, я подумал, что передо мной лишь видение. Но это ты, и ты близко. Я бы всю жизнь вот так пролежал в постели рядом с тобой, пока земля не разразится под моими ногами, и меня-грешника не пожрет адское пламя. Что?! Да он меня чуть не отымел, а теперь сидит и разливается о своих душевных терзаниях! - Фролло, вы должны понимать, за что я вас ударила, - серьезно сказала я. Священник отвел взгляд и притих. Выражение его лица стало холодным и даже возмущенным: - Ты же не знаешь, не знаешь, кого это... - начал было архидьякон. - Послушайте, Клод, - перебила я. - Вы поступили грязно и неуважительно по отношению ко мне! Вы говорите о неземной любви, но пока вы готовы лишь получать, а отдавать вы не намерены. Рядом с мужчиной я хочу чувствовать себя любимой женщиной, а не любимым куском мяса для утоления желаний! Вы говорите, что готовы бросить к моим ногам весь мир, а сами даже не можете сдержать себя, чтобы не сделать мне больно. Создается впечатление, что вы видите во мне только тело. Я вожусь с вами, как с ребенком, проявляя свою заботу, и пока вы не научитесь также отдавать что-то взамен, между нами не будет ничего. Я сделала паузу и продолжила: - Если вы действительно ищите во мне приют для своей любви, если вы действительно готовы любить, то делайте для этого что-то, жертвуйте чем-то, не думая лишь о себе и своем тяжком существовании... Вы можете, я не сомневаюсь. Глаза Фролло стали черными, как ночное небо, брови хмуро сдвинулись. Он молчал. - Если вы не готовы, архидьякон, то дайте мне уйти, не мучайте ни себя, ни меня. Я исчезну из вашей жизни навсегда. - Ах, как красиво сказано! - воскликнул Виктор. - Так романтично, что аж к горлу подступает... Фролло сидел молча, глядя в одну точку, что-то обдумывая. Очевидно, в нем борются эгоизм и любовь. Сейчас от его решения зависит моя дальнейшая дорога. Даже интересно, действительно ли в нем есть что-то кроме похоти. Я хочу, чтобы он видел во мне не объект вожделения, а девушку со своим характером. Пусть решит для себя сам, что я могу дать ему, как человек. Высокоинтеллектуальному, опытному мужчине вряд ли понадобится малолетняя пустышка, кроме как для плотских страстей. Я уже давно считаю, что Клоду не была нужна Эсмеральда, и именно не нужна: она не отличалась особым умом и характером, способным заинтересовать взрослого мужика. Спрашивается, зачем Клоду второй Жеан, только в юбке? Что касается меня... Я, как он, похоже, понял - та еще заноза во всех доступных и не очень местах: помимо того, что агрессивная - нос размазала, так вот еще и права качает. Мои логичные рассуждения вызовут у такого человека, как Фролло не согласие, а скорее раздражение, ведь он считает себя во всем правым и, скорее всего, данный случай - не исключение. Он - опытный ученый, я - все же молодая и наивная девушка; он - священник, я – ведьма; он любит, а я сопротивляюсь и к чему-то обязываю. Не удивлюсь, если он разгневается и пошлет меня куда подальше, выбрав себе душевные терзания, нежели унижения и вечное преклонение перед глупой девчонкой. Думаю, Клод горазд обещать весь мир к ногам, но стать подкаблучником он ни за что не согласится. Он всю жизнь игнорировал женский пол, проигнорирует и сейчас. В копилку разве что можно кинуть одну ржавенькую копеечку: Клод ничего не знает о женщинах и ,вполне возможно, для него все это станет новой наукой, которую хочется познать. Быть может, в нем проснется юношеский азарт, и он начнет изучать любовь с научной стороны, пока глаза не лопнут, а над камином не появятся новые заметки на латыни. В любом случае, Фролло молчал, а я жду... - Может, в города лучше сыграете, - протянул Виктор. - Сидят, молчат, как в библиотеке, а старому писателю скучно, между прочим. - Ты же птичек слушал, - фыркнула я. - Надоело. Хочу хардкора. Сделай что-нибудь глупое, я столько колких фраз заготовил. - Лучше бы ты священника более чувственным создал. - Ага, - хмыкнул писатель. - Он сам бы тогда с крыши сиганул, как только тебя увидел и впервые за тридцать лет пульс ускоренный почувствовал... Да что там после тебя - он бы лет в шестнадцать себе аконита наварил. А уж когда на него брата повесили! А потом и Квазимодо появился и Гренгуар... Невеселая у него жизнь, слабости в ней места не было. Он просто уставший мужик, он доживал спокойно свой век за