Полароиды

Русалочье озеро. Оно находилось в такой глуши, что и представлять не представишь и даже не подумаешь, что здесь, среди токсичных обломков, оставшихся от старого радиотехнического завода, может быть хоть что-то влажное. Много лет назад он взорвался, как по щелчку, прямо в процессе работы, посреди дня. На его территории также располагалась парочка магазинов с продуктами и бытовой химией, немного дальше - несколько домов, в которых жили люди, в основном, семьи рабочих на радиотехническом. Взрыв уничтожил всё в радиусе шести миль: сгорело всё под чистую, до фундамента. Каждый дюйм здешней земли потрескался и превратился в горячий от солнца и выбросов металла метеорит, на который люди положили здоровенный хер. По телевидению сказали, что все шестьсот или около того погибших в результате аварии - это огромная потеря для всего государства, хоть Бруклин и считала это формальным лизанием общенародной задницы. Никому дела не было до настоящих причин, так что ни одна морда сюда не совалась. По факту, правление штата открестилось от целого куска собственной территории, как от чего-то необъяснимо страшного, укутанного в неизвестность, как в шарф, и тянущего за собой черный шлейф с запахом смерти и неудач. Американцы бывают такими суеверными! Бруклин это только смешило. Она была частой гостьей на этой ссохшейся под напором времени язве. Здесь никогда не наблюдалось людей, что не могло не приносить её уставшей от их низкопробности душе облегчения, и солнце, оно казалось каким-то особенным, если приходилось смотреть на него отсюда; края звезды словно растекались, становились нечёткими и кривыми, как тающее мороженое. Земля источала такой жар, что, если положить на неё человека, он бы в мгновение ока превратился в ароматную яичницу – буквально, как спичка. Однажды Бруклин хотела так сделать (не смогла удержаться от соблазна!): и человек нашелся, и земля вроде не была против, и время освободилось, но Люка сказала: "Никаких твоих хре́новых штучек, Феррера!". И всё. Иногда Бруклин чувствовала себя её подопечной. Люка платила ей за то, что выуживала из нужных людей нужные сведения. Она, вообще-то, занималась бы этим и бесплатно, но Люка настояла на том, чтобы в пределах Джорджии она вела себя, как это… Цивилизованно. Чтобы, типа, платила за одежду и стояла в очереди. Бруклин это не радовало, но она все равно согласилась. Люка учила ее «цивилизованности» для того, чтобы она познала все грани мира, в котором жила, и попыталась стать своей среди людей еще разок. Она даже отправила ее в университет, но уж с этим этическим адом Бруклин не справилась от слова совсем: она снесла голову тому мужику в его жабьем костюме при сорока двух студентах. То есть формально он сам ее себе снес, но Бруклин незаметно поучаствовала. После этого промаха Люка забрала ее в свою охрану — тоже формально, и посвящала львиную долю времени тому, чтобы научить ее азам химии, анатомии и физики. В итоге Ферерра плотно подсела на медицину и вытерпела столько уроков от доктора Вальмана, что и не сосчитать. Сорок лет она почти не вылезала из лабораторий «Эридана», моментами ощущая себя канализационной крысой, но в целом ей нравилось. Пятьдесят лет она была… Частью чего-то, вроде мирового пазла, и какое-то время ей казалось, что она наконец стала «своей» в мире из низкопробных людей. С тех пор, как она появилась на этом свете и попала в самую дальнюю географическую задницу США вместе со своей няней, Бруклин больше всего мечтала о том, что однажды в ее жизни появится кто-нибудь, кто будет хотя бы немного походить на нее саму, кто будет обладать такой же сумасшедшей, осязаемой энергией, как она сама, или хотя бы сможет принять ее такой… Без страха. И Люка ее приняла. Она была ее кузиной. Роуз умерла, когда Бруклин стукнуло одиннадцать, и ее дядя — Аарон, он забрал ее в Вашингтон, в свой дом, и был добрее, чем ее собственный отец, которых сдох на несколько лет пораньше. Они никогда не виделись, потому что он никогда не приезжал. Все дело было в ее вагине: он хотел ребенка с членом, но не сложилось. Судя по тому, как Аарон удивлялся ее способностям разбираться со всякими уродами в два счета и без видимого оружия, ее папаша таким не был. Свою мать Бруклин не знала, но, видимо, именно она наградила ее этой