Полароиды

Джин Лагранж. Ее отца - Уорена Лагранжа - знали все, кто мог похвастаться рабочими ушами и хотя бы каплей таланта к предпринимательству. Несмотря на то, что свои деньги он всю жизнь вкладывал только в медицину, ему каждый день поступало столько предложений рассмотреть "новый перспективный бизнес", что в своем относительно зрелом возрасте - всего-то сорок пять лет, он уже заработал не только внушительное денежное состояние, но ещё и предынфарктное. Он владел двумя мировыми медицинскими компаниями, одна из которых являлась производителем технологических устройств для корректировки симптомов неизлечимых болезней, а вторая - непосредственно оборудования. Он являлся главой правления одной из самых выдающихся результатами больниц Атланты, акционером двадцати с лишним прогрессивных фармацевтических компаний и львиную долю своего дохода отдавал на благотворительность, в основном, фондам, которые занимались сбором денег для людей, которые не могли самостоятельно оплатить собственное лечение. Иногда он просто выбирал человека (каждый раз того ещё везунчика), которому закрывал все медицинские счета абсолютно безвозмездно. И ещё он был хорошим человеком. И отцом. Джин очень сильно его любила. Но когда он начинал читать ей мораль, она мечтала его убить. Обычно исход у этих моралей был каждый раз одинаковым: Джин громкогласно объявляла, что она не согласна с его доводами и все равно сделает так, как ей хочется. И делала же. А папа всё продолжал обеспокоенно вещать о том, как его дочери стоит жить. Правда, иногда, во избежание долгой родительской демагогии, Джин просто предлагала папе сходить вместе с ним на какой-нибудь прием - это если у нее было свободное время, и папа расплывался в радостной улыбке, моментально забывая о благословенном просвещении. Эта уловка всегда срабатывала безукоризненно, потому что Джин знала, что все его морали в конечном итоге вертелись только вокруг одного - страха. Возможно, конечно, такой страх был свойственен любому родителю, особенно, если его ребенок уже вырос и поплелся навстречу самостоятельности, но Джин все равно казалось, что у папы он был слишком сильным… Даже иррациональным. Когда она сообщала ему о готовности провести с ним время, он мог отменить буквально любую свою деловую встречу, а когда соглашалась сходить с ним на прием, демонстрируя всем заинтересованность его бизнесом, она могла наблюдать за тем, как взрослый человек таял от восторга, вызванном детскими иллюзиями. И неужели он не понимал, что эта заинтересованность - всего лишь красивая обёртка для его репутации, но никак не истина последней инстанции? Конечно, понимал. Поэтому и боялся. Его бизнес некому было наследовать. Дело всей его жизни придется распродать, потому что единственный человек, который мог бы с той же искренностью Лагранжей его продолжить - дочь. Дочь, которая всячески отрицала свою причастность к большой грязной коммерции. Джин Лагранж разбиралась в ней поверхностно; посредственно плавала, как аквариумная рыбка, но это получилась как-то само собой... Все-таки ее детство прошло по большей части на папиных переговорах — это было предсказуемо и неизбежно. А вот глубокого погружения во все это Джин бы не вытерпела. Она-то знала себя получше других! Так что единственное, что Джин могла ему предложить — это время. Она пыталась скрасить его запятнанную отчаянием действительность, а он маниакально строил из этого воздушные замки. Так получилось и в этот раз. Ничего нового. Сегодня Джин собиралась посетить деловой приём в честь открытия НИИ по нейрохирургии. Это не всегда означало приятное времяпровождение, но она не жаловалась, потому что и там можно было найти что-нибудь хорошее. Иногда ей попадались очень приятные собеседники, или, если приемы проходили в иновационных залах, то стены вдоль и поперек были увешаны картинами, которые Джин разглядывала весь вечер. Она соблюдала дистанцию, вежливость и этичность с папиными ровесниками и аккуратно прощупывала почву с теми, кто был помоложе: они далеко не всегда оказывались нудными снобами. Да и папины ровесники, в общем, тоже, но с ними она предпочитала не связываться. Сегодняшнее мероприятие должно пройти по тому же сценарию; она была уже искушенной и знала, чего ожидать. В отличии от Брук. Джин знала ее месяца три. Они познакомились на таком же вечере, и с тех пор Лагранж не то чтобы узнала о ней больше, чем в их первую встречу. Сложно было однозначно сказать, в чем конкретно состояла проблема: в том, что они почти все время проводили в постели, или в том, что Брук не отличалась болтливостью. Сама-то Джин любила пощебетать, так что никакой неловкой тишины между ними никогда не возникало. Да и о какой неловкости может идти речь, если они потрахались в первый же вечер? Смешно. Брук нравилась ей. Ее немногословность не была результатом комплексов, зажимов… Она вообще ни разу не была застенчивой. Она не пыталась казаться какой-то другой. После года бесплодных отношений с Карен Лагранж принимала уверенность за сокровище. Джин последний раз перед выходом