Биение сердца. До изнеможения

Рекомендую во время прочтения слушать замечательную композицию Olafur Arnalds - So Close.       По пустому коридору разливался дневной свет, стелясь от одного угла к другому, но в глазах поселилась темнота. То ли от того, что Куроко слишком сильно зажмурился, то ли от того, что сердце бухало, как сумасшедшее, разнося кровь по жилам, заставляя её приливаться к голове и смешивать мысли в мерзком на вкус коктейле. Во рту у мальчика пересохло; хотелось прокашляться. Тецуя разлепил веки и понял, что глаза застилает полупрозрачная пелена. В горле стоял тугой ком, а желудок словно прыгал на месте, сдавливая все внутри жуткими спазмами, задевая слипшиеся легкие. Было тяжело выпустить застоявшийся воздух, и Тецуя издавал звуки, похожие на хриплое фырканье.       Сейджуро молчал. Он стоял на одном месте, не двигаясь, не шевелясь. На лице застыла маска холодности и безразличия, но в кроваво-красных радужках глаз блуждали и страсть, и похоть, и нетерпение, и, возможно, даже радость. Парень безмолвно наблюдал за тем, как вздрагивает голубоглазый, как качает он из стороны в сторону своей светлой головой, словно пытаясь отогнать от себя какие-то мысли. Да, именно таким Сейджуро запомнил его в их последнюю встречу: заплаканным, с застывшими на лице непониманием, горечью и отвращением; голубоглазым, светловолосым мальчиком, который только рядом с ним никогда не скрывал эмоций.       В момент, когда Тецуя робко поднес трясущуюся руку к своему лицу, Акаши подумал: «Стоило ли вообще приезжать?» Да, именно, не совершил ли он большую ошибку? Правда ли он до сих пор что-то испытывает к этому милому бледнолицему мальчишке с взъерошенными по утрам волосами и кристально-голубыми глазами, упертому до невозможности, такому честному и преданному — самому верному слуге. И ответ был однозначен — да. Акаши Сейджуро не может сомневаться в своих поступках, иначе растеряет все свое королевское достоинство. Он моргнул, прогоняя взявшееся из ниоткуда наваждение, и сделал четкий, размеренный шаг вперед — навстречу содрогающемуся юноше, который до сих пор не отрывал взгляда от пола.       Куроко сделал судорожный вдох, когда услышал, как цокнул по полу каблук ботинка Акаши. «Нет», — шептал про себя мальчик, шевеля едва заметно губами. Собственное дыхание казалось слишком горячим, оно обжигало губы, заставляя кожу покрываться саднящими трещинками. Сейджуро сделал еще один четко вымеренный шаг, а за ним другой. Его шаги казались громче, чем самый пронзительный крик, на который был способен Куроко. Голубоглазый смахнул проступившую слезу, проглотил тугой ком, сжав до боли собственные пальцы в кулаки, царапая кожу ногтями, и отшатнулся назад. Взгляд его по-прежнему был прикован к полу, только теперь вместо серой плитки Тецуя видел накремленные черные ботинки своего бывшего любовника. В нос ударил запах. Незнакомый. Сам того не понимая, мальчик сделал вывод, что Акаши стал использовать новый одеколон: яркий, с терпким привкусом, цепляющимся за язык, немного похожий на сладковатый аромат дорого табака, который ребята как-то раз стащили из кабинета отца Сейджуро, — он идеально подходил Королю. Но сейчас парень казался голубоглазому совсем далеким, больше не принадлежащим ему. Этот пахнущий совсем иначе Сейджуро не был его. «Чужой», — кометой пронеслось в голове.       Подойдя еще чуть ближе, сократив расстояние до вытянутой руки, Акаши собирался коснуться пальцам бледной щеки, поднять за подбородок и вновь утонуть в этом бесконечно глубоком море под названием «душа». Однако стоило ему лишь помыслить о большем, напрячь мышцы в изготовке, как его грубо отпихнули в сторону. Куроко почувствовал чужие руки, с силой сжавшие его плечи. Маюзуми разгневанно сверлил взглядом Сейджуро, прижимая голубоглазого к себе, стараясь подавить бушующую ненависть, распаляющую во всем теле неистовый жар. В недоумении Акаши смотрел на оппонента. Обоим хотелось ударить стоящего напротив и самодовольно взирающего перед собой парня.       