Полароиды

Сначала было адово. Около трех недель я буквально загибалась, сидя в угрюмых четырех стенах; меня не покидало чувство, что в этом мире мне больше не принадлежат даже они. Это было похоже на то лихорадочное состояние, когда организм отвергает только что пересаженный орган - здоровый, но чужой. Ну, знаете, ощущение, словно ты находишься не здесь, не сейчас и вообще, возможно, уже умер. Тогда для тебя существует только две вещи: раз - боль, два - ты в виде некой точки, на которой эта боль паразитирует. В десять лет мне дважды заменяли печень, так что я знаю, о чем говорю. Отождествлять моральные страдания с физическими, чтобы заткнуть разбушевавшийся воспоминаниями мозг, - то самое занятие, которое периодически меня спасало. Первые дней шесть (возможно, немного больше) я просто валялась овощем и все ждала, что с минуты на минуту мою голову беспощадно разорвут мысли об Ари и ее выборе (поступке, предательстве, мерзкой непрерывной лжи - как угодно), Джиме, которому впервые за все время нашей дружбы, наверное, нельзя было позвонить, потому что она прервалась. У меня в жизни всегда была куча знакомых, с которыми я в любой момент могла потусить, выпить, выкурить очередной косяк, да даже банально заняться сексом. Они были этаким водопадом, который не двигался с места, всегда был там, где я ждала, предсказуемо становился яростней во время грозы и затихал после нее. Я не ждала большего, чем они могли мне дать. Я смеялась и веселилась вместе с ними, развлекалась, отодвигая что-то важное на второй план, и выливала на них груду собственных проблем. Не ради советов или чтобы утешиться: просто не могла молчать. Но иногда я все же нуждалась в том, чтобы меня успокоили и сказали, куда двигаться дальше. Чтобы поняли. Возможно, я нуждалась даже в банальных объятиях и поцелуях в висок, но разве я могла кому-нибудь признаться? Четыре года назад мое эго было размером с девятиэтажку, так что признать тот факт, что я такой же человек, как и все, было бы даже странно. И я не знаю, если честно, хорошо ли, что оно теперь упало ниже плинтуса и можно ли записать это в плюсы моих долгих больничных каникул. Ирония судьбы такова, что, когда я не признавала своих очевидных потребностей, со мной рядом всегда были папа, Джим и со временем даже Ари, чтобы их удовлетворять. Два-три человека из десятков безликих знакомых, чьи имена я уже даже не вспомню, делали мое существование в миллионы раз лучше, чем могло бы быть без них. Но понимаю я это, правда, только сейчас. Наверное, это потому, что теперь их у меня больше нет. Джим и Ари были моей красивой иллюзией. Девушка мечты со скелетами в шкафу, любовь всей моей бессмысленной жизни и тот человек, ради которого я бы пошла на многие безумные вещи... Оглядываясь назад и ощущая при этом микс из разноцветных эмоций, которым я по привычке даю команду "уйдите", мимолетно думаю, что, возможно, и не пошла бы. Первые дни мне казалось, что я ее ненавижу. Теперь мне кажется, что я не знаю, что чувствую. Мне мерзко вспоминать о том, что когда-то мы с ней считались парой. Мне мерзко было бы снова прикоснуться к ней. Мерзко убеждать ее в том, что она лучшая женщина на свете, и уж тем более пытать себя, глядя на то, как быстро она нашла мне замену. Я резко оказалась неинтересной, ненужной и совершенно, конечно, неважной. Настолько неважной, что она засунула меня в самое пекло, чтобы со спокойной душой трахаться с крайне шустрым парамедиком. Я ощущаю, что она чужая, омерзительная и уж точно не та, перед которой я готова была морально раздеться. Она этого просто не заслуживает. Лицемерная лживая сука. И нет, это не ненависть. Это всего лишь наблюдение и красивый распад моей любовной розовой иллюзии. У меня были одни-единственные серьезные отношения за все двадцать четыре года, которые закончились ведром помоев прямо на моей голове. Вряд ли тот год стоил абсолютно сломанной меня. Но с другой стороны я точно где-то слышала, что за опыт и чувства приходится невероятно дорого платить. Я дожила до своих двадцати четырех лет, которые я точно также, как и все предыдущие дни, проведу в компании крайне разговорчивых четырех стен, чтобы понять одну совсем невеселую истину: по-настоящему я была нужна только папе. Он всегда любил меня так сильно, что, кажется, даже некоторые кровные родители не могут дать своим детям столько тепла, нежности и счастья. Я все еще не циник. Но окружающим необязательно об этом знать.