cain – dead bagdad
7.
август
Тэхён решается рассказать Хосоку обо всём спустя неделю или чуть больше. Он уже не отрицает, что приходит в океанариум почти каждый вечер не ради рыб, половине из которых успел дать имена и тут же их забыть. Сегодня в зале нет никого, кроме них двоих, и Тэхён утыкается лбом в толстое стекло, разделяющее его и сотни литров воды, в которой мирно плавают огромные медузы. Ему кажется, что весь этот океанариум — аллегория на его жизнь; мощные стёкла от пола до потолка, к которым даже прикасаться нельзя, — это Чон Чонгук, его ставшее почти нарицательным имя, уже наполовину истершийся из памяти, но все еще имеющий над Тэхёном власть образ. Ви злится. Шторм начинается. Он говорит сбивчиво и торопливо, потому что с каждым словом со дна его маленького океана поднимается вся муть и грязь, которая не давала о себе знать уже довольно давно; он вспоминает бесконечное количество бессонных ночей и наоборот — неисчисляемые сны, которыми он травился больше полугода. Настоящий Чонгук умер в тот день, когда красное вино пролилось на его футболку, а Тэхён имел неосторожность быть искренним. И тот парень, что после мазал по нему безразличным взглядом, и тот человек, который прижимался к нему во сне и шептал что-то одними губами, Чонгуком никогда не были и не могли быть. Жизнь Тэхёна остановила свое течение, как только он вышел из квартиры друга, пошатываясь на ватных ногах и дрожа, словно в лихорадке; за дверью он оставил все свои надежды и планы, гипотетическое счастье, вообще всё. Почти год он провел в вакууме своей депрессии, и он не жил ни минуты с тех пор, как выпил двойную дозу обезболивающего, думая, что это поможет ему пережить брезгливость, смявшую губы Чонгука в испуганную ломаную линию. Он не жил — и не будет жив до тех пор, пока не разобьет это метафорическое стекло и не избавится от своего проклятия. Тэхён выныривает из своих мыслей, как из ледяной воды, и видит напротив уже не чонгуково лицо, а внимательные тёмные глаза Хосока. Всё это время он, кажется, что-то говорил и, наверное, не фильтровал информацию, и теперь ему должно быть мучительно стыдно. Хосок выглядит каким-то совсем уж мрачным, и Тэхён чувствует, как мгновенно перехватывает дыхание: он второй раз наступил на одни и те же грабли, и этот рецидив он точно не переживет. Но проходит минута, и за ней другая, а холода или отвращения в чужих глазах не видно. — Я бы дал ему в морду, — задумчиво подводит итог Хосок и уходит собираться. Он не предлагает Тэхёну подождать его снаружи — они уже как-то привыкли возвращаться домой вместе, и нужда в этой формальности отпала сама собой.---
— Откуда у тебя столько синяков? Они стоят за углом многоэтажки, в которой живет Тэхён, и он курит ритуальную сигарету — последнюю перед возвращением домой. Он и сам не заметил, как оказался ровно под фонарем, и всё это время довольно яркий свет заливал его голые ноги. Тэхён мельком оглядывает их: темно-фиолетовые и сине-зеленые пятна кровоподтеков и свежий пластырь под коленкой. Хосок, наверное, думает, что его дома бьют или ещё что похуже, поэтому Тэхён прислоняется спиной к теплой кирпичной стене и честно пытается вспомнить, откуда взялся каждый синяк или порез. Он рассказывает всё, что может, он даже узнаёт в тёмной полоске заживающей ссадины результат недавнего столкновения с велосипедистом. Хосок называет его недоразумением и уходит домой, когда Тэхён делает последнюю затяжку и выкидывает в урну окурок. Дома Ви достаёт из коробки пистолет и, забравшись под одеяло с головой, долго вертит его в руках, чувствуя, как ноет от металлической тяжести ладонь.8.