Куроко заставил себя оторвать взгляд от пола и посмотреть наконец на бывшего любовника. О, эти аккуратно уложенные пламенеющие алым волосы, светлое лицо с аристократическими чертами, прямой нос и острые скулы, пронзительно ясные кроваво-красные глаза. Сердце затрепетало, воспоминания, так тщательно хранимые на самом дне, подавляемые все это время чувства, вырвались на свободу, застилая глаза непроглядной пеленой. Душа металась в агонии, не в силах противостоять этому безумному необъяснимому шарму, исходящему от, казалось бы, просто человека. Но ведь Акаши никогда не был просто человеком.       Их взгляды пересеклись, и сердце у Тецуи пропустило удар.       Хотелось кричать, плакать, метаться из угла в угол — делать всё, лишь бы заглушить эту мучительно завывающую, трепещущую, гнетущую, бурлящую в сознании боль.       — Ты! — прорычал Маюзуми, и Тецуя вздрогнул. Никогда прежде он не слышал в голосе друга таких свирепствующих интонаций, разносящихся рокочущим эхом по пустынному коридору. Стоя на одном месте, Акаши с присущей ему непоколебимой гордостью и высокомерием, выпрямив спину, не отводя глаз, держался под по-звериному диким взглядом спокойного обычно Чихиро.       — Мне кажется, мы не знакомы, — спокойно проговорил Сейджуро, не шелохнувшись. Этот равномерный бархатный голос с едва заметными шипящими и рычащими звуками заполнил голову голубоглазого, словно водой. Хотелось заткнуть уши, чтобы иметь хоть малейшую возможность противостоять его ненормальной притягательности.       — Все, что тебе нужно знать: я не отдам Тецую, — свирепым тоном сказал Чихиро, лицо его выражало крайнюю степень озлобленности. Он кипел от негодования, с каждой секундой гневаясь все сильнее. Маюзуми схватил голубоглазого за руку и потащил к выходу. Тецуя послушно следовал за своим поводырем в этой непроглядной солнечной тьме, где оступиться — проще простого. Он не обернулся, но каждой клеточкой тела чувствовал, как упирается ему в спину тяжелый, испытывающий, разгневанный взгляд Короля. «Акаши-кун», — прошептал про себя мальчик, сжимая пальцы свободной руки на месте, где бьется обезумевшее сердце.       Чихиро тащил голубоглазого за собой, крепко сжимая пальцы на мальчишеском запястье, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гнев все еще буйствовал в груди.       — Маюзуми-кун. — Голос Тецуи был тихим, леденяще спокойным, и именно это заставило Чихиро остановиться, прийти в себя. — Отпусти, пожалуйста, — проговорил мальчик, старательно отводя взгляд в сторону.       Маюзуми, как он признался сам себе в эту же секунду, нехотя выпустил чужое запястье из собственнической хватки. Моментально накативший страх заполонил всю грудную клетку.       Кончики пальцев похолодели.       Оглядевшись вокруг, Куроко понял, что они стоят в парке неподалеку от школы. Было пустынно, несмотря на время, столь приятное для вечерней прогулки. В молодой листве шуршал ветер, а со стороны слышался гомон людских голосов, рев машин. Было тепло, и это тепло успокаивало. Не понимая, как, почему, из-за чего, но Тецуя осознавал всеми фибрами, что в груди у него поселилось спокойствие. Наверное, он просто ожидал чего-то такого. Счастье не может длиться долго, кто-то или что-то должно было нарушить мирный ход, сбив все направления, перепутав карты и смешав фишки. «Можно ли это считать знаком?» — вот, что интересовало мальчика в тот момент. Куроко хотелось знать: почему Акаши вернулся, любит ли тот его, питает ли какие чувства и сам Тецуя, чего ожидать, как быть. Столько безумно приземленных и типичных вопросов, которые он задавал себе уже не раз, но которые не интересовали его так сильно.       