Истории Полукруглого Замка

Сны мешались с бредом, и Финдекано давно уже перестал даже пытаться понять, где заканчиваются порождения лихорадки и начинаются редкие моменты ясного сознания. Потому что та действительность, которую он встречал во время коротких пробуждений, мало чем отличалась от болезненных видений. Из-под темных повязок показывалась темная кровь, стекала тяжелыми каплями на утоптанную сероватую землю, и с ней жизнь постепенно вытекала из его тела. Кровь собиралась на земле, и длинные корни впитывали ее, извиваясь и удлиняясь, чтобы не пропустить ни одной капли. В окружающем пещерном полумраке бледным видением проявлялось женское лицо: светлое, с вечно сонным выражением и чуть приоткрытым небольшим ртом, обрамленное свисавшими темными прядями, на которых как будто осела туманная морось. Женщина превращалась в растения, а растения вновь становились женщиной, растения бывали самыми разными, а женщина — всякий раз одна и та же. Нолдо подумал было, что, если превращения не померещились ему, то он, скорее всего, встретил какую-то растительную майэ, наподобие тех, что обитали в Валиноре. Однако когда он попытался заговорить с ней и спросить ее об этом, она лишь сделала вид, что не понимает его. А потом — если это вновь ему не приснилось — обернулась стройным деревом с тонкими черными ветками и облаком мелких нежно-розовых цветов. Думая, что она может быть непривычна к звучащей речи и не знать квенья, он попытался обратиться к ней мысленно, передать если не слова, то хотя бы образ, намерение, свой интерес… Получилось далеко не сразу, пришлось продираться сквозь лихорадочную муть, затянувшую разум. Однако таинственная женщина все же смогла воспринять его мысленный зов. Ее ответ был таким же бессловесным: прикосновение образов и ощущений, поначалу непривычных для эльфа, прохладных и неярких, как листва, дождь и земля. Он спрашивал, является ли она майэ, но она не знала такого слова. Он делился с ней своей памятью о Валиноре, но для нее это было лишь образами чужих мыслей, историей о неведомом крае. В ответ женщина, как умела, старалась поведать ему свою историю, все так же бессловесно, однако с каждым разом все более понятно. Ее родиной и домом были бескрайние леса здешних земель, а жизнью — несосчитанные годы, которые трудно было измерять в прихотливых движениях бесчисленных исчезнувших светил. Странные ощущения заполняли разум нолдо, не способный пока еще воспринять и переработать их, и Финдекано, несмотря на старательное лечение, вновь погружался в лихорадочное забытье. В болезненных снах образ растительной женщины не исчезал, но появлялись и другие: волчонок, которого эльфу не удалось убить той ночью, чье-то бледное жуткое лицо без глаз… Когда среди этой мучительной мешанины почему-то затесался Мелькор, у Финдекано даже не хватило силы удивиться. Темный Вала то виделся таким, каким эльф помнил его по редким встречам в Валиноре, то превращался во что-то бесформенное, полупрозрачное и сверкающее, как снежная пыль на ветру. Постоянные превращения чего-то во что-то и обратно уже изрядно надоели, однако управлять изменчивыми видениями все равно было невозможно. В любом случае, видеть во сне Мелькора было уж точно лучше, чем-то несчастное и жуткое существо без глаз, кем бы оно ни было. Вала, однако, был недоволен таким пристальным вниманием, так что сделал обиженное лицо и тихо ускользнул. Финдекано снилось, что волчонок превращается в него, а он — в волчонка. Мир в таких снах виделся и ощущался ему совсем другим, не своими привычными органами чувств, осознавался другим разумом, или не разумом даже, а лишь звериным его подобием. Темный низкий потолок норы-пещеры, в которой последнее время находился нолдо, сменялся почти таким же темным лесом, где неба никогда не было видно из-за сплошного переплетения древесных крон. Из памяти исчезали слова, которыми можно было бы назвать что угодно вокруг, а на их место приходили запахи: бесчисленные, каждый со своим смыслом, каждый в прочной и понятной связи с тем, чем он был порожден. Стоило запаху, даже самому слабому, лишь коснуться чувствительного носа, и в сознании тут же проявлялся образ того, от чего исходил этот запах. Одни запахи предупреждали об опасности, другие обещали добычу… А некоторые просто манили вернуться домой, точнее, в то место, которое сейчас было домом больше всего. И волчонок возвращался, и вместе с этим сознание Финдекано возвращалось в измученное родное тело. Вновь мир виделся и осознавался таким, каким был привычен для эльфа, запахи сменялись словами, а волчонок становился лишь странным знакомым зверем, который с любопытством вертелся рядом, все обнюхивал и заглядывал в глаза. — Почему ты так смотришь? — спрашивал его Финдекано, но животное, конечно, не могло