любимым занятием, и тут появляется молодая красотка. Тетушка Фортуна решает, что священник мало страдал, и сует ему еще и любовь - единственное бедствие, которое он в итоге не пережил. А теперь ты тут сидишь и любить его заставляешь, буквально к ЗАГСУ подводишь, мол «до свадьбы закати губу, любимый». Лучше сверху на него залезь и стань, наконец, уже... - Нет! - Настоящей... - НЕЕЕТ! - Женщиной. - Ты что, чокнулся?! - завопила я. - Вот только не надо на меня кричать, - ошарашенно возмутился Фролло. - Пощади, дай мне все обдумать, девушка! Ух, прям джигит какой-то: "Вэй! Дай мнэ все обдумать, жэнсчина!". Джигит с голосом слоненка из мультика... Виктор! - Что? - настороженно прошептал писатель. - Научись уже за временем следить! Когда я буду в следующий раз на тебя орать, не хотелось бы, чтобы Фролло за экзорцистами побежал. Священник вдруг откашлялся. - Эсмеральда, я все обдумал. Прошу, не перебивай меня и не называй чокнутым: я итак не очень понимаю, что говорю и, как это потом на мне отразится, - он еще раз вдохнул. - Из-за тебя я уже стал грешником, я отвернулся от... - Из-за меня. - Из-за того, что... влюбился в тебя, - недовольно исправился архидьякон. - Если ты уйдешь, все рухнет. Я столько разрушил своими одержимыми чувствами и столько создал в своей голове, а без тебя исчезнет все. Я сойду с ума от горя и буду до конца дней существовать в пустой холодной келье, вспоминая твой образ. Ты не признаешь всего того, что я раскрыл в себе и что уничтожил, мои поступки кажутся тебе грязными и жестокими, ты отказываешься отвечать на мою любовь, а потом сама же сидишь возле моей койки. Я не понимаю тебя, девушка, я не понимаю, что ты хочешь от меня. Ты, как книга на неизвестном языке, и эта книга может дать мне все, о чем я мечтаю знать, но я не могу ее прочесть. Так что же ты хочешь? - Узнать вас, Клод. Мне нужно время. - И что же? Ты полюбишь меня? Не оттолкнешь от себя? А, если я покажусь тебе гадом, упырем, некромантом, старым занудой? Ты сбежишь и вернешься к Фебу? Бросишь меня, отравишь, заколешь кинжалом, пока я буду спать? Ты просишь меня быть заботливым мужчиной, но я даже не знаю, увижу ли я тебя завтра. Уйдешь и даже не скажешь, куда, оставишь гнить здесь в муках и терзаниях. Я не позволю тебе играть со мной, как тебе вздумается, я не переживу обмана и измены. Клянись, девушка, дай мне слово, что отныне ты будешь со мной, что мы вместе сбежим из этого проклятого собора. Обещай, что не бросишь и дашь мне шанс! Стань моей. Только так я пойму, что не зря сжигаю последние нити, соединяющие меня с прошлым и настоящим, только тогда я стану твоим, стану таким, каким ты захочешь. Я впущу тебя в свою жизнь, если ты впустишь меня в свою. Как же книжно он говорит... Но это были слова Клода Фролло. Он говорил четко и обдуманно и говорил совершенно верные, хотя и неожиданные вещи. Если честно, я думала, что он либо прикончит меня, либо опять начнет реветь о своей тяжелой жизни и неудовлетворенных желаниях. Венчание со священником, конечно, не входило в мои планы, я все себе представляла совсем иначе. Ну, раз уж все получилось таким образом, то завопить: "Ах, нет! Вы ужасны, лучше я умру!" будет самым идиотским из всех моих решений. - Они у тебя все идиотские, - отчеканил Виктор. На этот раз ждал Клод. Он серьезно глядел на меня, игнорируя километр ткани, торчащий из носа. Заиграл марш Мендельсона. Виктор... Ладно, решение принято. Если это единственная возможность расположить к себе священника и не очутиться в пеньковом шарфике, то я согласна. - Властью, данною мне... - Виктор, заткнись, пожалуйста! Я посмотрела на Фролло. - Хорошо, Клод, я буду с вами, я готова поклясться. Все же вы очень интересный человек, и я знаю, что вы вырастили Квазимодо и Жеана, обучили моего названного брата Пьера. И я вообще никогда не поверю, что человек с таким родственником, как Жеан может быть черствым и бесхарактерным. Рот архидьякона растянулся в слабой самодовольной улыбке. - Но я хочу вас сразу о кое-чем попросить и это очень серьезно. - Да, конечно, - загорелся священник. - Для начала, мне не хотелось бы повтора сцены в келье. Прошу, не лезьте ко мне, как самец-производитель... Считайте это жертвой и еще одним испытанием. Клод печально кивнул: - Я понял. Но как я пойму, что ты готова? Эээм... По