Грудь больше не щемило, слезы высохли, а свет комнатной лампы был родным. Кровать и стол, книжная полка, закипевший электрочайник на кухне и пылающие жаром пирожки с мясом, звон колокольчика на балконе и хруст свежевыстиранных простыней — все казалось бессмысленным, родным, но наскучившим. Душа просила нового, необузданного, такого, чтобы сердце клокотало от восторга, рассыпаясь искрами и задыхаясь в экстазе, чтобы тело ломило от усталости, и улыбаться было тяжело, но обязательно, чтоб в крови бурлила жизнь.       Тецуя сидел на кровати, прислонившись к изголовью и подобрав под себя ноги. Он думал об Акаши, о себе и о Маюзуми, о школе и баскетболе, книгах и белых цаплях*, да шкатулке с небылицами**. Только мысли вот разбегались в разные стороны, словно мыши по углам прятались. Покажется одна и тут же обратно во тьму. Не выходило сосредоточить ни на чем. Тецуя стал выводить на одеяле разные узоры, то ли пытаясь отвлечься, то ли просто потому, что клонило в сон. В конечном счете, все, что ему осталось, это лечь спать.       Ночь была тихая, ясная; на небе ни облачка, а полная луна, искрясь белоснежным светом, пыталась залить собою всю комнату. И тьма пряталась в углах, бегала от кровати к шкафу, залазила под стол — делала все, чтобы не исчезнуть.       Повернувшись лицом к стене, Куроко обнял подушку, уткнувшись носом в складку. Вместо мыслей в пустой голове стоял колокольный звон, дребезжание мобильного телефона, чьи-то голоса, которые с каждым мгновение становились все громче. Когда Тецуя провалился в сон, все приобрело очертания: не было уже темноты или глухого света, только комната и он. Реальность смешалась с вымыслом, сознание потерялось в содрогающейся от непонятных приступов вселенной.       Стоя на одном месте, мальчик осознавал, что его слегка потряхивает, но воздух был теплым, комната уютной, а чей-то спокойный голос успокаивающе приятным; он отчетливо слышал тихое шушуканье телевизора и холодильника и стук собственного сердца. Куроко осмотрелся вокруг: оформленная в пастельных тонах гостиная примыкала к кухне, широкое окно было плотно закрыто, а сквозь стекла пролегал по мягкому ковру, на котором стоял парень, искристый солнечный свет. Босые ступни утопали в приторно-приятной нежности длинного ворса.       Тецуя огляделся и вздрогнул, когда на плечо легла чья-то теплая рука. Силуэт стоящего рядом человека сначала казался жутко расплывчатым и не хотел складываться в осмысленную картинку, пока голубоглазый не ощутил всем телом исходящее от незнакомца тепло, а легкие не заполнил терпко-горький запах парфюма. На глаза навернулись слезы, и мальчик неожиданно для самого себя хлюпнул носом. Акаши, чье лицо он теперь видел так же ясно, как и все рисунки на стенах, удивленно приподнял брови, а потом ободряюще улыбнулся. Он обхватил мальчика за плечи и прижал к себе, зарываясь носом в волосы, целуя ненавязчиво за ушком и поглаживая спину.       Прижимаясь грудью к груди, они ощущали мерное биение сердец в унисон. Тецуя целомудренно поцеловал Сейджуро в уголок губ, смахивая остатки слез, в то время как последний неторопливо подталкивал голубоглазого к дивану, хитро улыбаясь и что-то нашептывая. Уши словно заложило, поэтому мальчик не мог разобрать слов. В какой-то момент он почувствовал, как его ноги упираются в проседающую обивку кожаного дивана, тогда-то Акаши без единого промедления повалил любовника вниз, нависая сверху. Присутствие Сейджуро, казалось, заполняет собой все вокруг; нет ничего, только эти глаза, в которых мелькает ухмылка, лукавая улыбка, спадающие на высокий лоб алые прядки и руки — теплые, настойчивые, жестко сминающие тело пальцы.       