благословенной нелюдимостью. Ну, наверное, это называлось как-то иначе, но для Бруклин до определенного возраста играло роль только это. Побочные эффекты. С ней никто никогда не дружил в детстве, собственная няня боялась, как огня, все сторонние занятия, включая изучение банальной грамотности, давались с огромным трудом. Она замолчала в четыре года и не разговаривала до двадцати. Все ее ровесницы в двадцать выглядели, как взрослые девушки, а она — как рахит, у которой не было груди, волос на лобке и даже месячных. Роуз считала ее умственно-отсталой и психически больной. Доктора уверяли, что она наверняка просто ошиблась с датой рождения из-за своего старческого маразма, потому что Бруклин — абсолютно здоровый, максимум десятилетний ребенок. Аарон забрал ее, считая, что ей десять. И для того, чтобы она начала разговаривать, с ней занималась целая команда низкопробных людей, так ни разу и не догнавшая, что Бруклин просто не хотелось говорить. Как же громко она хохотала, когда один из них вывалился из окна. Следующие тридцать лет или около того Бруклин просто шаталась по лесам. Именно там прошло ее то самое долгожданное время, когда она из десятилетнего рахита превратилась в девушку, похожую на тех, которые ей так сильно нравились. У нее выросла грудь… Она стала другой. Она забыла о волосах на лобке, которые должны были считаться частью взросления, и о месячных, о которых твердила ей Роуз. Ничего из этого у Бруклин не появилось, и она решила, что это очередной побочный эффект. Своей внешностью, более утонченной, чем когда-либо, она любовалась в озерах, которые удавалось найти в лесах, а еще в маленьком зеркальце, которое она забрала у девушки, заблудившейся там. Она была такой красивой и так сильно понравилась Бруклин… И она сделала с ней что-то такое, чего тогда сама не поняла. Ей нравилась природа больше, чем серые дома, созданные людьми, и их эти идеальные серые дороги с нарисованными на них белыми знаками. Деревья пахли свежестью и свободой, трава была мягче, чем ее постель в доме с Роуз, а озера, они так сильно влекли ее окунуться в них, нырнуть поглубже и снова вынырнуть, чтобы вдохнуть полной грудью. Да и общаться со всякими существами, живущими среди кустов, у Бруклин получалось куда лучше, чем с людьми. Они ее не боялись и ни к чему не принуждали. Иногда, когда она уставала, она просто ложилась на землю и размеренно дышала, глядя в небо, а после вставала и шла дальше — исследовать новый дом. Леса всегда были зелеными и надежными, родными, как мать, которой у Бруклин, вообще-то, не было, но ей почему-то хотелось сравнить их именно с ней. Огромные густые пространства без четырех давящих стен, которые Бруклин всегда ненавидела, они словно радовались ей, так искренне, как люди не могли априори. Она обожала перекатывать в ладонях мшистые камни, подпиравшие старые пни, и касаться губами ромашек, вылезших из его трещин. Обожала смотреть на солнце, обрамлявшее лучами ее смуглое, острое лицо, теплыми, как чьи-то родные руки. Бруклин часто наблюдала за поверхностью озер, за тем, как лучи будто бы играли с водой, напоминающей расплавленный изумруд — любимая драгоценность Роуз, и еще за птицами, которые старательно строили свои гнезда на засохших ветках, и за тем, как стекает березовый сок, и за… Цветами. Цветы! Они украшали лес своими красками. Потрясающие, как звезды. На рассвете она разгоняла туман, как голубей в детстве, а закат встречала на верхушке самого высокого дерева. А потом низкопробные люди пришли и всё разрушили. Их было слишком много, чтобы Бруклин смогла с ними справиться в одиночку. Они притащили с собой огромные железные машины, которые оставляли после себя одни только деревянные щепки и следы тяжелых колес. Они построили очередное серое здание. Сейчас Бруклин уже знала, что это называется «бизнес-центр». Там люди вершили свои великие бумажные дела. Боль, сковавшую ее, когда они сносили ее лес, она помнила до сих пор. Прошло больше пятидесяти лет, а у Бруклин при одной лишь мысли сковывало позвоночник, и один вид той омерзительной машины для убийств превращал ее солнечное сплетение в дыру от автоматической бензопилы. Эти люди, слабые, отвратительные люди, они ничего не стоили сами по себе и пытались компенсировать это тем, что разрушали нечто по-настоящему