Истории Полукруглого Замка

Рагха была недовольна. Не просто недовольна даже, а очень сильно и справедливо недовольна. Мерзким холодным ветром, пробиравшимся под теплую одежду (и это еще югом называется?!); растяпами-солдатами, которым дай только побездельничать и от работы поотлынивать; тупым волосатым пнем Гатсом, который не может уследить за подчиненными; заданием господина Гортхаура, заставившего тащиться в неведомо какую даль, в земли белых оборотней, да еще и приглядывать за этим слепым полутрупом, чтобы не помер по дороге. Со своими обязанностями старая целительница справлялась привычно и без особого труда, да и подопечный попался на удивление смирный: когда его не трогали, то просто лежал неподвижно, съежившись под старым шерстяным одеялом, и только иногда, прислушиваясь к чему-нибудь, поднимал голову от дна телеги. «Да уж, будешь тут смирным, когда без глаз и почти что без ног», — Рагха усмехнулась, получше укрыла слепого одеялом и выбралась из палатки. Проклятое путешествие приблизилось к самому ответственному моменту, и старуха решила, что не помешает еще раз обсудить с Гатсом, что делать дальше. Как оказалось, не зря. — Ты что, дубина волосатая, совсем ума лишился? Оставить под мертвым деревом и слиться? — А чего? — прогудел Гатс, поскребывая затылок с совершенно непонимающим видом. — Сказал господин: доставить груз, чтоб не помер, и сразу назад. Мы его на назначенном месте оставим, где сказано, а ихние приедут и заберут. Все честно. Как господин сказал, так и делаем. — Господин ему сказал, орел тебя дери! Нет бы своей башкой лохматой подумать, или она у тебя только шлем носить годится?! Когда еще эти оборотни треклятые притащатся, сколько им от ихнего замка ехать сюда — ты подумал? Вон холодище какой собачий, здоровому-то кисло приходится, а наш полудохлый загнется через минуту, мы же потом крайние окажемся, что живым не передали, напортили. — Ну и чего сама думаешь? — еще крепче скребя затылок, спросил Гатс. Старую целительницу он, как и все в отряде, уважал и побаивался, не без причин считая ее колдуньей. — Пошли кого-нибудь позорчее, пусть как заметит оборотней — так сразу нам знать даст. Мы уж тогда все к мертвому дереву и двинемся, груз передадим как надо. — А если нападут они на нас? — Если уж только они еще тупее тебя, здоровяк. Вон нас сколько, а если и полезут, то твои вояки сгодятся хоть на что-то. И братца твоего уйми, чтоб глупостей не наделал, как передавать станем. А то знаю я его шуточки… Слышишь меня? Смотри, чтоб он там не учудил ничего, а то обоих вас так сглажу, что до смерти волосы на зубах расти будут! — посчитав последнюю угрозу просто великолепной и еще раз мысленно обругав обоих дурней-братцев, Рагха запахнула плащ поплотнее и отправилась обратно в свою палатку, проверить в очередной раз живой груз. *** Майтимо прислушался к голосам снаружи, силясь разобрать слова, сейчас почти неразличимые из-за воя ветра и хлопанья промасленной ткани палатки. Нолдо напряг слух так, что загудело в голове, но смог расслышать только часть разговора. До последнего мига он не верил, что его действительно хотят вернуть братьям. «Неужели они согласились на условия Моринготто?! — подумалось в ужасе. — Неужели обрекли себя на Тьму, нарушив клятву?» И из-за чего… из-за него — бесполезного теперь. Неспособного ни видеть, ни подняться на ноги, да что там — даже сидеть получалось с трудом, только опершись обо что-нибудь спиной. Разве только в устрашение, в издевательство возвращать то, что сейчас от него осталось. Было время подумать над этим, пока он валялся и заживал после памятной встречи с пьяным Гортхауром. Рин, вопреки своим словам, больше