Истории Полукруглого Замка

В ту ночь, проснувшись от невнятного тяжелого кошмара и найдя постель Итариллэ пустой, едва только остывшей, Эленве кинулась наружу, бежала, звала, не обращая внимания на встревоженных эльдар вокруг. Ее удержали, не дав добежать до границы леса, как ни пыталась она вывернуться из крепких рук или объяснить, куда и зачем бежит. Слова выскакивали из головы, терялись, не успев сказаться, а силы, и без того невеликие, таяли с каждым новым бессмысленным рывком. «Умом тронулась», — опасливо-жалостливо сказал кто-то рядом. Эленве тогда даже не поняла, кто именно. Подошел Финдарато, которому все сразу наперебой начали объяснять, из-за чего суматоха… Инголдо к тому времени был готов упасть от застарелой усталости, но все же не утратил способности обуздывать даже самую безумную обстановку. Из сбивчивых объяснений он довольно быстро разобрался, что произошло, и Эленве надеялась, что хотя бы он сможет понять, что она чувствует, и сделает хоть что-то, чтобы отыскать пропавших. Финдарато, теперь волей судьбы оставшийся у нолдор за главного, действительно хотя бы попытался помочь, хотя в нынешнем положении нельзя было ждать многого. Для начала он сам попытался по осанве дозваться до Ириссэ, однако из-за усталости зов получался слишком слабым. Впрочем, Финдарато по жизни имел подобную особенность: его мысленное касание позволяло очень тонко чувствовать и понимать чужой разум, но лишь на небольшом расстоянии. После его неудачи попыталась Артанис, у которой осанве всегда получалось более дальним. Она искала долго и старательно, однако ее усилия тоже не дали результатов. Эленве никогда не была искусна в мысленном общении, однако помнила, как ощутила смерть Турукано во время ледяного похода. Когда темная вода поглотила его, все произошло очень быстро и неотвратимо: только что чувствовалось еще живое присутствие, и тут же за пару мгновений погасло, как будто там никогда и никого не было. Остались только темнота, колыхавшаяся между бледными ледяными обломками, прошедший до костей холод и пустое молчание. В тот миг Эленве рванулась было следом, то ли в воду, то ли душой прочь от тела, вслед за мужем, где бы он теперь ни оказался… Остановило ее только то, что Итарильдэ, перепуганная и мало что понимавшая, с криком вцепилась в нее, повисла всей своей невеликой тяжестью и никак не хотела отцепляться. Дочка ощущалась живой, с быстро бьющимся сердцем и мечущимся в разуме страхом. Только это ощущение, чувство, что у нее остался хоть кто-то, не дало совершить безумный гибельный порыв. Это же чувство сейчас подсказывало Эленве, что Итарильдэ жива. Связь, пусть даже очень смутная и неоформленная, все же не обрывалась, мысленное присутствие не исчезало, не гасло, а лишь ослабело из-за большого расстояния. Однако на более точное ощущение, а тем более — на полноценную мысленную связь способностей и умения у Эленве просто не хватало. То, что пропавших не станут искать, она поняла слишком скоро. Инголдо и Артанис готовы были помочь всеми усилиями, однако они несли ответственность не только за двоих потерявшихся, но и за всех оставшихся нолдор. Айканаро рвался организовать поиски обычным способом, Ангарато и Артаресто сдерживали родственников, напоминая, что здешние леса и без того сгубили слишком много жизней… Того же мнения придерживались и большинство эльфов. В самом деле, не было никаких твердых доказательств, что пропавшие действительно еще живы, а нолдор на многочисленных печальных примерах уже убедились, что заблудившиеся в лесу не возвращаются обратно. Заверения самой Эленве, основанные на материнском чувстве, сочли не то самообманом, не то и вовсе вымыслом помраченного сознания. Вскоре женщина устала спорить, да и поняла, что чем больше она настаивает на своем, тем больше окружающие считают ее сумасшедшей. Чувство не исчезало, лишь становилось то слабее, то сильнее, и уверенно подсказывало все то же: Итарильдэ жива и, наверно, здорова. Однако в одиночку маленькая девочка точно не могла бы продержаться столько времени в лесу, полном опасных существ, а это значило, что потеряшку кто-то оберегал и защищал. Этим защитником вполне могла быть Ириссэ, которая пропала в ту же ночь… Проходили дни, и Эленве окончательно убедилась, что обеих пропавших единодушно сочли погибшими, предпочли оплакать очередную потерю и смириться. Прислушиваясь к своим ощущениям, она определила направление, в котором находилась ее дочь, а заодно поняла еще