величественное. Бруклин их терпеть не могла. Она вернулась в дом Аарона потому, что он был добр к ней тогда, и в связи с этим она подумала, что, возможно, если бы Бруклин рассказала ему о том, как себя чувствует, он бы понял её. Она думала, что он окажется тем самым, кто способен на большее, чем просто ломать, и на большее, чем варварские обычаи человечества. Но когда она вернулась, ей сказали, что Аарон погиб. Что теперь здесь главная его дочь — Люка. Люка. Хм. Вспоминая о том дне, когда они познакомились, Бруклин сильнее всего забавляло выражение ее лица, когда она увидела свою, собственно, двоюродную сестру: голую, с длинными всклокоченными волосами, в которых запуталось абсолютно все — от травы до тины, и, что самое интересное, с более чем осознанным взглядом. Люка спросила у нее: «Ты в порядке?», а Бруклин ответила: «Да, что за тупой вопрос?». Гребаное дерьмо, это было пятьдесят лет назад. По человеческим меркам — вагон времени, и Бруклин считала по их меркам, но по факту… Ничтожное количество. Быстротечное — что-то на подобии Иллинейского водопада в том самом умершем лесу. Бруклин провела ладонью по нерушимой глади Русалочьего озера. Вода в нем была статичной, значит, русалки уплыли нежиться в Атлантический. Сегодня она точно будет одна. А завтра? Наверняка тоже. Бруклин думала над предложением Чарльза вернуться в мафию и занять место Люки, но пока ее душу ласкала законная возможность покинуть «Эридан». Она не знала, стоил ли он чего-то без самой дикой женщины на свете, но с ней он бы с легкостью стал неплохим подспорьем для Конгресса. Самая развитая страна на Земле могла расширить свои границы благодаря людям с гораздо большими возможностями, чем они обычно рождались, заиметь армию надежных сильных солдат на случай Третьей мировой, или создать оружие, способное превратить этот мир, переполненный низкопробными людьми, в кости и пепел. Ну или, если в рамках любви и мира, то в крайнем случае продвинуть науку куда дальше того уровня, который существовал сейчас. Люка хотела бы этого. Она была сильной настолько, насколько может быть сильным человек. Женщина. Она была красивой женщиной, вот что. Даже когда состарилась — самой красивой из всех, что Бруклин видела. Ферерра вытерла слезы, которые лились по ее лицу так, словно она носила внутри себя целый долбаный колодец. Бруклин неплохо разобралась в устройстве цивилизованного мира, стала носить одежду и стоять в очередях, но она все еще не понимала, как работает какой-то мистический распределитель, решающий, что лучшие люди должны умирать, а худшие — жить. И если уж на то пошло, то Бруклин явно в числе последних. Если бы она согласилась занять место Люки… Справится ли она? Кроме экспериментов с расширенными возможностями и исследований новых лазеек в нейрохирургии, она занималась еще и разработкой лекарств. Десять лет назад «Эридан» представил стране лекарство от рака, шесть лет назад - от бешенства. Она выглядела счастливой. Она была живым примером того, что не все люди — дно, но большинство из них были именно такими и даже хуже, их жизнь, короткая и ничтожная, не стоила миру ничего, точно также, как и гибель шестисот работников радиотехнического. Сенаторы постояли перед камерами, сомкнув рты, шестьдесят секунд, чтобы заткнуть кудахтающий народ, взволнованный собственной безопасностью, но ничего большего за этим не стояло. Зачем их лечить? Люка была одного с ними вида, поэтому хотела спасти их. Но Бруклин — нет. Люка принимала ее такой, какой она и являлась: садисткой, гедонисткой, мизантропкой и циничной мразью по человеческим меркам. Да, она помогала ей освоиться в большом сером мире и заставляла носить одежду даже дома, но все это только внешние факторы. Она была единственной, кто не заставлял ее поступать иначе и думать «правильно». Она просто… Просто была. Потрясающая женщина с острым умом и без гадких иллюзорных представлений. От нее веяло темной энергией, она обладала сильным характером, не бросалась этими вонючими «я люблю тебя», а еще она… Она была лучше всех. Когда она умерла, Бруклин почувствовала ту же дыру, как когда у нее отобрали лес. Только эта боль, она была другой, не физической, но возникающей где-то в груди, рядом с сердцем. У Бруклин определенно было сердце. Только у Люки оно было больше.