не «играла» с ним, но приходила часто, устраивалась неподалеку на полу, не смущаясь грязью, болтала, как будто сама с собой… Она же и сообщила ему о грядущем возвращении, грустновато, явно не желая расставаться с привычным молчаливым слушателем. Поначалу, лежа в камере на гнилой соломе, Майтимо мало что соображал от боли. Но постепенно в голове прояснялось, мысль о возвращении к братьям не давала покоя, этому решению не находилось оснований кроме тех двух. Мало-помалу кости срослись, но срослись криво, кое-как. Даже небольшие движения причиняли ногам боль, так что самое большее, что он мог сейчас, это сидеть, подперев спиной стену, или ползти на животе, упираясь руками и волоча ставшее почти неподъемным грузом тело. Хотя ползать далеко до сих пор не приходилось. Его оставили в покое, никуда не таскали и даже неплохо кормили. По их меркам. Зима. Уже зима… Прибыв в Лосгар, они застали самое ее начало. А какая это по счету зима? Навряд ли он смог бы сказать точно. Слух уловил обрывки слов, достроив в сознании весь разговор. Конвой оставил бы его дожидаться прихода своих, но похоже, темные и сами не были уверены, придут ли за ним. «А хорошо бы оставили. Чтоб снегом замело, и чтоб не нашли». Представить себе, что братья и друзья увидят его таким… Их неузнавание, непонимание, а после догадки — боль, ужас, жалость, смешанную с отвращением… «Лучше уж смерть». Попробовать, что ли, обмануть? Сказать, что слышит, чувствует приближающихся сородичей? И не желает Рагхе смерти за ее помощь. Смешно, но он и вправду проникся какаим-то подобием симпатии к старой орчанке. Как там ее свои звали за глаза? «Волчица». Губы невольно дрогнули, чуть изогнувшись под шрамами в подобии улыбки. *** Ночь. Сон. Все тот же сон, в который уже раз — сотый, пятисотый, тысячный? Самый страшный из снов. Когда он пришел впервые? Не понять уже, не вспомнить. В этом сне Макалауре всегда оказывался в каком-то незнакомом месте, где не было ничего, кроме холода, мутного пустого полумрака вокруг и шершавого пола под ногами. Сначала не происходило ничего. Долго ли? Во сне время течет совсем иначе, чем наяву. Но потом полутьма вокруг переставала быть пустой. Шаги. Медленные, неуверенные. Все ближе и ближе. То медленнее, почти затихающие, то вновь быстрее, как будто идущий чуял Кано, чувствовал тепло его тела, такое одинокое в этом стылом неподвижном холоде, слышал лихорадочное, загнанное биение его сердца, учащенное дыхание… Все ближе и ближе. Наконец идущего стало видно. — Нельо?.. Нельо! — так хотелось рвануться с места, подбежать, посмотреть в лицо, чтобы вспомнить или просто проверить, не забыл ли… Почувствовать, обнять, не стыдясь, как в детстве, рассказать про замок, про пещеры, про странных рыбин, которые ловятся в заливе, про жителей побережья… Но не удавалось даже сдвинуться с места, как будто воздух вокруг стал густым и вязким, как зыбучий песок. Нельо шел медленно, спотыкаясь, как в глубоком сне. Лицо его было невероятно бледно, с посиневшими губами, как у замерзшего трупа, а глаза закрыты. — Нельо, открой глаза, проснись, это же я… Бледные веки вздрогнули и медленно, как будто лениво приподнялись. Но вместо глаз под ними оказалась лишь пустота — лишь черные дыры, наполненные непроглядной бездонной тьмой. Рука Нельо, или кого-то, кто прикинулся им в этом кошмаре, потянулась к груди Макалауре, к тому месту, где отчаянно, до боли уже, колотилось сердце. Он отчего-то в точности был уверен — его сердце уже не выдержит этого прикосновения. Все ближе, ближе… Макалауре, проснувшись, как от ушата ледяной морской воды, немного полежал неподвижно, переводя взгляд то на рдеющие угли в очаге, то