посмотрела в зеркало в собственной ванной. Она аккуратно поправила красную помаду на губах. Потом она заметила, что ее правая грудь немного вылезла из глубокого выреза со стороны руки и чертыхнулась, пытаясь втиснуть ее обратно. Боже! Лагранж принадлежала к тому самому редкому виду женщин, которым нравилось их тело от и до, но выбирать платья для нее каждый раз означало ту еще муку. Те, которые ей нравились, чаще всего были малы в груди, а если она брала размер больше, то их приходилось ушивать в талии. Папа предлагал ей шить их на заказ, но как только Джин представляла, сколько времени ей придется стоять перед швеей и вертеться в разные стороны, сразу же отбрасывала эту идею. Платья нужны были разные для всех приемов и покупала она их на один раз — вот что самое обидное. Потому что несмотря на статус дочери одного из самых богатых людей Америки, свою повседневную одежду Джин носила годами чуть ли не до дыр. Модой она особо не увлекалась, ориентируясь исключительно на свой вкус, а удобство и практичность были для нее в приоритете. А время? Господи, время! Она тратила его на искусство, секс и мыслительный процесс. Шоппинг за одеждой не входил в число интересов Лагранж — только за кистями, краской и остальными творческими штуковинами, которые были распиханы в ее квартире и мастерской в каждом углу. Она еще раз повертелась перед огромным зеркалом в пафосной золотой раме. Ее платье было темно-зеленого, чертовски удачного цвета, подчеркивающего бледность кожи и медный оттенок волос. Она обожала свои волосы. И веснушки. И синие, как у папы, глаза. И вообще, кажется, немного страдала нарциссизмом, но это так, бытовые мелочи. В конце концов, Джин собиралась быть дьявольски эффектной на этом вечере. Ее длинное облачение с открытым верхом точно не оставит никого равнодушным, даже папу. Он обязательно отчитает ее за то, что у нее видна грудь, а если там еще и будет прохладно, то вообще натащит на нее свой пиджак и будет коршуном глядеть по сторонам. Джин это веселило; она смотрела на жизнь так, словно не ходила по ней ногами, а кружилась на огромном радужном колесе обозрения: если что-то плохое происходит справа, значит, слева обязательно должно твориться что-нибудь страшно интересное. И, по сути, так оно и было. Когда по небольшой квартире, блещущей золотом и винтажем в стиле Лагранжей, разлетелась трель дверного звонка, Джин немедленно обула свои открытые босоножки на шпильке и побежала открывать. Это, должно быть, Бруклин. И это действительно оказалась Бруклин. Потрясающе красивая Бруклин. Лагранж залипла на ней на секунд тридцать прежде, чем впустила ее в прихожую. На ней был белоснежный костюм из длинной обтягивающей юбки со шлейфом и топа с сияющим камнями горлом, длинными рукавами… Боже правый! Этот костюм подходил ей больше, чем платье Джин — Джин. Он оголял ее смуглый живот и прилегал к груди. Лагранж ощутила острое желание сорвать с нее этот костюм и трахнуть прямо здесь. Она улыбнулась и закусила губу. - По-моему, Эленор хочет вытолкать тебя под венец, - сказала Джин и сжала ее ладонь в своей. Она была очарована ею и почему-то… Лагранж охватила гордость за то, что именно с этой девушкой она войдет в предстоящий вечер. - Ты знаешь, что ты просто убийственно, адски, безбожно красива? - Джин не отрывала горящего взгляда от Брук. Кажется, она несколько смутилась, и Лагранж это так умилило, что она не выдержала и потянулась за поцелуем, обхватив ее шею руками. Она почувствовала, как Феррера улыбнулась ей в губы. А потом ее руки легли Джин на ягодицы. Умно делать это, когда она так уязвима кое-чьей красотой! Умно — и так по-бруклиновски. - О нет-нет-нет, не сейчас, - разорвав их приветственный поцелуй, запротестовала Джин, но Бруклин тут же вцепилась в ее губы снова; ее чертов вездесущий язык проник ей в рот, не встретив, право, особого сопротивления, и тут же нашел другой. Они играли ими, уворачиваясь друг от друга, и Бруклин иногда побеждала. Она знала ее слабость: стоило всего лишь пройтись им по нижней губе, закусить ее, а потом зализать принесенный урон. Скользнуть в призывно приоткрытый рот. Какая же бесовка. - Эй, это не по правилам, - хитро прищурилась Лагранж, изворотливо прижав свои пальцы к ее рту. Бруклин, правда, весьма ловко с ними разобралась, мягко опустив препятствие рукой. Она неотрывно смотрела на Джин. - Что такое правила? - спросила Феррера, и Джин кожей чувствовала, какой наглостью в этот момент от нее повеяло: по ней пробежал целый муравейник. Она была уверена, что этот приём Бруклин прельщал не больше, чем люди мизантропку, и она бы сейчас с радостью опрокинула Джин на пол вместо культурной социализации… Впрочем, Лагранж охотно сделала бы то же самое. Но она обещала папе. - Правила — это постоянное соотношение… - медленно начала Джин, пытаясь высвободиться из цепких рук Бруклин. - Они мне не нравятся, - фыркнула в ответ она. - Понимаю, мне иногда тоже, но они нужны. Во избежание хаоса, - Лагранж чмокнула неумолимую Ферреру в нос, и она, кажется, растаяла. - Ладно. Но только сегодня.