Сейджуро, не переставая насмешливо улыбаться, выцеловывал каждый сантиметр шеи своего мальчика, лаская ладонями оголенные бока и, будто бы случайно, иногда пробираясь пальцами под резинку штанов. Тецуе хотелось большего, и он, потянув любимого на себя, схватившись за края футболки, прижался губами к желанным устам, зажмурившись. Не понимая своего страха быть отвергнутым, Куроко старался насытиться этой неполной секундой поцелуя, пока Акаши не начал ласкать языком его рот и проталкиваться дальше. Тогда-то мысли ушли, голова опустела.       Переплетая языки и жадно вдыхая и выдыхая воздух, время от времени кусаясь и царапаясь, они впитывали в себя частичку другого человека. Сейджуро разорвал страстный, наполненный возбуждением и похотливым желанием, не терпящий ожидания поцелуй и заставил мальчика скинуть с себя отчаянно мешающую футболку, швырнув в дальний угол комнаты. Потом они пожалеют об этом, но не сейчас. Молочная кожа, покрытая местами маленькими черненькими родинками и розовеющие затвердевшие соски возбудили капитана баскетбольной команды еще больше. Он чувствовал, как мучительно и в то же время приятно пульсирует член, как намокает белье из-за сочащейся каплями спермы.       Тецуе было жарко; он тяжело дышал, рвано хватая ртом накаленный воздух. По подбородку стекала слюна, сглотнуть которую не было возможности. От этого становилось и противно, и приятно. Вцепившись зубами в сосок, Сейджуро заставил голубоглазого вскрикнуть от какого-то извращенного наслаждения, получаемого под натиском подчиняющей и управляющей натуры капитана. Акаши спускался ниже, вырисовывая мокрым, шершавым, горячим языком узоры на бледной коже, покусывая то сильнее, то нежнее; он сжал зубами кожу на животе, оставив ярчайший след доминирования. Приспустив до середины бедра намокшие в районе паха штаны мальчика, капитан стал наслаждаться быстро сменяющимися на лице эмоциями любовника, граничащими с мучительной упертостью и стеснением. Тецуя взглянул на Сейджуро из-под полуопущенных ресниц и судорожно вздохнул: Акаши смотрел жадно, его глаза потемнели, а по губам змеей скользила ухмылка.       И снова были эти трепетные, мимолетные касания губ по коже, слишком нежные и невесомые, чтобы воспринять их как что-то поистине серьезное, чтобы они могли заставить полыхать удовольствие сизыми языками пламени, сдавить горло удушающе приятным спазмом, когда стон не может вырваться наружу, и заставить тело покрываться испариной. Акаши играл, смеялся, издевался, страдал и наслаждался всеми проделываемыми им трюками, не желая сменять своей тактики. Жадно впившись пальцами в волосы любовника, Тецуя заставил Сейджуро прильнуть губами ко рту в неожиданно резком и страстном, ненасытном поцелуе. От быстроты всего происходящего они не заметили, как стукнулись зубами, как кто-то кому-то прикусил кончик языка, как потекла между смеженных губ вязкая, горячая слюна, как по телам воспылала дрожь.       Было жарко и мокро. Затянувшаяся прелюдия стремительно подходила к своему концу, и ребята, сгорая от желания, путаясь в одеждах друг друга, старались как можно быстрее скинуть с себя прилипающую и пропитавшуюся потом ткань. Куроко уже предвкушал то, как их тела соприкоснуться, и он почувствует наконец тепло желанного человека, но его мысли были резко, неожиданно, беспощадно прерваны телефонным звонком. Нависающий над ним Акаши стал вновь незнакомцем, покрытым серой дымкой; пространство вокруг наполнилось ослепительно черной тьмой, давящей на глаза.       Он разлепил веки и понял, что находится отнюдь не дома у Акаши, а в своей собственной комнате, где на тумбочке разрывается мобильный телефон, вибрируя и медленно подползая к краю. Тело покрылось липкой испариной, везде чувствовалась сырость, мокрота, а когда парень почувствовал мучительно пульсирующее возбуждение в паху, то не смог сдержать разочарованного, усталого полувздоха-полувсхлипа. Куроко сел и провел рукой по слипшимся на лбу волосам. Телефон не умолкал.       