на светильник на столике у кровати. Он давно уже не любил спать в темноте, с тех самых пор, как, проснувшись после такого же вот кошмара, увидел (или думал, что увидел) в ночном мраке пустые дыры глазниц, неотрывно смотрящие на него. Он видел их теперь в каждой тени, в каждом темном уголке замка… Хоть и не говорил об этом никому. Королю не пристало выказывать глупую слабость, такую, как детский страх перед ночными кошмарами. Надо держаться. Надо быть сильным и подавать другим такой же пример. Надо. Надо… Хоть от очага и расходилось волнами приятное тепло, его было все же недостаточно, чтобы полностью согреть огромную неуютную комнату. Те, кто строил этот замок в незапамятные времена, явно были просто огромны, если судить по размерам и высоте помещений, высеченных неведомыми инструментами в толще огромной скалы, да еще по немногим предметам домашнего обихода, чудом сохранившимся в пустынных залах и коридорах, потолки которых всегда терялись в темноте. Макалауре, вздрагивая от холода, выбрался из-под теплых одеял и быстро пригладил ладонью волосы. В здешнем воздухе они почему-то очень сильно секлись, портились, становились как усохшая мятая солома, так что приходилось их коротко стричь. Правда, и мороки теперь с ними получалось гораздо меньше. «Скоро рассвет. Все равно пора вставать». Он чувствовал наступление утра, хотя жилые комнаты, которые можно было отапливать, находились в самой середине замка и не имели окон. Привычно растормошив близнецов, Кано начал спешно одеваться, чтоб не замерзнуть окончательно. «Надо бы подкинуть в очаг дров…» А ведь когда-то, в той, прошлой жизни, которой как будто и не было, такой невозможной казалась она сейчас, он и не думал, что когда-нибудь придется делить комнату еще с кем-то. Хотя им, принцам, еще повезло: в некоторых комнатах обитало по пять, а то и больше жильцов. Что уж поделать, пригодных для жизни помещений в этом огромном замке оказалось до смешного мало, а тепло было драгоценно. Да и комнаты тут размером походили на целые залы, так что жаловаться было, в общем, глупо. Огромный замок, прозванный Полукруглым, понемногу начинал просыпаться. «Нечего вспоминать ночные кошмары и предаваться унынию. Дела не ждут». На вопросы о самочувствии Макалауре предпочитал отшучиваться или не отвечать совсем. А из темных углов, казалось, смотрели на него темные пустые глазницы. Сердце временами как-то болезненно трепыхалось в груди. «Так, что еще за посланник?.. Что он там сказал? Что?! Как? Мне не кажется? Это не сон, это мне не приснилось? Ну почему, почему, валараукар задери, на ум все идет и идет этот сон, единственный сон? Почему так страшно? Я должен поехать сам. Должен. Тогда — я надеюсь, я жду этого — глупые страхи развеются, как дым на ветру. Предчувствия — не более чем воображение». *** — Ээээй! Едут! Оборотни тащатся! Вовремя же они, однако. Все уже было готово, и отряд тронулся навстречу. Бояться вроде бы оказалось нечего: оборотней было мало. Рагха, глянув на перекинутое через седло Гатса неподвижное тело, перевела взгляд на ухмыляющуюся хитрую рожу его братца Берса. Да, этого унимать бесполезно, и учить — тоже. Задумал что-то, не иначе. Ну, если из-за его дурацких шуточек приключится беда… Мертвое дерево было все ближе, ближе… *** Висеть поперек седла, как дичь, было крайне неудобно, но сидеть сам он не мог. Держаться за кого-то, или ехать, будучи кем-то поддерживаемым… Обе стороны «вежливо и гордо отказались». На самом деле никто его и не спрашивал. Завернули в одеяло и перекинули через седло, как тюк с тряпьем. Сколько дней или недель заняла эта дорога — подсчитать и представить не вышло. Все предыдущее время он