Истории Полукруглого Замка

Ой, паук-паук, не сожри меня! Не сожри меня, жри товарища! «Да что ж они разорались-то там!» — недовольно подумала Рин, ворочаясь в кровати и безуспешно пытаясь заткнуть уши. Однако разудалое орочье пение в пару десятков луженых глоток, преодолевшее многочисленные каменные стены, легко просачивалось и сквозь толстую подушку. Завыла волынка. Поймать за хвост подло дезертировавший сон в очередной раз не удалось. После удачной вылазки и возвращения одного из отрядов с многочисленной добычей бойцам была выдана двойная норма выпивки, так что бравое воинство сейчас вовсю отмечало неожиданный успех. Пойманных эльфов наспех распихали по камерам, даже без особого досмотра. Как Рин смогла понять из подслушанного трепа стражников, всего новой добычи было под сотню голов, да еще и странные какие-то. В чем именно заключалась странность, Рин не выясняла, надеясь в скором времени получить что-то из новых приобретений в качестве материала для работы… ну или даже, если повезет, просто в бессрочное личное владение. Редко когда большие начальники были щедры и позволяли вампирше выбрать материал просто для игры, а не для временной работы. Но много игрушек Рин и не желала, ведь те, что ей все же доставались, обычно жили так долго, как она хотела, и долго не надоедали ей. Сначала они боялись, молили о пощаде, потом лишь о смерти… Но все со временем привыкали. Встречали ее с усталой покорностью, готовые к новой боли, даже когда мучения прекращались, когда Рин признавала игрушку доведенной до совершенства… Эта покорность нравилась Рин больше всего. Чувствовать, что тебя уже не боятся, и при этом узнают даже по одному только звуку почти бесшумных шагов, безошибочно ощущают присутствие… Даже не отдергиваются от прикосновений, нестерпимо-холодных, пока каменно-гладкая вампирская кожа не впитает немного живого тепла… И всякий раз, когда ставшая уже привычной игрушка все же умирала, Рин почему-то думала: а вот бы… Вот бы в следующий раз попалась такая игрушка, которая бы… Но мысль эту никогда не удавалось додумать как следует, всякий раз она обрывалась, как будто уткнувшись в какую-то темную завесу, скрывавшую от нее то самое последнее, самое важное, чего Рин так хотелось, но чему она не могла найти названия. Все, что она могла для себя понять — то, что это чувство очень похоже на обычный кровавый голод, однако не равно ему. Оно казалось знакомым когда-то, но забытым, утерянным во мраке, как ее невампирская жизнь, стертая из памяти болью превращения. Да, это тоже был голод, но какая пища требовалась для его утоления? И как ее можно было получить от живых эльфов-игрушек? Часто Рин вытаскивала из-под кровати тайный ящик, в котором, надежно упрятанное под старой одеждой, поломанными инструментами и запчастями от станка, лежало завернутое в чистую тряпицу мыло. Это был подарок от ее давнего приятеля и любовника — вампира-разведчика по имени Джас. Он говорил, что раздобыл эту прелесть где-то у эльфов, просто упер, подумав, что его подружка точно оценит красоту жеста. Мыло нежно пахло неведомыми травами и цветами, и этот аромат, поднимавший Рин настроение даже в самых паршивых случаях, как будто делал немного ближе разгадку ее странного чувства. Рин мысленно напомнила себе — попросить Джаса притащить еще немного этого чудного мыла, так непохожего на жесткое и вонючее местное. Хоровое пение, доносившееся из «пещеры-помойки», тем временем сменилось какими-то восторженными воплями, диким ржанием и одинокими подвываниями все той же волынки. Подстегнутая внезапным любопытством, уже понимая, что поспать в ближайшее время ей не дадут, Рин поспешно влезла в изрядно помятую, но чистую одежду, на всякий случай сунула в карман комбинезона парочку любимых ножей и решительно направилась в ту сторону, откуда доносился шум. Судя по всему, там сейчас творилось нечто довольно занимательное. Пещера-помойка оказалась полна народу. Собственно, эта пещера всегда служила солдатам и прочим обитателям Твердыни местом для внеслужебных сборищ, а помойкой ее прозвали из-за грязи, вечно остававшейся после этих самых сборищ. Примерно раз в год затевались масштабные мероприятия по уборке накопившейся дряни, однако в действительности все эти благие начинания ограничивались лишь небольшим разгребанием самых верхних ее слоев, еще не утоптанных как следует, да шуганием многочисленных стад тараканов и крыс. Итак, пещера-помойка, как и всегда, была полна народу. Люди и орки, толкая друг друга и оживленно