Протянув пальцы к чуду техники, парень резко подхватил его с деревянной поверхности с нестерпимым желанием швырнуть в дальний угол комнаты, разбить вдребезги, надеясь таким образом избавиться от навалившегося на плечи балласта. Телефон мерно вибрировал в руке. Куроко ничего не оставалась, кроме как ответить на звонок.       — Почему не отвечаешь? Я волновался. — Голос Чихиро был немного осипшим, строгим и взволнованным.       — Я спал, — ответил парень, почему-то именно в этот момент желая прекратить их общение, пресечь на корню все, что могло зародиться в его душе так же стремительно, как и в свое время с Акаши.       В паху все еще пульсировало, влага растекалась по нижнему белью, касаясь бедер.       — Извини, Маюзуми-кун, я не могу сейчас говорить.       Пробраться тайком в ванную не составило труда, ведь именно в это время — в десять часов утра — каждую субботу бабушка Тецуи ходит на рынок в поисках свежих продуктов и мимолетных сплетен, общения с такими же активными и неутомляемыми старичками, которые со всей присущей им заботой опекают внуков.       Скинув с себя грязную одежду и забросив ее в стиральную машину, Куроко со спокойной душой забрался в ванную. Вода была прохладной, такой непривычной для мальчика, но именно в тот момент жизненно необходимой. Наблюдая за тем, как возбуждение медленно спадает, тяжело дыша, голубоглазый чувствовал себя мерзко-примерзко, тошнило от собственного бессилия и отвращения при одной только мысли, что ему снился именно такой сон. Он знал, что если бы только мог, то обязательно стер бы себе память о бесконечно долгих, полных страсти и нежности, боли и злобы днях, когда Сейджуро, сидя рядышком и собственнически обхватив плечи, мягко целовал мальчика то в щеку, то за ушком, касался губами тонких пальцев.       Тецуя тряхнул головой, вода резала глаза. Мысли нехотя рассеивались, но оставляли после себя неприятный осадок, который обещал исчезнуть еще нескоро. Выбравшись из ванной и обтеревшись полотенцем, Куроко надел чистую, свежевыстиранную одежду. На душе стало спокойней, но какое-то время мальчика не покидало ощущение надвигающейся беды, неприятностей или событий, которые точно оставят очередную глубокую рану на сердце. В холодильнике бабушка оставила для Тецуи несколько онигири да жареную рыбку, любезно завернутые в целлофан.       После завтрака Тецуя не собирался никуда выходить, но его планы были нарушены приходом Маюзуми-куна. Светловолосый парень с серыми, как пасмурное небо, глазами смотрел хмуро и несколько подавлено, очевидно, так на нем сказалась бессонная ночь, проведенная за просмотром пошловатых по содержанию фильмов, самобичевании и длительном переосмысливании сложившейся ситуации. Вряд ли можно было бы упрекнуть его в этом.       Маюзуми, стоя в прихожей, переминался с ноги на ногу, то ли не решаясь пройти дальше, то ли не желая нарушать чужое личное пространство. Ведь Тецуя выглядел не лучше его: бледный, заспанный, со всклоченными волосами, в мятой футболке. Но даже так Чихиро было крайне тяжело отвести взгляд от то и дело мелькающих в широком вырезе проступающих ключиц, обтянутых светло-молочной кожей, словно давно не видавшей солнца. Он пытался отвлечься, вернуть мысли к теме разговора, но постоянно натыкался на льдисто-голубые нити волос; изрядно отросшие они обрамляли бледную вытянутую шею.       Чихиро раздраженно моргнул, перевел взгляд на лицо и так и остановился на тонких розовых губах, мелькающих рядах белоснежных зубов и красном язычке. Ох, как много хотел бы он себе позволить: прижаться всем телом, провести рукой по спине, огладить шею и сжать пальцы на щеках, чтобы впиться жадным поцелуем в алеющие уста, болезненно сжимая голубоглазого парнишку в своих руках, — и все лишь за тем, чтобы доказать себе, что он может удержать это голубоглазое чудо, словно наказание и дар свалившееся на его голову в один момент вместе с расплывчатым, неосмысленным и медленно перерастающим чувством восхищения.       