***

С самого детства Джин бывала на разных приемах: и деловых, и светских. Большинство из них повторяли сценарии друг друга и были ориентированы далеко не на развлечения гостей, однако исключения бывали везде — и даже в скучных деловых кругах. Гендиректор «Маунт Синай» оказался очень веселым человеком. Он полвечера до охрипшего голоса рассказывал в микрофон смешные и трогательные истории, связанные с его пациентами, и гости, в том числе Джин, заслушались. Главным образом, конечно, потому, что почти все присутствующие принимали непосредственное финансовое участие в поддержке клиники, так что в успешных операциях нашлась и их заслуга тоже. Это определенно должно было тешить их самолюбие. Ведь все хотели бы чувствовать себя героями. - Не вздумай снимать, - а Уорен Лагранж хотел чувствовать себя бдительным отцом. Он накинул ей на плечи свой плотный серый пиджак и строго посмотрел на Джин. Она издала добродушный смешок. - Ты смотрела на доктора Эйбрамсона, а они все пялились на твои… - он чопорно поджал губы, прокашлявшись, и неодобрительно зыркнул по сторонам. - А ты пялился на тех, кто пялился на мои «кхе-кхе». Интересно, кто-нибудь, кроме меня, вообще слушал доктора Эйбрамсона? - саркастично сощурилась Джин, придерживая на груди свое новое стильное болеро. Господи, это было так предсказуемо. - Не язви. Ты не могла выбрать более закрытое платье? - Здесь куча женщин в открытых платьях, - невозмутимо отчеканила она. Не хватало только скучающе зевнуть. - Ты не женщина! - импульсивно воскликнул Уорен, чем вызвал у Джин тихий смех. Он улыбнулся тем, кто на них оглянулся, а потом снова посмотрел на дочь, говоря уже тише. - Ты не женщина, ты моя дочь, и никаких больше откровенных платьев. - Мне двадцать, а не четырнадцать, так что я сама буду решать, какие платья мне носить. Приятного вечера, пап. Она быстро смешалась с людьми, чтобы не нервировать и без того нервного отца. Просторный кремовый зал вмещал в себя как минимум человек семьдесят и два длинных стола с алкоголем и фуршетными закусками, так что если захотеть потеряться, то это было вполне осуществимо. Сначала здесь хозяйничал приятный полумрак, но после речи Эйбрамсона зал стал освещаться немного лучше. Лагранж взяла со стола бокал с белым вином и плавно смерила взглядом увлеченных присутствующих. Играла приятная расслабляющая музыка, да, кажется, это были старые добрые «Скорпионс», и она бы с удовольствием покружилась с кем-нибудь в танце. Бруклин она не видела уже часа полтора: ее куда-то увела… - …позвольте пригласить вас потанцевать? Вы очаровательны. - Сгинь, - а вот и Бруклин. Она стояла метров через десять от нее, в конце стола, а сзади к ней уверенным шагом уже приближалась Эленор. У нее были такие чудесные кудряшки! Джин заинтересованно наблюдала. - Я прошу прощения за свою кузину, она немного не в духе, но она с радостью потанцует с Вами, доктор Атчесон! - Что? Нет! - с явным несогласием повысила голос Брук, на что Эленор лишь смерила ее убийственным взглядом и подтолкнула к доктору Атчесону. Тот не растерялся и тут же, обняв ее за талию, потащил к центру зала. Джин не сдержалась и искренне рассмеялась. Эта картина выглядела еще веселее, чем семейство Лагранжей всех вместе взятых, хотя до какого-то времени Джин была твердо убеждена, что кого-кого, а уж ее-то семейку сложно переплюнуть. Чего только стоили комментарии ее отца, когда он был взволнован, а ее деда с бабушкой и подавно. Они спорили на чем свет стоял по любому поводу и где бы они ни находились, и ладно бы, подумаешь, спорят и спорят себе. Но они переходили с американского английского на строжайший, идеальнейший британский, соблюдая при этом точнейшую грамматику, и называли друг друга «миссис Лагранж» и «мистер Лагранж, сэр». Джин обожала свою семью за никогда не унывающий нрав. А с недавних пор она обожала еще и этих двоих: их словесные перепалки были чем-то потрясающим. - Что же Вас так развеселило, мисс Лагранж, - слева от нее послышался незнакомый мужской голос. Джин, улыбаясь, повернула голову к