галдя, толпились вокруг кого-то или чего-то, помещавшегося в дальнем углу, где куча мешков с окаменелым непонятно чем давно превратилась в подобие трибуны. Задние напирали на передних, желая посмотреть на неведомое диво, кто-то громко ругался, а некоторые и вовсе уже затеяли бить друг другу морды. Кого-то чуть не затоптали. Поняв, что через плотную толпу пробиваться бессмысленно, Рин выпустила когти и начала осторожно карабкаться по закопченной и заляпанной неведомо какими помоями стене. Впрочем, чем ближе к неровному потолку, тем меньше становилось помоев, зато копоть отпадала вниз целыми кусками. Осторожно пробравшись к тому, на что желала посмотреть, Рин аккуратно повисла на потолке, понадежнее уцепившись когтями, и немыслимым для нормального человека или орка движением извернула шею, взглянув точно вниз. А там было на что посмотреть. На мешочном возвышении, окруженном восторженными зрителями, уселся, свесив ноги, орк по кличке Рябой, чью необычайно гнусную рожу как будто хорошенько повозили по твердому гороху, перед тем на ней основательно попрыгав. Основными достоинствами Рябого, кроме замечательной физиономии и лопухообразных ушей, были умение рассмешить до икоты даже балрога, а также отыскивание неведомо где самых разных занятных диковин, вроде трехголовой крысы или камня с моргающими грустными глазами. Однако нынче Рябой предъявил собравшимся не крысу, а всего-то лишь странную птицу мерзкого зеленого окраса и с загнутым клювом. Птица обсиживала руку Рябого, который, проникновенно уставившись ей в безумные круглые глаза, заявил «Привет, Коша!» — Привет, Коша! — точно с теми же интонациями, но еще более мерзким голосом повторила птица, постучав клювом по лбу хозяина. «А, так он эту тварь болтать научил!» — поняла Рин. Про говорящих птиц она и раньше слышала, однако своими глазами еще ни разу не видела, да еще и таких ярких. — Хто пиздюк? — вопрошал тем временем Рябой, едва не сталкиваясь с птицей носами. Рин показалось, что пещера покачнулась от звуков дикого ржания, охватившего зрителей. От навязчивого желания зажать уши вампиршу удерживало только то, что отцепиться от потолка было бы довольно опрометчиво. — Хто пиздюк? — проскрипела птица, нежно ущипнув Рябого за нос. — Коша пиздюк! — радостно объявил орк. — Коша пиздюк! — не менее радостно провозгласила птица. — Молодец, — похвалил Рябой. — Иди нахуй! — Иди нахуй! — продолжила птица этот обмен любезностями. Зрители неистовствовали, выкрикивая все новые неприличные слова, которые зеленая пернатая тварь с явным удовольствием повторяла. Рябой блаженствовал. «Птичка тупая, хозяин еще тупее», — подумала Рин, покачиваясь. Она лишь немного отвлеклась от происходящего внизу, но тут ее висение было нагло прервано. Ибо над самым ее ухом раздалось хлопанье крыльев, кожу царапнули острые коготки, а потом несчастный вампирский мозг пронзил ВОПЛЬ. Это были уже не матерные слова, а просто дикий визг на самой высокой ноте, от которого уши сворачивались в трубочку, внутренности начинали прыгать и кружиться, а тараканы дождем сыпались вниз. Рин тараканом не была, но посыпалась туда же. Матернувшись в полете не хуже всех орков вместе взятых, Рин в последнем бешеном рывке дрыгнулась и наподдала гадкой птице мощного пинка, от которого та, дико икнув, усвистела куда-то и пропала. Поздоровавшись с полом и подняв тучи мерзко воняющей пыли, Рин пошевелилась, убедившись, что ничего себе не повредила, и поспешно проверила наличие ножиков в карманах. С любимыми орудиями все было в порядке, однако количество грязи на одежде и в волосах лучше всяких слов намекало на то, что приключений для одного утра уже случилось многовато. Одного оскала клыков хватило, чтобы вся толпа во главе с жутко обиженным Рябым поспешила найти себе неотложные дела в других местах. Злопакостная же птица, счастливо избегшая вампирской мести, еще некоторое время обитала в Твердыне, появляясь то тут, то там, всякий раз совершенно неожиданно и со своим коронным воплем. Таким способом тварь выслушала и выучила несколько сотен интересных слов и выражений на темном наречии, а также на синдарине, квенья и даже на валарине. За свою страсть к пуганию всего, что может испугаться, птица получила название «попугай» (к слову, единственное приличное из множества озвученных). В конце концов, чудом избегнув испепеления, удушения и сваривания в супе, попугай все же улетел в другие места, знакомить тамошних жителей с умственным уровнем и словарным запасом населения Ангбанда.