Тецуя что-то сказал, но Чихиро прослушал. Он лишь заметил, как настороженно, а после чуть-чуть раздраженно съехались изящные брови к переносице. Прошло не больше секунды, прежде чем Куроко вновь надел маску безразличия. Идеально очерченное лицо словно вовсе и не принадлежало человеку — фарфоровой кукле или может быть ангелу.       Повисло гробовое молчание.       — Маюзуми-кун, — раздался негромкий, мягкий, усталый голос мальчика, — ты меня слушал?       — Прости, — неловко начал Чихиро, — я немного задумался.       На лице голубоглазого проступило ироничное выражение. Куроко устало вздохнул, прикрыл глаза; его черные густые ресницы подрагивали. Чихиро чувствовал себя до боли глупо, находясь в подобном положении: он пришел домой к любимому, но вместо того, чтобы что-то сказать, стоял и смотрел. Наблюдая за тем, как голубоглазый мягко проводит пальцами по векам и носу, слегка надавливая, Маюзуми боролся с желанием коснуться губами тонких пальцев в нежном, но достаточно весомом поцелуе.       — Маюзуми-кун…       — Я просто хотел увидеть тебя, — проговорил настойчиво парень, сжимая кулаки.       — Думаю… — На лице голубоглазого проступило непонятное, нечитаемое выражение, заставившее сердце Чихиро на мгновение замереть и сжаться. Куроко словно боролся с самим собой, с тем коварным демоном-соблазнителем, который засел у него внутри и толкал на безрассудные поступки.       — Думаю, нам стоит на какое-то время ограничить наше общение.       Чихиро, полный желания и решимости возразить, приоткрыл рот, но в мгновение сник, приметив наполненные болью голубые глаза напротив. Потупив взгляд и вжав голову в плечи, нахохлившись, раздосадованный парень покинул дом, оставив после себя лишь слегка уловимое тепло и присущий каждому особенный запах.       Подавив удушающий спазм, Куроко прошел в гостиную. В наполненной неприступной тишиной комнате, словно бой колокола, каждый раз бил по вискам гул настенных часов. Обилие чувств и мыслей раздражало, отсутствие и в то же время избыточное количество звуков переполняло грудь клокочущей злостью; сводило плечи и потели ладони. «Я должен забыть», — убеждал сам себя Куроко, сжимая пальцами края обивки дивана. Его дыхание утяжелилось и перешло в недовольное сопение, лицо было сосредоточенным, губы плотно сомкнуты, а ресницы нервно подрагивали. В какой-то момент Тецуя резко поднялся с дивана так, что в глазах зарябило, но, не общая внимания на короткий приступ, он с размаху сорвал со стены часы и, ударив обратной стороной циферблата о ладонь, вытряс батарейки. Небрежно кинув все на небольшую тумбочку около телевизора, парень вернулся на прежнее место.       «Хочу уехать», — удрученно подумал Тецуя, забравшись на диван с ногами и обхватив руками колени. «Я не должен испытывать всего этого», — говорил себе парень, пытаясь подавить внутри странную смесь презрения и злобы с нежностью и детским ликованием. Куроко не мог признаться самому себе в том, что рад приезду Акаши, однако и презирать его настолько, насколько того требовала ситуация, тоже был не в силах. За два года отношений Сейджуро успел занять большой кусок в сердце мальчика и, уйдя, оставил после себя чернеющую, гниющую дыру в груди. Раз за разом вспоминая дни, проведенные вместе, дни, наполненные безумным водоворотом теплых чувств, Тецуя был вынужден лицезреть те несчастные ошметки сердца, осколки души, доставшиеся ему за честную и безвозмездную преданность. Неужели рассчитывать на взаимность глупо?       