кое-что: если Итариль, живая и здоровая, постоянно находится на одном месте, значит, у нее и ее неведомого защитника должно быть какое-то безопасное укрытие, в которое не пробраться лесным хищникам. Снова попытаться сбежать женщина тогда не решилась: сначала, после того нападения, слишком много было работы для целителя, и она не считала себя вправе подводить тех, кто нуждался в ней. А потом обстоятельства стали меняться в непонятную и худшую сторону слишком быстро. Из-за нападений сразу с двух сторон, от двух враждебных сил, пришлось бросить едва сооруженный лагерь и вновь двигаться без пути и цели по жутким и незнакомым темным землям. Граница леса осталась слишком далеко позади, так что тамошние твари больше не беспокоили эльфов, однако за дело основательно взялись воины Моринготто. И снова — не быстрая, но бесконечная, выматывающая погоня, путь, превратившийся в бесцельное обреченное бегство. Не зная здешних земель и не имея возможности для изучения, нолдор не могли знать, куда идут и что встретят впереди. Они стремились лишь уклониться от атак вражеских отрядов и не идти в ту сторону, откуда приходили нападающие. Некоторые говорили, что стоило бы хоть попытаться повернуть на запад, к морю, а потом уже по его берегу уходить на юг, подальше от Моринготто и принадлежащих ему земель. Но именно этого пришлым эльфам сделать не давали. Среди здешних темных дней и вечного безумия погоды очень трудно было определять стороны света, однако по неточным прикидкам выходило, что их упорно оттесняют куда-то на восток. В один из бессолнечных дней, среди одинаковых холмов, поросших блеклыми травами, Эленве воспользовалась тем, что на нее никто не обращал внимания, и тихо отстала от остальных. Укрылась в неприметном углублении в земле, за облезлым кустом с круглыми жесткими листьями, и смотрела, едва дыша, как они идут мимо и дальше: те, кого она давно знала, кого помнила еще по прежней жизни или встретила уже в тяжком походе… Те, кто помогал ей, и те, кого она сама отвоевывала у безликой смерти. Женщины, дети и немногочисленные оставшиеся воины. Когда она еще оставалась среди них, то казалось, что эльфов вокруг так много, но теперь, уже со стороны, взглядом наблюдателя, замечалось, насколько их стало мало по сравнению с тем числом, что начинало поход. Отделившись, Эленве вольна была делать со своей жизнью что угодно и идти в каком угодно направлении. Некому теперь было направлять ее и выбирать за нее цель пути, однако некому было и защитить ее от бесчисленных опасностей этого незнакомого враждебного мира. Она не была воином, хотя за время похода выучилась очень многому нужному для выживания, но лучшим ее умением по-прежнему оставалось целительство: хоть обычными способами, хоть чарами. Она и сама понимала, насколько глупо поступила. Последние из уходящих сородичей исчезали в густеющих не ко времени сумерках, и до боли тянуло подняться, ускорить шаги, догнать, сказать лишь, что не могла идти от усталости, вот и задержалась немного отдохнуть… Но среди них она не была так уж незаменима, а где-то там, вдали, среди незнакомого темного леса, маленькая Итариль ждала свою маму. Существо неведомо какой расы, чуть похожее на эльфа, однако все же им не являвшееся, с любопытством поглядело на нее с отлогого травянистого склона ближнего холма. Но нападать не стало, лишь кивнуло головой и продолжило свой путь — точно по следу ушедших эльфов. *** Возможно, милость Валар все же не полностью оставила ушедших нолдор, или же Эленве оберегала самая обычная случайная удача. Во всяком случае, за весь путь по холмам и пустошам ни одно враждебное существо не заметило ее, хотя пару раз очень близко ощущалось присутствие даже не орков, а чего-то неизмеримо более темного и жуткого. Но то ли неведомое зло было занято своими делами, то ли добыча просто показалась ему слишком мелкой. Под ногами шмыгали мелкие зверьки, похожи на помесь ежей с крысами, чуть реже попадались большие ползучие насекомые самого мерзопакостного вида. Эленве старалась не наступать на них, а они, отбегая в сторону, поднимали головы и таращились на эльфийку круглыми выпуклыми глазами. По пути она присматривалась к местным растениями, отыскивая среди них те, что знала еще в Валиноре, разве только гораздо более мелкие, чахлые и жесткие. Одни из них были лечебными, другие — съедобными. Поначалу нолдор опасались, припоминая невнятные слухи о каком-то «искажении», которое якобы должно было сделать