мерз в повозке, но в этот раз лагерь орков и людей остался позади, в четверти дня пути от назначенного места. Сейчас ехали, что называется, налегке. Воины из смешанного отряда смертных и орков и сам заложник. Затекшая спина и перебитые ноги от холода и неподвижности ныли, то и дело остатки мышц сводило судорогой. Нолдо в кровь искусал губы, чтобы не застонать. Голос одного из темных, посланного вперед, был слышен отчетливо, и Нельяфинве даже о боли позабыл, невольно повернув голову на звук. Словно мог увидеть… Не мог, но замер, весь обратившись в слух. *** Кони цокали копытами по мерзлой земле, а всадники ежились от резкого промозглого ветра. Всего только одиннадцать воинов, считая самого Макалауре. Тот гонец передал, чтобы явились малым отрядом. До мертвого кривого дерева путь был довольно долгий, без настоящей дороги, по пустошам, а погода не располагала к лишним разговорам. Все сильнее и навязчивее становились страшные предчувствия — продолжение ставших привычными кошмаров. Макалауре не знал толком, чего боится, но страх изгнать не мог. «Успокойся глупая ты голова! — мысленно убеждал он себя. — Они же вроде бы обещали вернуть Нельо в сохранности… Кажется, так сказал тот посыльный. В конце концов, не всегда же они нарушают свое слово, не нарушили ведь его, когда дали нам уйти сюда без преследования и оставили в покое. Наверно, все-таки зря я трепыхаюсь, верю в какие-то глупые сны, как несмышленый ребенок. Вот вернется Майтимо — то-то посмеемся над ними вместе…» *** Тело, скорчившееся на мерзлой земле, совсем не походило на живое. Как будто без кожи даже, и вместо кожи — что-то бледно-сероватое, сморщенное, непонятное, отвратительное и страшное, сквозь которое просвечивали, выпирали наружу темные жилы и бледные искореженные кости. Опухшие суставы, едва ли не толще самих рук и ног, неестественно тонких… Покрытое шрамами лицо… Да просто один сплошной шрам, больше ничего. Волосы, точнее, жалкие редкие остатки волос непонятного пыльного цвета. Только острые уши и, кажется, рост выдавали в этом то ли живом, то ли мертвом теле кого-то похожего издали на брата. Неподвижные деформированные ноги торчали из-под серого одеяла, которое сейчас накинули на это существо, хоть как-то его прикрыв. Кажется, оно пыталось отползти, подтягиваясь на локтях, упираясь изломанными пальцами в снег и стылую землю. Искореженные ноги волочились по земле, как тяжелый хвост. Тот человек, который скинул с седла страшную ношу, ткнул изуродованное создание тупым концом копья. Оно сжималось, ежилось, пытаясь отползти дальше. В мертвой тишине раздался внезапно голос Берса (так, кажется, назвали того человека). — Мы обещали вернуть его живым — и мы сдержали слово. Он дышит, можешь подойти и проверить. Об остальном уговора не было. Существо, мало похожее на эльфа, подняло голову. «Темнота в дырах глазниц». Нет, не темнота — уродливая полоса зажившего когда-то страшного ожога пересекала половину лица там, где раньше были глаза. Сердце Певца как будто пронзила острая ледяная игла. *** — Берс, ты чего творишь, идиот?! — Рагха порывалась остановить безмозглого шутника, но было поздно. Предводитель оборотней дико, безумным остановившимся взглядом посмотрел на скорчившееся на холодной земле тело, только что небрежно сброшенное Берсом с седла. — Мы обещали вернуть его живым — и мы сдержали слово. Он дышит, можешь подойти и проверить. Об остальном уговора не было, — выдав эту «умную» фразу, Берс громко заржал, а за ним и остальные… Зрачки оборотня резко сузились. Дальше все происходило слишком быстро. «Дурню — и смерть дурацкая», — как-то отстранено подумала Рагха, глядя, как тело Берса медленно