Начинало смеркаться, на город опустился прозрачной поволокой туман. Бабушка готовила ужин, звучно громыхая сковородой и половником; бормотал диктор, вещая о погодных явлениях по всей Японии с экрана телевизора. После дремы Тецуя чувствовал себя умиротворенным, но одновременно с этим жутко опустошенным, словно сон забрал все силы, зазывая обратно в свой плен. Опустив ноги на пол, Куроко понял, что они замерзли; он чувствовал, как по пальцам разливается прохлада.       — Все хорошо, Тецуя? — спокойно поинтересовалась Куроко-сан, поглаживая внука по голове.       — Да, просто спать хочу, — пробормотал мальчик, допивая чай. Ему хотелось поскорее скрыться за дверьми своей комнаты, где его никто не побеспокоит, и он сможет вновь забыться тревожным тяжелым сном.       — Эх, вы — мужчины — такие скрытные, — недовольно проговорила Куроко-сан, протирая тарелки мохнатым полотенцем мятного цвета.       Когда ночь окутала город своим пологом, фонари разожглись сотнями огней, а гул автомобилей понемногу начал стихать, Куроко уже лежал на кровати и читал «Последний день приговоренного к смерти»***. Книга заняла весь разум, все мысли, поэтому ураган, опалявший душу в течение всего дня, затих. Увлеченный чтением, мальчик даже не заметил, как дверь в комнату открылась, и кто-то вошел, лишь спустя некоторое время Тецуя почувствовал, как его кожи коснулся прохладный сквозняк. Куроко понадобилось чуть более секунды, чтобы заставить печатные буквы перестать мелькать перед глазами в хаотичном пестром танце. Он поднял взгляд вверх и его словно ошпарило кипятком, а потом к телу подступил холод. На него смотрели чистые, пронизанные властностью и эгоизмом, алеющие дьявольским пламенем глаза. В тусклом комнатном свете они казались яркими фонариками, неистово переливающимися драгоценными камнями, принадлежащими изящной мраморной статуи.       Уже через мгновение Тецуя подорвался с кровати; книга, будто выдавая ярчайшую барабанную дробь из хруста и шепота, расстелилась ковром на полу. Сейджуро не спешил что-либо говорить, он просто рассматривал того мальчика, которого когда-то оставил в одиночестве со своими страхами, обидами, непониманием и горькими слезами, застилавшими лицо мокрой пеленой. В глазах Тецуи он усмотрел злость, которая заставляла радужки темнеть, превращаясь из чистого кристально-голубого в насыщенный цвет бушующего штормового моря. Он любовался тем, как плотно смыкал мальчик губы, вынуждая щеки наливаться краснотой, как тяжело и часто он начинал вздымать грудь, с остервенением теребить края футболки. Гнетущая тишина словно отбивала фанфары, ликовала и смеялась над ними обоими. В какой-то момент Акаши, насладившись негодованием, смешанным с отрицанием всего происходящего, отражавшимся на лице голубоглазого, растянул губы в ухмылке. Он не издевался и не насмехался, но что-то дикое и коварное было в этом мимическом жесте.       — Зачем ты пришел, Акаши-кун? — надломленным хриплым голосом спросил Тецуя, ненавидя себя за слабость и тот тугой ком, который подступил к горлу, за одолевающую тошноту и мучающий тело жар.       — Меня впустила твоя бабушка. Все такая же милая женщина, — проговорил в ответ Акаши, начиная осматривать комнату.       — Я не об этом спрашивал.       Акаши прошелся медленно и чинно до письменного стола, схватил первый попавшийся конспект и начал листать. Исписанная мелким аккуратным почерком тетрадь с пестрившими местами яркими пятнами от маркера издавала какой-то странный приглушенный сдавленный шелест, словно присутствие Сейджуро влияло не только на людей, но и на обстановку и предметы вокруг. Лицо бывшего капитана Тейко оставалось беспристрастным, пока он не улыбнулся уголками губ.       — Ты по-прежнему рисуешь эти значки в тех местах, где материал для тебя наиболее сложный. — Споконый, равномерный, бархатистый, негромкий голос Акаши действовал успокоительно, Тецуя чувствовал, как бурлящая злость постепенно уходит, оставляя лишь след незаконченности и горечи.       