понять, о чем ему говорят. Волчонок тихо повизгивал, совсем как обычный щенок, вновь обнюхивал эльфа, у которого не было сил и желания сопротивляться, и вылизывал ему уши, щекотно в них сопя и пофыркивая. — Что я тебе, вкусный, что ли? — вяло возмущался нолдо, недовольно подергивая обслюнявленными ушами. Зверь радовался знакомому голосу и безобразничать не прекращал. «Он думает, что ты — существо, подобное ему», — примерно так Финдекано понял мысленное объяснение растительной женщины. Выглядело это совершенно нелепо и глупо, однако никакого другого разумного варианта все равно не находилось, да и неразумного, в общем, тоже. Если волчонок тогда успел увидеть гибель своей матери, то должен был бы ненавидеть и бояться того, кто ее убил. Но вместо этого юный зверь часто согревал Финдекано холодными ночами, дружелюбно общался с эльфом на свой незамысловатый звериный манер, а если уходил надолго в лес, то все равно возвращался, притаскивая часть добычи. Лесная женщина была довольна: сонное бледное лицо ее становилось ярче и живее, а свисающие растрепанные пряди темных волос начинали чуть завиваться. Хотя мясо не было для нее основной естественной пищей, однако его вкус, хоть в вареном, хоть в жареном виде, ей вполне нравился. Финдекано тоже оценил ее готовку и напомнил себе как-нибудь выспросить у нее рецепт самого лучшего супа. Эльф однажды случайно увидел, что некоторые растительные ингредиенты хозяйка выращивает на себе, но надеялся, что на земле их можно вырастить не хуже. — Это волчонок попросил тебя о помощи? — спросил нолдо после того, как зверь в очередной раз приволок какую-то удушенную мелкую тварь с полосатым мехом. Объяснение, как обычно, было дано посредством все того же подобия осанве. Волчонку страшно было оставаться в одиночестве, хотелось чувствовать рядом кого-то знакомого и безопасного, кому можно было бы довериться. Он лишился матери, а эльф был тогда единственным невраждебным существом поблизости, и детеныш от растерянности и безысходности потянулся к нему. А сама лесная женщина… Что ж, ей тоже было знакомо это желание не-одиночества. — Кто ты? — Финдекано спрашивал это снова и снова, выражая интересующий вопрос словами или мыслеобразами. — Из какого племени? Где твоя семья? «Всегда, сколько я себя помнила, я была единственной. Я не знаю своего народа, но когда-нибудь найду его». — А не могут ли нолдор стать твоим народом? «Я пока еще почти ничего не знаю об этом племени, поэтому не могу ответить. Однако если все нолдор похожи на тебя…» Лесная женщина посмеивалась, блестела темными глазами цвета древесной коры и отращивала на себе душистые белые цветы, как у лимонного дерева. Финдекано уже давно понял, что приятен ей, хотя еще не решил для себя, как ему стоит на это реагировать. Он был, конечно, благодарен за спасение и приют, однако представить нечто большее было пока что слишком странно. *** — А имя у тебя есть? — полюбопытствовал Финдекано одним темным туманным вечером. Незамысловатый ужин был уже доеден, и они втроем просто устроились у небольшого очага, в котором горели бледным бездымным пламенем необычные зеленоватые камни. Эльф чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы хотя бы на время выбираться с надоевшей лежанки, однако на то, чтобы выйти из дома-норы и посмотреть на мир снаружи, сил пока еще не набралось. Волчонок, тихонько фыркнув и вильнув мохнатым хвостом, поудобнее устроил свою голову у эльфа на коленях. Зверю было совершенно все равно, у кого сколько имен и какое из них что обозначает. Тело лесной женщины, с виду подобное эльфийскому, было прохладно, как растение, и лишь чуть согрелось от телесного тепла Финдекано, который сейчас обнимал ее. Она погладила тонкими белыми пальцами его уцелевшую руку и лишь молча улыбнулась: он увидел ее улыбку совсем немного, так как она по-прежнему смотрела не на него, а в бледное пламя в очаге. Разумеется, у нее не было никакого имени, ведь не было ни родителей, которые могли бы дать его при рождении, ни друзей, которым часто доставалась честь сочинить какое-нибудь меткое прозвище. Не было ровным счетом никого, кто бы нуждался в звучащем имени, чтобы называть ее. Только бессловесные растения и животные, и так — долгие-долгие годы, а может, и вовсе целую вечность. — Но если ты этого хочешь, я бы мог придумать тебе какое-нибудь хорошее имя. Он уже достаточно знал ее одинокую молчаливую жизнь, так что спросил больше в шутку, совершенно не думая, что она всерьез заинтересуется его странным предложением. Да и само использование хоть какого-то имени было удобно больше ему, а не ей: эльфу казалось неправильным думать о своей спасительнице просто как о «растительной женщине» и в своих мыслях называть ее только так. Однако, к его великому удивлению, эта