Через несколько дней после их первого откровенного разговора начинаются дожди. От влажности и духоты нечем дышать, и двое суток Тэхён вообще не выходит из дома, распластавшись на кровати под вентилятором. От непрекращающегося стука капель конкретно едет крыша (кто-то сказал: ни один сумасшедший не виноват в том, что однажды сошел с ума), и мысли неизбежно скатываются в одно и то же русло. Если протянуть руку и залезть под матрас, то пальцы наткнутся на прохладный корпус заряженного Намбу. Хосок сказал бы, что он тронулся умом, но его здесь нет, а Ви не приходит в океанариум отчасти специально; этот человек действует на него как профессиональный гипноз, заставляет чувствовать себя нормальным и забывать о том, что внутри всё разворочено, что внутри — одни руины. Тэхён хочет разобраться со всем этим дерьмом раз и навсегда, и поэтому на третий день он прячет пистолет в рюкзак (тот самый, в котором он таскал диски, учебники и иногда пиво или вино) и идёт к Чонгуку домой. Сумерки плавно перетекают в вечернюю темноту; Тэхён прячет лицо за капюшоном уже насквозь вымокшей толстовки и загребает кедами воду из луж. До дома Чонгука — четыре квартала пешком, и с каждым шагом сердцебиение становится всё сильнее.---
Тэхён не уверен, ходит ли Чонгук до сих пор в спортивный зал по четвергам, но свет в его комнате не горит, как и во всей остальной квартире. Ви долго вглядывается в темные окна, хотя из-за дождя ничего толком не видно; в голове он в сотый раз прокручивает сценарий того, что должно вот-вот произойти. В двадцать два, плюс-минус десять минут, Чонгук вернется домой и замешкается у двери в подъезд — Тэхён уверен, что его привычка терять ключи в собственном рюкзаке никуда не исчезла за год. Тэхён же снимет пистолет с предохранителя, прицелится, задержит дыхание и выстрелит ему в голову. У Ви есть еще немного времени; он прячется под козырек соседнего подъезда и закуривает. Пистолет он переложил из рюкзака за пояс, и теперь ему остается только достать его и нажать на курок. С расстояния, которое будет отделять его от Чонгука, он точно не промахнется.---
Чонгук появляется во дворе своего дома ровно в десять вечера. Весь последний месяц Тэхён был уверен, что сможет увидеть его и не умереть, и сейчас понимает, как сильно ошибался. Чонгук почти не изменился с тех пор, как они виделись в начале июня, — только немного осветлил волосы и стал чуть шире в плечах. Над входной дверью — две большие люминесцентные лампы, и сосредоточенное лицо Чонгука залито их голубоватым светом. Мокрая чёлка прилипла ко лбу, и Тэхён отчетливо видит ручейки дождевой воды, стекающие по вискам к шее. Он не замечает Тэхёна; он вообще, кажется, в наушниках, из-за мокрых волос и не до конца снятого капюшона ветровки не разобрать. Между ними совсем небольшое расстояние, семь или восемь шагов, крыльцо и несколько больших горшков с какими-то широколистными растениями; Тэхён уверен, что вот-вот Чонгук обязательно услышит его испуганное тяжелое дыхание и обернется. Но он только встряхивает головой, отчего разлетевшиеся брызги вспыхивают жемчужинками в свете ламп, и проверяет последний карман — именно тот, где лежат ключи. Тэхён всегда знал привычки Чонгука лучше его самого. У него в запасе — последние пять-десять секунд, и он вскидывает руку с заранее приготовленным пистолетом, и она дрожит, как и всё его тело. Наверное, он простудился под дождём, и у него теперь температура. Тэхёна бьёт крупной дрожью, больше похожей на судороги, и весь мир, всё время, вся его жизнь сжимаются до маленькой чёрной точки; в голове нарастает гул, похожий на свист ураганного ветра. Он берёт Чонгука на прицел и вспоминает всю ту боль, которую испытывал почти год, отчаяние, которое выскребло всю его душу, разъело все стеночки, словно кислота. Соль, выходящая из Тэхёна вместе со слезами, вымыла из него всё хорошее, что было, оставив только нарывы, которые нестерпимо болели при каждом движении. Чонгук умер тогда и должен умереть сейчас. Умри, если не любишь меня, думает Тэхён, прижимая палец к курку. А потом вдруг совершенно некстати вспоминается Хосок, который, наверное, сейчас бродит по пустынным залам океанариума или, может быть, спит дома, или тусуется с друзьями в каком-нибудь баре, потому что дождь вымел всех с улицы. Рука дрожит теперь совсем сильно; прицел мечется с виска на затылок, на шею и снова на висок. Дождь начинает лить с новой силой, Чонгук, наконец, достаёт ключи. Он заходит в дом, а Тэхён так и не нажимает на курок. Он не может. И никогда бы не смог.---
Из-за дождя Тэхён не сразу понимает, что по щекам уже несколько минут катятся слёзы. Его тошнит, очень сильно, во рту все наполнено желчью, и слюна горчит. Он медленно отступает назад, даже не пряча пистолет, всё равно темно и никого вокруг нет. Никого нет. Возможно, это то, что всегда пугало его больше всего. Тэхён так и пятится прочь от дома Чонгука — спиной, пока не запинается о выбоину в асфальте и чуть не падает. Боковым зрением он замечает стоящую чуть поодаль фигуру и как-то сразу, не задумываясь о нелогичности этой догадки, узнает в ней Хосока. Все та же адидасовская олимпийка, его любимая, рваные на коленях темные джинсы и высокие кеды, в которых сейчас наверняка хлюпает вода. Ви с трудом подавляет тошноту и медленно идёт к нему, слишком поздно вспоминая о том, что держит в руке оружие. Хосок замечает пистолет раньше; удивление в его глазах появляется лишь на секунду, а потом Тэхён уже обнаруживает себя прижавшимся к его груди. Он не помнит, сам ли сделал этот последний шаг или Хосок притянул его к себе, но небо обрушивает на Сеул всё новые и новые потоки воды, а они стоят на углу совершенно пустой сейчас улицы, и Тэхён окончательно перестаёт понимать, плачет он или нет, дышит ли вообще. Он чувствует только ровное биение сердца Хосока, едва ощутимый запах его одеколона, почти уже смытый дождём, и закрывает глаза.