Прохаживаясь от одного конца комнаты к другому, заглядывая на книжные полки, Сейджуро украдкой наблюдал за медленно угасающей пылкостью чувств своего бывшего любовника. Сейчас этот голубоглазый мальчишка казался ему таким открытым и чистым, подобно невинному признанию в любви, которое в любое мгновение можно прочесть. Хрупкий, с поникшими плечами, неаккуратно уложенными волосами, проступающими шейными позвонками и ключицами, худыми запястьями и длинными пальцами, которые хочется безостановочно целовать, с красивым торсом и стройными ногами. В какое-то мгновение Акаши был вынужден поймать себя на мысли, что не может сдержать своего дикого желания повалить парня на кровать и грубо поцеловать, лаская напряженное тело во всех доступных местах. Осознание, что никто и никогда не касался мальчика так, как он, возбуждало, распаляло все самые беспардонные и нечестивые мысли.       — Зачем ты пришел, Акаши-кун? — В полной тишине эти слова были подобны фанфарам и на мгновение выбили почву из-под ног Акаши, ему понадобилось несколько секунд, чтобы перейти от похотливых мечтаний к земным рассуждениям.       — Я хотел поговорить с тобой, — начал бывший капитан, — Тецуя.       О, как же горячо и властно звучало его имя из этих уст. Куроко не мог поверить ни своим ушам, ни своим глазам, что этот человек снова стоит рядом с ним, смотрит на него, говорит. Всем своим естеством Тецуя понимал, чувствовал, что Акаши его бесцеремонно разглядывает, любуется каждой частью тела, распространяя дикое, неудержимое желание вместе с сумасшедшим магнетизмом по комнате. Доля страха окутывала мальчика из-за того, что бежать было некуда, из-за того, что ему были приятны эти похотливые взгляды, а его собственный разум заполняло непонятное гудение.       — Нам не о чем говорить, — заплетающимся языком проговорил Тецуя, проводя рукой по лбу, чтобы смахнуть проступивший пот.       — Я хочу вернуть все то, что было между нами. — Непоколебимая уверенность сквозила в голосе Акаши, и он заметно оторопел, когда Куроко резко развернулся к нему лицом. В глазах его танцевали молнии, щеки пылали диким огнем, а плотно сомкнутые губы выражали крайнюю степень злости. Тецуя настолько редко позволял себе столь яркие проявления эмоций, что ему стало дурно, но он никак не мог позволить слабости проскользнуть в движениях. Только не в тот момент.       — Тебя не было два года, — осипшим и приглушенным голосом проговорил Тецуя.       — Я жил в Америке, — не колеблясь ответил Акаши.       — Перед тем, как уехать, ты изменил мне.       — Это был просто поцелуй, — уверенно парировал Король.       — Нет, это был не просто поцелуй. И знаешь почему? — На лице голубоглазого отразилось столько боли, что вместо ранее проступившей красноты проявилась болезненная бледность. — Потому что ты струсил.       — Не смей называть меня трусом, — сурово проговорил Акаши, подступив к мальчику так близко, что запах его одеколона затмил для Куроко все остальные запахи, вызвав легкое головокружение.       — Я пришел, чтобы сказать тебе, что все, что между нами было, важно для меня, и я хочу это вернуть. — Глаза Сейджуро были полны адского пламени, горячего и притягательного. Желание поддаться вперед, сократить расстояние между их губами разрывало на части.       — Но я не хочу. — На негнущихся ногах Тецуя сделал шаг назад. — Кто знает когда в следующий раз ты снова решишь послушать отца, — проговорил голубоглазый.       В этот момент мир разлетелся на куски. Обида и горечь захлестнули все вокруг, слезы подступили к горлу, пальцы похолодели. Не было больше ни света лампы, ни аромата ванили, только солоноватый привкус на языке и запах дорогого одеколона. То, что казалось правильным, причиняло слишком невыносимую боль, настолько, что сил выдержать натиск не хватало; последние мысли перед рассветом лишь о смерти.