thvn – jorney to the bottom
5.
июль
Тэхён старательно заклеивает свежую ссадину на коленке двумя пластырями — крест-накрест; он хотел купить в магазине сигарет, к которым в последнее время пристрастился, и по дороге, задумавшись, налетел на велосипедиста. Ранка еще свежая — кровь пахнет металлом и окрашивает перекрестье пластырей в темно-красный цвет. Ему не больно, ему всё равно.---
Днём делать совершенно нечего, и скука напополам с жарой коптит Тэхёна на медленном огне. Пару раз он пытается посетить океанариум днём, но вместо Хосока там дежурит угрюмый мужчина лет пятидесяти, и от его недоброжелательных взглядов очень быстро становится неуютно. Однажды он просто бросает Тэхёну: — Хватит торчать здесь так долго, — и тот покорно уходит, а в спину долетает что-то про наркоманов и притон. Это немного обижает Тэхёна, но по дороге домой он ловит свое отражение в витрине музыкального магазина и, наверное, впервые за очень долгое время видит реальную картину, а не расплывчатую мозаику из собственных слёз и кадров с участием Чонгука. Толстое, пыльное снаружи стекло отражает болезненно-худое тело (Тэхён очень часто забывает поесть), до синевы бледную кожу и темные провалы глаз, наполовину скрытые кое-как постриженной челкой. Волосы у Тэхёна грязные и спутанные, а взгляд мутный не то из-за преломления света, не то из-за отсутствия хоть какой-то мысли. Ему становится неприятно. Позже психотерапевт говорит, что это очень хороший признак, что Тэхён вновь начинает ощущать себя и хотеть чего-то лучшего, но всё это остается простыми словами, потому что на самом деле он все ещё не хочет ровным счетом ничего, кроме покоя и смерти Чон Чонгука. Это желание живёт в нём какой-то своей, особой жизнью и напоминает океан: в затишье Тэхён почти забывает о том, что одновременно любит и ненавидит Чонгука, забывает вообще, кто этот человек, но иногда ночами в нём поднимается шторм, и во снах он снова видит до боли знакомый взгляд и целует горькие сухие губы.---
Больше Тэхён не ходит в океанариум с утра, и время до вечера он коротает на берегу реки с книжкой, сигаретами и бутылкой минеральной воды. Аномальная жара не сходит уже третью неделю, и всё это время он таскает одни и те же шорты, мятые и минимум на размер больше, чем нужно. Когда читать надоедает, Тэхён закуривает и рассматривает небо, воду в реке и свои ноги. Оказывается, они все покрыты старыми и новыми синяками, которые он набивает себе с завидным упрямством, но никогда не замечает. Один раз Тэхён даже подносит включенную зажигалку к щиколотке, и голодное голубоватое пламя касается тонкой кожи. Он действительно ничего не чувствует. Вечером Тэхён приходит в океанариум и признаётся себе в том, что ждёт, когда другие посетители уйдут и Хосок, возможно, подсядет к нему. Есть вещи, о которых Ви не может и не хочет говорить с врачом, родителями или Чимином. Он сидит на одной и той же скамейке перед аквариумом с сомами два часа без движения и почти засыпает, загипнотизированный плавными движениями рыбьих тел. За полчаса до закрытия Хосок действительно садится рядом, словно всё это время знал, что Тэхён ждёт именно его. Он ничего не говорит, и, помявшись, Ви всё-таки спрашивает: — Я действительно похож на наркомана? Хосок только вопросительно выгибает бровь, а потом усмехается, но совсем не зло и не обидно, как этого боялся (и втайне ожидал) Тэхён, и говорит: — Ну разве что совсем чуть-чуть.yung sherman – sony
6.