здешние травы ядовитыми, однако им все равно пришлось добывать еду, и слухи не подтвердились. В Темных землях было не больше ядовитых растений, чем в любом другом месте, хоть даже в том же Валиноре. Земля тут была тверда и неплодородна, но в остальном вполне обычна, немногочисленные родники и ручьи оказались чистыми и безопасными для питья. Главная опасность исходила от крупных хищников, которые на пустошах встречались редко, и от разумных существ, вроде тех же орков или темных духов. Конечно, впереди ждала граница, где заканчивались холмы и пустоши и начинались темные леса, наполненные самыми жуткими существами — наверно, даже еще более жуткими, чем те, что обитали на Севере. За этой границей ее удача могла закончиться, и тогда одинокую безрассудную путницу ждала бы скорая и жестокая гибель. Но разве лучше бы было ей струсить, остаться, даже не попытавшись найти дочь? Разве лучше было бы вечно сожалеть о своей нерешительности? В конце концов, пока Итарильдэ жива — ее матери есть к чему стремиться, что искать и ради чего стараться, пусть даже есть риск погибнуть, не дойдя до цели. А если случится так, что невидимая ниточка оборвется, и живое мысленное присутствие дочери угаснет… Что ж, этот огромный опасный мир очень щедро дает возможности умереть. *** Эленве не знала и не могла вспомнить, насколько долго бредет по лесу, не ища дороги и не отмечая пройденного расстояния. Сознание словно разделилось на две части: одна давно уже погрузилась в тяжелое неживое молчание, словно опустела и замерзла, другая же старательно управляла телом, не давая сбиться с пути и забыть направление, откуда не столь давно ощущался знакомый мысленный отклик. Улавливать его становилось все тяжелее: сказывалась накопившаяся усталость. А еще казалось в последнее время, что прямо впереди, на последнем отрезке непройденного пути, таится пока еще непонятная преграда, что-то вроде тумана или тени. Эта помеха замутняла восприятие, мешала ищущему разуму, а иногда начинал чудиться чей-то совершенно другой мысленный зов, незнакомый, какой-то даже не совсем разумный, полный боли и беспомощного загнанного страха. Хотя… Не совсем даже именно зов, скорее просто ощущения, которые кто-то уже не мог или не желал скрывать, невольно выпуская в мир. Чужое страдание было таким сильным, что уже начисто перебивало все другие мысленные ощущения. Боль, невероятная по силе, расплескивалась из одной точки и незримо разливалась вокруг, как прозрачные волны. Эленве уже знала, насколько жесток новый мир, знала, как легко он может причинить боль и погубить — достаточно будет лишь одной из его бесчисленных и разнообразных угроз. Этот мир был одинаково безжалостен хоть к пришлым, хоть к исконным своим обитателям, с той лишь разницей, что вторые были более привычны к такой жизни, да и не знали никакой иной. Стоило ли удивляться, что очередное какое-то существо не сумело справиться и стало жертвой — всего одной в бесконечной череде? Наверно, нужно было просто принять очередную постороннюю гибель как должное, отойти подальше, избегая чужих ощущений, вновь уловить далекий разум дочери и следовать к желанной цели… «Но вдруг это кто-то, кого еще можно спасти? — неумело и скомканно оправдывала она себя, пробираясь неверными лесными тропами в том направлении, откуда то слабее, то сильнее исходили страдания какого-то пока еще неведомого существа. — Вдруг эта встреча — еще одна часть моей удачи?» По мере приближения чужой разум чувствовался все сильнее, даже при том, что Эленве, совершенно не искусная в мысленном общении, вроде как не должна была так сильно испытывать чужое влияние. Однако ее собственный разум неодолимо заполнялся образами, когда чужой, окончательно теряя контроль, погружался в болезненный бред. Красная липкая муть, как будто кровь стала туманом и наполнила собой воздух. Огромная белесая кошка тянется когтями к сердцу, а клыками норовит достать до горла. Волки и рыси — или же это лишь тени и лесные коряги — причудливо мечутся, очертания перетекают и изламываются, далекое ощущается близким, истрепанная и грязная шкура растекается по сырой земле и глядит медвежьей мордой без глаз… Останавливаясь, Эленве хватала руками траву и палые листья, трясла головой, усилием отгоняя чужие кошмары и хотя бы на краткое время освобождая свои собственные мысли. Получалось с каждым разом все хуже. Разум и чувства неизвестной — где-то между мыслей родилась уверенность, что неведомое существо