задумка ей понравилась. «А чем хорошее имя отличается от обычного?» К такому вопросу Финдекано совершенно не был готов. Однако в меру своего знания и понимания он рассказал про нолдорские обычаи именования: про то, чем отличается отцовское имя и материнское, как они создаются и какой смысл в них может быть заключен, а также про те дополнительные имена, которые эльф может сочинить для себя сам, по своим склонностям и предпочтениям. — Но тебе, наверно, даже этот вариант не подходит, если ты не пользуешься речью… — вздохнул эльф, осторожно перебирая ее волосы, мягкие и пахнущие листьями. Женщина довольно жмурилась, пригревшись в его объятиях, и разум ее был полон покоя и нежности. — Но на такой случай у нас тоже решение найдется, — обнадежил нолдо то ли ее, то ли самого себя. — Потому что имя могут придумать и друзья, например, за какую-нибудь особенность или способность, или даже просто из-за какого-нибудь интересного случая. Это будет, конечно, не совсем такое имя, как-то, что дали родители, но тоже может стать своим и привычным. «И такое имя ты хочешь придумать для меня?» — Именно такое. А если у тебя все равно нет никакого другого — это имя и будет для тебя самым настоящим, а не просто случайным прозвищем. Оставалось лишь понять, какая же из бесчисленных необыкновенных особенностей должна стать основой для нового имени. Поглядывая в безмятежное бледное лицо лесной женщины, Финдекано перебирал в памяти все те мгновения, что видел ее, слышал, чувствовал… С самых первых образов, неотличимых от сна, и до этой тихой минуты перед теплым очагом. Наверно, не совсем правильно было создавать имя на эльфийском языке, если та, кого нужно было назвать, не была эльфом. Однако другого он не знал, а она и вовсе не привыкла еще пользоваться словами. Как ни удивительно, но даже сквозь муть долгой болезни Финдекано успел увидеть и узнать в растительной женщине множество необыкновенных особенностей, заметных явно или же совсем незначительных: черты бесчисленных растительных обличий и единственного женского, переливы бесчисленных неярких оттенков зеленого на лиственном платье, едва уловимые изменения оттенка карих глаз, узоры травяных переплетений в темных прядях волос, тонкие белые руки, готовые обернуться ветвями и цветами… — Тауриэль, — сказалось без всякого здравого размышления, от одного лишь невероятно яркого образа в разуме. Да и как было не назвать ее дочерью леса, если она ею являлась в самом прямом смысле? Она слушала его разум во время всех последних размышлений, поэтому тут же откликнулась: уже знакомыми образами и ощущениями, которыми не столь давно рассказывала ему долгую молчаливую историю своей жизни. Она и вправду ощущала себя одним из бесчисленных порождений этого бескрайнего леса, всего лишь одной частицей великого изменчивого множества. Так же, как лес вокруг, она менялась, следуя прихотливой смене погоды и времен года, так же скрывалась и погружалась в сон долгими темными зимами и пробуждалась весной для жизни, роста и цветения. Новое имя, только что созданное, прозвучавшее в самый первый раз, смогло выразить то, чем она была уже давно. Мелодичный набор складных звуков удивительно точно вплелся в ее память, и она приняла его, как свою новую дарованную часть. — Тауриэль… — совсем тихо повторил Финдекано. Ему подумалось, что так, наверно, чувствовал бы себя отец, дающий имя своему ребенку, хотя, конечно, точно знать такие вещи он не мог, так как своих детей у него еще не было. А могут ли вообще получиться дети у эльфа и лесного духа? Слегка мотнув головой, эльф постарался отогнать эту мысль. Заметив его беспокойство, придремавший было волчонок поднял голову и с беспокойством заглянул ему в глаза, словно спрашивая, что случилось и что его напугало. «Если ты захочешь это узнать — я буду только рада, — ее мысль расцвела таинственно сияющими ночными цветами. — У нас впереди еще достаточно времени». *** Времени и вправду было довольно много: в первую очередь для того, чтобы Финдекано окончательно оправился от раны и болезни, а также хоть немного научился управляться со всеми делами одной только левой рукой. Получалось пока что не очень, однако нолдо не собирался сдаваться. Волчонок, заметно подросший со времени их первой встречи, внимательно наблюдал за эльфом и его подругой и даже, кажется, пытался повторять за ними какие-то несложные действия. Финдекано подумал как-то, что зверю тоже можно дать имя, хотя подходящая идея для него пока что не приходила. А потом — хотя это самое «потом» представлялось еще не очень ясно — пришло бы время оставить уютный дом-нору и отправиться в путь, через незнакомый, таинственный и опасный край — искать оставленных родичей. Которые, как он надеялся, смогли бы стать настоящей семьей и для дочери леса.