Тэхён выбирает Кортасара по наитию; на последние деньги покупает «Игру в классики», пачку L&M и кокосовое молоко в соседнем киоске и до реки идёт пешком, потому что в кармане у него только три сиротливых монетки. Позже он выбрасывает их в воду, и они с приятным тихим всплеском уходят ко дну. Тэхён захлебывается в тексте, как недавно захлебывался в своих слезах, в крови, которая пошла у него из носа рано утром на прошлой неделе; как захлебывался во сне поцелуями с Чонгуком, который с каждым разом всё меньше похож на себя. В последнем сне волосы у него отливали медью и горели на солнце, словно пожар. Тэхён залпом выпивает молоко и не спешит закуривать — сегодня просто невыносимо жарко, майка облепляет его спину, каждой клеткой он чувствует, какая кожа мокрая и горячая. Ультрафиолет хлещет по плечам, и очень скоро Ви приходится спрятаться в тень какой-то старой хилой ивы. Но это уже хоть что-то. «...Любовь моя, я люблю тебя, не ради себя, не ради тебя, не ради нас обоих, я люблю тебя не потому, что моя кровь кипит во мне и зовёт любить тебя, я люблю и хочу тебя, потому что ты не моя, потому что ты — по ту сторону, на другом берегу и оттуда зовёшь меня перепрыгнуть к тебе, а я перепрыгнуть не могу, ибо, сколько бы я ни овладевал тобою, ты — не во мне, я тебя не настигаю, не постигаю тебя дальше твоего тела, твоей улыбки и, бывает, мучаюсь оттого, что ты меня любишь (до чего же нравится тебе этот глагол — «любить», как вычурно ты роняешь его на тарелки, на простыни, в автобусе), меня мучает твоя любовь, которая не становится мостом, потому что не может мост опираться только на один берег, ни Райт, ни Ле Корбюзье не построили бы моста, опирающегося только на один берег, и не смотри на меня, пожалуйста, своими птичьими глазами, для тебя процедура любви слишком проста, и излечишься ты от любви раньше меня, хотя ты и любишь меня так, как я тебя не люблю». В понедельник в двенадцать пополудни берег почти пуст, и Тэхён осторожным шёпотом повторяет вслух: — Я люблю тебя?---
— Если хочешь, подожди меня на улице, — говорит однажды Хосок. Июль расплавляет асфальт и мозги, и они уже достаточно знакомы: знают имена друг друга и то, что их музыкальные вкусы удивительным образом совпадают. Когда Хосок впервые задает Тэхёну вопрос о музыке, тот мучительно долго тупит и понимает: всё то время, что Чонгук застилал ему глаза, он ничего не смотрел и не слушал; не видел и не слышал — тоже. Поэтому Тэхён кивает и покорно ждёт Хосока в паре метров от служебного входа. Ночи этим летом тёмные и душные, но почему-то здесь, в маленьком закуточке позади огромного футуристического здания океанариума, воздух словно на десяток градусов холоднее, и Ви в своей тонкой, почти прозрачной футболке зябнет и чувствует, как голые ноги покрываются мурашками. Хосок появляется на улице через полчаса или даже больше, и без формы он выглядит совершенно иначе. Тёмно-серая олимпийка Адидас Ориджиналс и драная майка под ней, тяжелые, не по погоде ботинки, растрепанные волосы. Он похож на бандита, в хорошем смысле, что-то из хип-хоп культуры; Тэхён немного зависает, разглядывая тёмный силуэт, располосованный светом внешних ламп. Оказывается, они живут в одной стороне, довольно-таки близко, ближе, чем Тэхён и Чонгук, ближе, чем Тэхён и река; ближе, чем Тэхён и мост, с которого можно спрыгнуть, когда станет совсем паршиво. Они идут пешком, не сговариваясь игнорируя проезжающие автобусы; улицы почти пустые, и тишину нарушает только звук их шагов и голос Хосока, который рассказывает о том, что он учится на втором курсе и на самом деле не из Сеула, и что Тэхён может всё ему рассказать. На последней фразе Ви спотыкается и не понимает, откуда у его нового знакомого такие аналитические способности. Рассказать ли ему правду? Определённо нет. Врать Тэхён не хочет, поэтому они прощаются за квартал от его дома. Хосок уходит (до перекрестка, затем налево, до угла супермаркета, закрывающего обзор), и Тэхён долго смотрит ему вслед, даже тогда, когда его уже давно не видно. Пластиковые часы, сползающие с запястья, показывают половину второго; аромат ночных цветов даёт в голову, и Ви от этого какой-то нетрезвый. По дороге домой он выкуривает две сигареты подряд и чувствует себя почти просветлённым.