крайней мере, до восемнадцати я таким увлекаться не планировала. По нелепой случайности стать в шестнадцать лет старой маман без образования и светлого будущего как-то не прельщает. Да и потом я замужем за братом, а в книжной вселенной до официальной свадьбы ни-ни. Вот такая я старомодная, поэтому терпи, Клод, терпи. - Фролло, когда между нами будут очень теплые отношения, когда мне не придется носить морской узел, когда я начну вам доверять, все произойдет само собой... надеюсь. Священник еще раз кивнул и спросил: - А когда мы сбежим? - Пока вы не поправитесь, не стоит куда-либо торопиться. И потом, мне бы хотелось пожить здесь еще несколько дней, - ответила я. - Ну, сменим тему и вернемся к настоящему. Как ваш нос? Архидьякон аккуратно ощупал перекошенный хобот. - Не сломан, возможно, просто искривлен, отек возник из-за ушиба, - тоном высококвалифицированного врача произнес Фролло. - Придется вправлять, когда отек немного спадет... Что там, за дверью происходит?! За дверью, похоже, стоял Квазимодо. - Там Квазимодо, - сказала я. - Прогони его, - отмахнулся священник. - Но он же ваш сын! Он, как и я заботился о вас, это он дотащил вас сюда! - А почему он тебе так важен? - сердито спросил Клод. - Он мой слуга. Что между вами? То же мне Отелло нашелся... - Дружба между нами, Клод! Он помогал мне, он очень чуткий и добросердечный человек... - То есть, ты любишь его?! - прорычал Фролло. - Я ценю его, как друга. Клод, поймите же, он очень хороший человек, но все же он, - я сделала паузу, - все же он не такой, как все. - Урод? - переспросил священник. - Да, он уродлив, - смиренно согласилась я. - Красота, - буркнул Клод. - Ты же из-за красоты за Фебом пошла. Да что он заладил с этим Фебом?! - Я за ним не шла. Впусти Квазимодо, он переживает за тебя! Фролло нехотя взял металлический свисток и позвал звонаря внутрь. Квазимодо смущенно прошел к койке хозяина и робко взглянул на меня, затем на архидьякона. Дальше началась немая беседа: странными движениями рук и головы священник что-то объяснил горбуну, на что тот кивнул и поспешно покинул келью. - Я послал его за едой, - пояснил раненый. - А теперь вернемся к внешности. Предположим, ты не шла за Фебом из-за красоты, но что же тебя держит возле меня? Я не красив, не богат, я же злой священник. Гормоны... - Харизма, - не думая, ответила я. - Да что ты мелишь?! - воскликнул Виктор. – Извращенка малолетняя! - Интеллект, - продолжала я. - Вы - сильная личность... наверное. Клод смутился. - Впервые слышу, чтобы девушка была рядом с мужчиной из-за его интеллекта, - проговорил он. - Ты очень странная, цыганка, не такая, как другие девушки нашего времени. - И это мне говорит влюбленный архидьякон со сломанным носом, - прыснула я. - А что, по-твоему, плохо отличаться от всех? - Я пока не до конца это понял, - таинственно улыбнулся священник. - Но я бы не стал ученым и не усыновил бы маленького горбуна, если бы имел узкие взгляды на жизнь. Это замечательно быть другим, но обычно за это тебя ненавидит серая масса, состоящая из недоумков, живущих по правилам, установленным временем и обществом. Они не желают прорываться вглубь, смотреть на человека дальше его наружности, пытаться познать всю его красоту - им проще отправиться в очередное грязное заведение, затуманивающее разум алкоголем и похотью. Именно поэтому среди нас так мало ученых, так мало людей, желающих ходить по бесконечным лабиринтам науки, открывать для себя новые неизвестные доныне тропы и передавать накопленные знания другим поколениям. Мало кто мечтает посвятить этому всю свою жизнь, ограничиться от всего мира, стать другим. - Ты стал. И ты счастлив? - Я был счастлив. Я всегда отличался ото всех, был тенью, внушал людям неприязнь. Меня никак не трогало мнение окружения, я всегда ставил их ниже себя. Руки мои были простерты к небу и создателю, а голова склонялась над книгами, и тогда у меня было все. Но приближаясь к знаниям, я отдалялся от господа и в итоге спускался с небес на землю. Нельзя было совмещать веру с наукой, ведь они являют собой два главных противоречия этой вселенной: одно оспаривает другое, а я посмел воспротивиться очевидному и проиграл. А потом в моей жизни появилась ты, и я познал нечто особенное, единственное, что способно сокрушить весь мир, встать между небом и адским