заваливается набок, а голова катится под копыта лошадей. Но Гатс оказался быстрее и удачливее своего безмозглого братца, и оборотень сам рухнул на землю с разрубленным левым плечом. Доспехи не спасли его. Страшная рана, глубокая — не жилец этот парень. Да, глупо получилось. Говорила же Гатсу: следи за Берсом, чтоб не натворил чего, так ведь нет же, не послушали старую Рагху. Своих почти три десятка положили — за десяток оборотней, с одиннадцатым вместе. — Я ж тебе, пень волосатый, говорила, уйми ты своего братца, чтобы не дурил тут! Я ж говорила, а ты чем слушал, балда?! — Рагха уже с трудом сдерживалась, чтобы не накинуться на тупицу Гатса с кулаками. — А я тебе говорил, что надо было его под то дерево кинуть да свалить! А ты уперлась — сдохнет да сдохнет! Ничего б он не сдох, оборотни как тараканы живучие, хоть ремни из них делай. Три десятка ребят моих положили — за десяток паршивых оборотней! Все, валим отсюда побыстрее, а то как нагрянут еще ихние из замка… С последним Рагха, увы, не согласиться не могла, а потому просто кинула на скорчившегося на земле слепого эльфа запасной плащ, пробормотала несколько тайных слов на удачу и поворотила свою кобылу вслед за Гатсом. * Холод и липкий полумрак… Опять этот сон. Даже еще холоднее теперь, и тело как будто придавлено тяжелым камнем. Почему так болит плечо? Сил не хватало даже дышать. Наползла темнота, и так хотелось провалиться в нее, чтобы не чувствовать больше этой оглушающей боли, никогда не услышать медленных шагов в темном тумане… Шорох рядом. Что-то осторожно коснулось руки, лица, плеча, резко вспыхнувшего еще более сильной болью. Снова лица. Это не ветки, это пальцы, они ощупывали подбородок, нос, скулы, касались, подрагивая, век. И голос. Кто-то звал по имени, совсем тихо, невнятно, как будто это был даже и не голос, а какой-то ничтожный, больной его остаток. — Макалаурэ… Какое-то жуткое бессильное отчаяние слышалось в нем, слова были больше похожи на сухие бесслезные рыдания. Он снова звал, умолял держаться, не давал спокойно уйти во тьму и не слышать… *** Короткий свист меча, стук копыт. Звук укатившейся с глухим стуком по мерзлой земле головы. Запах крови резко ударил в ноздри, смешиваясь со свежестью холодного снежного крошева. Еще один звук. Падающее мешком тело. За ним еще одно. Оглушающий шум боя, короткой грозой разразившегося в нескольких шагах от него. Тот кто упал рядом с ним, еще был жив. Еще дышал. Звуки боя стихали. Сверху над ним раздались два голоса, ругань орчанки и одного из атани, их командира. Ноги и спину накрыла тяжесть плаща, брошенного сверху. Несколько шипящих слов. Кажется, Рагха желала ему удачи… Похоже, все было кончено. Нет. Не кончено. Ничего еще не кончилось. Двое здесь, на холодной жесткой земле, еще дышали. Несколько коротких шагов для того, кто способен идти. Он же упрямо полз, надеясь и страшась, тратя последние жалкие остатки сил, обдирая кожу на животе и на руках. Вот стальная чешуя доспехов. Обожгло холодом пальцы. Дальше, выше. Хриплое дыхание раненого. Коснуться лица. Обветренной кожи, знакомых, родных черт. — Макалаурэ… Звать его, не дать уйти во Тьму. — Сейчас… подожди, сейчас… Плащ. Брат тяжелый, не сдвинуть его… но можно порвать плащ. Перетянуть… Но разве на это хватит сил?.. Прижать рану. Хотя бы так. Устроившись рядом, держать, прижимая к ране, промокший от крови свернутый плащ. Не дать ему истечь кровью. Чего им ждать? Брат прибыл с отрядом, но отряда больше не было. Придут ли искать? Теперь уже его самого. Как скоро поймут, что их слишком долго нет? — Братик… Макалаурэ, слышишь меня? Держись… Помнишь, я обещал, что обязательно вернусь? Я вернулся.