Вороньи драбблы

— Ты замечательно справился. Что-то в этом предложении, то чувство завершенности, с которым оно прозвенело, заставило сердце Нишинои болезненно сжаться. Он сжал и разжал кулаки, и перья его мягко зашуршали, когда крылья тоже нервно зашевелились. — По-моему, тут еще есть над чем поработать! — выпалил он. Суга замер на мгновение, и настойчивое потягивание в груди Нишинои словно предупреждало его о том, что произойдет дальше, взгляд в глазах Суги предупреждал его. В нем было слишком много мягкости и понимания. — Нишиноя, возможно, ты этого не замечаешь, потому что пробыл с ним вот уже несколько недель, но Асахи сильно изменился. Он стал намного увереннее в себе… — Но… но он еще совсем не достиг своего потенциала! Он продолжает себя недооценивать, уменьшать свою значимость, а ведь он такой большой, классный парень… Выражение лица Суги заставило его замолчать. — Нишиноя, мы этим не занимаемся. Работа ангела-хранителя заключается в том, чтобы дать толчок в нужном направлении людям, в нем нуждающимся, поддерживать их, пока они не могут поддержать сами себя. Теперь Асахи придется двигаться дальше самостоятельно. Верь в него. — Еще не время его покидать! Оба вздрогнули от того, как взорвался голос Нишинои и маленькой комнатке. Нишиноя неосознанно сделал два шага вперед, распахнув крылья и разгорячившись. Вот почему, почему Суга выглядел настолько чертовски сочувствующе? — Знаю, это непросто. Разрывать связи, сформированные с человеком, болезненно, особенно на первой работе, но это — жестокая реальность нашего долга. Тебе придется с ним попрощаться и отпустить его. Нишиноя прикусил губу, а все его тело затряслось от невероятного возмущения при одной только мысли о том, что ему было необходимо покинуть его друга. Асахи был не просто «человеком». Он был неловкими улыбками, растрепанными волосами с утра, совместными посиделками на нагретой солнцем кирпичной стене, когда их руки были так близко, что пальцы почти соприкасались. Он был тем удрученным выражением лица, когда люди боялись его, он был большими, нежными руками, которые ловили паука в стакане, чтобы вытащить его оттуда живым, но так же испуганными криками во время этого полного стресса процесса. Он был… Асахи. — Я… я не хочу покидать Асахи. Суга поднялся с места и подошел к нему, ласково кладя руку на его плечо. — Мне жаль, но у тебя нет выбора. С завтрашнего дня ты записан на реабилитационную программу, которая поможет тебе справиться, а отчет по твоему первому практическому опыту будет сдан. Но тебе не о чем волноваться — я уверен, что тебя примут полноправным ангелом-хранителем уже на этой неделе. Эти слова явно должны были его подбодрить, но они не несли никакого смысла. На кой черт ему было становиться настоящим ангелом-хранителем, если это значило, что он больше никогда не увидит Асахи? На протяжении тех прошедших недель Нишиноя силой воли заставил себя не думать о своем будущем: о том, как он будет жить дальше без Асахи. И теперь он словно ударился об эту стену и сидел на полу, а все его тело изнывало от боли. Все они знали первое правило: не привязываться слишком сильно. Слишком ли сильно привязался Нишиноя, если мысль о потере его друга была подобна дальнейшей жизни без его собственного сердца, легких и крыльев? — Если ты думаешь, что это поможет, то можешь с ним попрощаться. Ты же с самого начала объяснил ему, как все закончится, верно? Нишиноя прикусил губу, не смея смотреть Суге в глаза. Судя по всему, тишины было достаточно, потому что Суга вздохнул в знак поражения и прошелся рукой по волосам. — Ладно, это… разумеется, мне придется об этом доложить. Ох, Нишиноя. Тебе стоило ему сказать. Пожалуйста, постарайся избежать взаимного недопонимания. Если что-нибудь случится, прошу, позвони мне. Нехорошо это… совсем нехорошо… Нишиноя молчал вот уже на протяжении трех улиц. Вообще-то, он вел себя тихо весь день, но Асахи не думал, что он останется таким и дома. Особенно в случае Нишинои, который обычно был переполнен энергией и смехом, наполняя пространство вокруг него всем, что он отдавал миру — чем-то большим, чем должно было умещаться в его маленьком теле. Мягко говоря, Асахи волновался за своего друга. — Э-э, Нишиноя… все хорошо? Нишиноя не поднимал на него взгляд. Скручивающее чувство в желудке Асахи усилилось и добавило толику паники. Он чувствовал, как сжалось его горло, и сжал кулаки, ожидая, когда его друг заговорит. Ответа не последовало. Их омыл мягкий бриз, нежно лаская их кожу ненавязчивым вечерним теплом. Мир, казалось, светился оранжевым и красным, но что-то в Нишиное было холодным и отдаленным, как никогда раньше. Такого не было даже когда они только познакомились. Что-то было еще хуже того, чего ожидал Асахи, и его часть надеялась, что он просто паниковал зазря, что это его беспокойство нашептывало ему ядовитую ложь. Если это было так, то хотя бы в этот раз он будет этому благодарен. — Нишиноя? Его друг резко сорвался с места, и лишь через секунду Асахи осознал, что тот бросился на него, но не атакуя… обнимая, крепко обхватывая его своими руками и пряча лица в его груди. Асахи уставился на пролетевшую над их головами ворону, слегка разинув рот. Птица успела приземлиться на крышу дома, когда его инстинкты, наконец, взялись за дело, и Асахи тоже обнял Нишиною, нагибаясь чуть ниже, чтобы предоставить контакт, которого, казалось, искал Нишиноя. Его сердце тяжело билось о грудную клетку, каждый стук распространял по телу все больше тепла и больше волнений. Что же произошло? Но почему-то в этот раз его неспособность говорить казалась приемлемой. Не то чтобы он не знал, что сказать, он просто понимал, что слова лишь разрушат момент дружеского общения и тепла. Страх он тоже чувствовал — страх того, что со всеми этими эмоциями, сошедшими с ума внутри него, он скажет что-то лишнее. Что, если эти чувства захватят контроль над ним? Что, если он скажет Нишиное, как на самом деле к нему относится? Он этого не вынесет: то, как теплая привязанность в глазах Нишинои превратится в презрение, а на лице отразится отвращение, когда он осознает, насколько Асахи предавал его доверие. Конечно, сердцу не прикажешь, но… Если он ничего не скажет, Нишиноя продолжит быть его другом. А потеря друга была худшим, что вообще могло с ним случиться. Нишиноя отстранился также внезапно, как бросился к нему. Отпустив его, Асахи почувствовал, как его сердце заболело от внезапного отсутствия его тепла. — Прощай! — громко и радостно выпалил он, но голос его ничего не выражал, а слова казались острыми, тонкими, словно вот-вот готовы были сломаться. Асахи хотел подойти ближе и ухватить Нишиною за запястье, удержать его тут, заставить поговорить с ним — но страх сковал его, и он мог лишь поднять руку, наблюдая за удаляющейся спиной его друга. Что-то внутри него словно впилось когтями в его грудь, болезненно сжимая ее. Асахи обернул руки вокруг своего тела и так сильно прикусил губу, что поморщился от внезапной обжигающей боли.