именно женского пола — были настолько сильны, что временами эльфийка даже забывала, кто она сама и зачем продолжает путь. Временами она становилась кем-то другим, скорчившимся на стылом земляном полу в темной норе под узловатыми древесными корнями. Кровь неодолимо вытекала из многочисленных рваных ран и впитывалась в землю. В извивах корней проступали очертания оскаленных рысьих морд, но исчезали, стоило лишь попытаться разглядеть их в упор. Корни скручивались, наливались темно-алым, становились кровными жилами, и где-то там, в их сердцевине, билось невидимое сердце — желанное, но недостижимое спасение. Земля была холодной, и этот холод проникал в тело, сквозь кожу и плоть до самой сердцевины костей, оставаясь там и побеждая оставшееся телесное тепло. Даже старая медвежья шкура, надежная и привычная защита, теперь уже не могла ничем помочь. Эленве уже почти не могла вспомнить, что когда-то у ее лесного пути была какая-то иная цель. Тело, онемевшее от усталости, упорно шло вперед, а разум давно уже поддался тому зову, что сейчас наполнил его без остатка. Та, другая, в темной норе, в луже собственной стынущей крови, цеплялась за ускользающую жизнь лишь по давней въевшейся привычке. Она и не думала звать кого-то на помощь, привычно уверенная, что на неосторожный зов могут откликнуться лишь хищники. Но разум, балансируя на тонкой грани между явью и темным забытьем, словно сам, вопреки ее воле, выдавал себя. «Не поддавайся страху, — хотела бы сказать ей Эленве, как много раз говорила это тем, кого исцеляла от болезней и ран. — Ты обязательно справишься и выживешь, и я помогу тебе». Не всегда эти слова оказывались правдой, однако лучших все равно не находилось. *** То, что тут вряд ли помогут даже целительские чары, Эленве поняла, как только в слабом свете, пробивающемся между переплетенных корней, смогла разглядеть ту, на чей мысленный зов так долго шла. Женщина, скорчившаяся в глубине большой земляной норы, с виду была немного похожа на эльфийку, однако все же принадлежала к какому-то другому виду существ. Может быть, она была потомком тех эльфов, которые в давние темные времена не вняли призыву Валар и не переселились в Валинор? А может быть, в этих таинственных землях обитали и какие-то совсем другие народы, сходные с эльфами по облику и телесному строению, но не родственные им? В других обстоятельствах, конечно, любопытно было бы расспросить незнакомку, однако теперь на это вряд ли хватило бы времени. Клыки и когти какого-то зверя оставили глубокие раны, слишком большие, чтобы тело странной женщины могло справиться с ними самостоятельно. Осторожно примененные проверочные чары сообщили о повреждениях костей и внутренних органов, так что даже странно становилась, как же пострадавшая смогла добраться до этого ненадежного убежища, если напали на нее где-то в другом месте. Потревоженная применением чар, незнакомка распахнула блестящие темные глаза и с невнятным возгласом испуганно шарахнулась прочь от эльфийки, вжимаясь спиной в дальнюю стену норы. Истрепанная и грязная медвежья шкура, служившая ей то ли одеялом, то ли плащом, сползла, открывая тело, едва скрытое изорванным в лоскуты ветхим платьем. Эленве тихими словами попыталась успокоить дикарку, уверить ее, что не причинит вреда и не собирается ее есть… Но женщина, скорее всего, просто не понимала ее речи, да и откуда бы ей было знать язык, никогда не звучавший ранее в этих землях? Впрочем, довольно скоро мирный вид и успокаивающий голос эльфийки все же подействовали: лесная жительница перестала дергаться и жаться к стене, лишь больше вредя себе, и уставилась на пришелицу со все возрастающим любопытством. Глаза у нее были необычные: не просто очень темного цвета, а еще и с каким-то диковинным красноватым отблеском в глубине зрачков. — Я не сделаю тебе больно, — в который раз повторила Эленве ставшую привычной фразу. — И не буду тебя есть. Вот, смотри, у меня даже оружия нет… — дикарка слегка вздрогнула, когда эльфийка осторожно протянула к ней руки, однако всерьез шарахаться или огрызаться не стала. — Ты только не дергайся, а то еще больше себе навредишь. Лесная женщина слегка раздувала ноздри, принюхиваясь с растерянным видом. Наверно, ей было в новинку то, что другое существо пытается помочь ей, а не сожрать ее на обед. — Кто же тебя так отделал-то? — очень осторожно, очень медленно и плавно, чтобы не испугать снова, Эленве придвигалась все ближе, собирая и направляя первую