пеклом, между верой и всеми науками вместе взятыми, между моими разумом и душой - я познал обычную человеческую любовь. Я полностью отвернулся от бога, ты же видишь - мне не нужна церковь, я в нее больше не верю. Я окончательно спустился на землю и теперь не знаю, как мне быть. Я стал обычным человеком, измученным своими чувствами. Но кому я нужен, как человек? Я вновь пытаюсь совместить несовместимое, пытаюсь глядеть на небеса через твои волосы, читать книги сквозь твои прекрасные глаза, зная, что это меня погубит. Ученый - я надругался над наукой; дворянин - я опозорил свое имя; священнослужитель - я превратил требник в подушку для похотливых грез; я плюнул в лицо своему богу. - Клод, - вздохнула я. - Посмотри по сторонам. Ты нужен своему брату, Квазимодо, в конце концов. Перестань мучить себя и оглядываться назад, просто смирись и прими, наконец то, что происходит с тобой в данную секунду, возьми себе то, что тебе действительно нужно. Оставшись с тобой, я как раз хотела, чтобы ты сделал выбор и спокойно жил, наслаждаясь каждым днем; чтобы ты признал обычную жизнь и перестал во всех своих бедах обвинять что угодно, кроме себя. Определись уже, Фролло. Когда ты влюбленный мужчина, ты смотришь на меня, как на избранницу, когда ты священник, ты видишь во мне ведьму и грешницу, когда ученый, не глядишь вообще, и вот так во всем. - Я знаю, - ответил архидьякон и, улыбнувшись, добавил. - Надо просто подождать. С тобой сделать выбор намного проще, ведь ты полюбишь меня, мы будем счастливы. - Беги, мужик! - завопил Виктор. - Бери кадила и беги, пока не поздно! Она тебя доведет! - Виктор, - буркнула я. - Да успокойся ты, страсть и жалость - не есть любовь. Вот поживем с ним несколько дней, и решение само собой придет, как к нему, так и ко мне. Может быть, он храпит во сне или чавкает, когда ест... - Странно, - заметил писатель. - Я думал, это по твоей части. Архидьякон между тем принялся латать свой погнутый рубильник. От этого зрелища мне стало не по себе. Если углубиться в подробности, то казалось, что вместе с жесткой тряпкой он вынимал из носа содержимое местной речушки. Увидев мою скривленную гримасу, Клод иронично сказал: - Неплохо, да? Глядя на тебя, и не подумаешь, что от мимолетного удара этой изящной ножки потом придется собирать нос по кускам, словно витражи собора. Вынув из ноздрей тряпку, он легкими прикосновениями потрогал красный нос. - И чего теперь с ним делать? - между делом поинтересовалась я. - Его еще можно спасти? - Надеюсь, - шмыгая, ответил священник. - Апчхи! - Будь здоров, - сказала я, виновато глядя на мужчину. Даже не сомневаюсь, что сейчас ему было больно. Из левой ноздри снова потекла кровь, а из глаз хлынули слезы. Он медленно провел рукою по впалым щекам и некоторое время с изумлением смотрел на свои мокрые пальцы. - Что это? - прошептал он. - Я плакал! - Бывает, че, - смущенно хмыкнула я. - Не, ну, прости, ты сам начал. Если бы я этого не сделала, то сама ревела бы, как сумасшедшая, а потом вообще с собора бы прыгнула. Фролло нахмурился и поспешно скрыл следы слабости. - Что ты такое говоришь?! А это просто повреждение слизистых оболочек! - А я говорил! – влез Виктор. Клод продолжил: - Но не могу не признать, что ты первая женщина да и вообще первый человек, заставивший меня проливать слезы. Я не привык поддаваться эмоциям и быть слабым. Это похвально, но сейчас он вообще ничего не контролировал. От щекотки в носовых пазухах Клод издает нечто похожее на смех, из его глаз при этом струятся соленые водопадики, а из ноздри стекает алый ручеек. Я же при всем этом сижу с виноватой моськой. За этим разрывающим сердце и шаблон действом нас застал Квазимодо. Он в ступоре глядел на то, как Клод Фролло, его вечно суровый хозяин, весь в слезах смеется, размазывая по лицу кровь. Ну, вы представляете себе эту картину, а также реакцию горбуна, у которого от шока из-под брови неожиданно показался второй глаз. В добавок ко всему, за дверью послышались шаги. - Ты че тут встал, горбатый?! - раздался юный голос. - Дай пройти, мне братик денег должен. В дверном проеме показалась физиономия Жеана. Парень протиснулся между косяком и стоявшим в ступоре Квазимодо и, наконец, заметил всю суть. - От эт да! - ошарашенно воскликнул школяр. - Фаталити! – раскатисто завопил Виктор.