незнакомому парню; навскидку ему было лет двадцать пять, от него приятно пахло хорошим парфюмом и выглядел он с этим своим блондистыми длинным хвостом весьма недурно. Она никогда раньше его не встречала и уж точно не могла сказать, какую фамилию носил он, но это явно был один из сыновей золотых постояльцев Сент-Голд. Джин подумала, что этот парень будет отличным кандидатом на место ее партнера в медленных танцах. Первой была Брук, но ее уже бессовестно увели. - Я с радостью расскажу, - Джин сбросила с плеч папин пиджак прямо на пол. Конечно же, она не собиралась носить его весь вечер! Для чего бы она тогда два часа выбирала платье? Взгляд парня на секунду скользнул по ее открытому декольте, но он довольно быстро взял себя в руки и снова доброжелательно уставился Джин в лицо, - если Вы согласитесь со мной потанцевать, - она изящно протянула к нему ладонь, приглашая. Он замешкался. - Я сам хотел Вам это предложить, - и, повернув ее ладонь тыльной стороной к себе, оперативно обхватил ее талию. Ее грудь вплотную прижалась к его грудной клетке, и он нервно выдохнул. - Как Вас зовут? - Оу… - парнишка виновато поджал губы. - Простите, мисс Лагранж, я не представился. Я Артур. Артур Бьянки. - Артур, - стрельнула глазками Джин. - Тогда я Джин. Забудьте мою фамилию, она иногда так мне досаждает, - она встретилась взглядом с отцом, который наблюдал за ней с другой стороны зала из-за спины, видимо, что-то рассказывающего ему мужчины. Он, однако, не исправим. Джин покачала головой и переключилась на нового знакомого. - Артур… О Боже, Вам плохо? Артур! Внезапно он побледнел. Его руки, только что крепко обнимавшие ее за талию, медленно, словно не по своей воле отстранились от нее; его пальцы скрючились, дрожа, а лицо вытянулось, испуганное до ужаса. Джин застыла, ожидая, что он объяснит ей, в чем дело, но… Артур не сказал ей ни слова, только смотрел глазами, наполненными отчаянной тревогой, паникой, кошмаром. - У Вас паническая атака? - это предположение было ее единственной догадкой. Джин осторожно коснулась его плеча, и как только она это сделала, Артур резко дернулся в сторону, схватил тяжелую бутылку шампанского и изо всех сил разбил ее о свою голову. Он рухнул на пол. Джин пронзительно закричала. По залу тут же прокатился общественный испуг; все гости отошли от него, образуя круг и громко призывая сейчас же позвать медиков. Мужчины метались из стороны в сторону, набирая, видимо, «9-1-1», а женщины громко охали и ахали, пытаясь протолкнуться и поглядеть, что же все-таки произошло. Уорен бросился к дочери на всех парах, обеспокоенно крича ее имя, но когда он все же до нее добрался, Джин уже прижималась к Бруклин. Она плакала навзрыд, уткнувшись ей в грудь. Брук появилась так вовремя, так сразу, так близко!.. Лагранж буквально парализовало от этого непонятного, страшного поступка. Зачем он это сделал, зачем? Что произошло? Боже, если бы только она позвала на помощь раньше, если бы окликнула кого-нибудь прежде… Сразу… - Брук… Я не понимаю, не понимаю, что случилось, что произошло… А что, если он умер?! - она посмотрела на спокойную Бруклин: казалось, ее произошедшее вовсе не испугало. Она оставалась невозмутимой и хладнокровной. - Главное, что ты в порядке, - Феррера осторожно вытерла ее слезы и обняла еще крепче. Джин отчаянно прижалась к ней сильнее и положила голову на ее плечо. Она вздрагивала. В голове раз за разом прокручивался момент, когда он… Он… Боже. - Он не умер, милая, - сказал Уорен, чуть пригнувшись, чтобы увидеть ее заплаканное лицо. - Все хорошо, все хорошо, доктор Эйбрамсон сделает все необходимое. Ты слышишь? Не плачь. Бруклин бросила на Уорена мимолетный взгляд, а после снова холодно уставилась на распростертого на полу парня. По его лбу стекала кровь, некоторые участки его светлых волос измазались в ней, а сам он лежал на осколках стекла. Рядом голосила, наверное, мать… Ну, или старая любовница. Феррера не испытывала сожаления. Она успокаивающе погладила Джин по волосам. Люка смерила Бруклин уничтожающим взглядом.