порцию исцеляющих чар. — Ладно, в любом случае, его здесь нет, и он нам не помешает. Это походило на лечение испуганного животного: тихие ласковые слова, все равно какие, была бы только нужная интонация, не делать ни единого резкого движения, быть готовой отступить при любом проявлении агрессии… Первая волна чар — от усталости и голода вышло слишком слабо, но хотя бы что-то — через установившееся легкое касание хлынула в тело исцеляемой, ослабляя боль и напряжение, утихомиривая темный страх, удерживая на положенном месте еще не вытекшую кровь. Мимоходом, краем занятого сознания ощутилось еще одно прикосновение: дикарка осторожно протянула руку к груди эльфийки, дотронувшись точно напротив сердца. — Да, я знаю, что тебе больше не больно, — снова заговорила Эленве. — Но раны пока еще остаются, так что не надо меня отталкивать. Дай я сначала хоть немного затяну самые серьезные, чтобы ты не умерла прямо тут. Было бы неприятно, если бы наши старания пропали зря, верно? Лесная женщина ничего не отвечала, лишь внимательно глядела прямо в глаза, и в темных зрачках Эленве видела свои крохотные отражения. Накатывала слабость, голова становилась горячей и необычно легкой, мысли мутились: на целительные чары ушло слишком много сил, а результаты пока что были слишком малы. Сердце забилось слишком сильно, неровно, пропуская удары, словно сжимаемое чьей-то цепкой рукой. Внезапный укол острой холодной боли заставил Эленве невольно вскрикнуть и дернуться назад, прерывая попытки исцеления. Дикарка испуганно шарахнулась куда-то в сторону, но куда — эльфийка уже не успела понять: глаза застилала зеленоватая муть. Нужно было срочно прийти в себя, успокоиться, вернуть контроль над ситуацией — что угодно сделать, чтобы не остаться бессознательным телом наедине с одним только напуганным диким зверем… Тело, ставшее тяжелым и непослушным, едва ощущалось. Отдались смутным неверным ощущением новые уколы боли, только теперь уже не в сердце, а в руке. Последние чары, которые эльфийка успела сформировать и направить, пришли в действие почти невольно, от полуосознанной мысленной команды, совершенно не ко времени. Эленве лишь надеялась, что ее последнее усилие все же достигло цели, если лесная женщина, испуганная ее внезапным обмороком, еще не успела куда-то сбежать. А после — не ощущалось и не мыслилось уже ничего. *** Эленве не знала, сколько времени пролежала в неудобно-вывернутой позе на холодной жесткой земле. Тусклый лесной день угас, и ни единого отблеска света не проникало в нору под извитыми корнями старого дерева. Однако царивший вокруг мрак теперь вовсе не был таким уж непроглядным. Мир полнился бесконечными оттенками темноты, для которых эльфийка не знала подходящего названия, и в этих оттенках все вокруг виделось гораздо четче и яснее, чем при самом ярком свете. Уши дернулись, улавливая мельчайшие звуки, которые еще недавно были недоступны им. В нос болезненно-отчетливо проникали тысячи запахов, пугающих или манящих, приятных или отвратительных. Темным несуразным предметом у самого входа в нору приметилось тело лесной обитательницы — уже полностью остывшее, сливающееся с землей, на которой лежало. Запах холодеющей мертвой плоти и засыхающей крови одновременно возбуждал и вызывал тошноту. Целительные чары все же оказались бессильны. Однако у досадной неудачи была и хорошая сторона: теперь, когда мысленные ощущения не заполнялись чужими страданиями и страхом, далекое присутствие Итариль вновь почувствовалось совершенно отчетливо, даже лучше, чем прежде. Оставалось лишь идти в нужном направлении, а нежданно проявившиеся новые свойства, вроде ночного зрения и обостренного обоняния, еще больше облегчали поиски. Где-то там, впереди, в темных глубинах древнего леса, ждала ее маленькая девочка, ее Итариль — единственное живое существо, ради которого ей еще стоило оставаться в этом мире. Боль в руке чувствовалась теперь лишь едва заметным отголоском, и от этого места расползалось по телу почти неощутимое холодное покалывание. Однако тело слушалось с каждым движением все лучше и лучше, так что этими странными ощущениями можно было заняться и позже. Едва задумываясь, что делает, Эленве потянула с земляного пола медвежью шкуру: плащ потерялся где-то среди лесных скитаний, а лучшей замены все равно взять было негде. Изнутри, пока еще терпимо, но все более заметно, подкрадывался голод, который уже невозможно было утолить прежней пищей из кореньев и ягод.